Но прежде чем он сказал что-либо, заговорил второй воин:
— Давай возьмем двух человек и оставим остальных в покое. У нас нет времени, чтобы обыскивать каждый дом в деревне. Выбери из них двоих и пойдем.
Моя тетя пронзительно вскрикнула, и мама тоже, хотя обе они пытались сдержаться. Тут же заплакала Маленькая Саломея. И заревел Маленький Симеон, непонятно отчего. Тетя Есфирь забормотала что-то по-гречески, но слов я разобрать не смог.
Я так перепугался, что перестал дышать. Они сказали «распять», и я знал, что это значит. Я видел распятых под стенами Александрии, хотя всего лишь мельком, потому что мы никогда, никогда не хотели смотреть на распятых. Прибитые к кресту, раздетые догола, умирающие под взглядами любопытных — несчастные являли собой ужасное и жалкое зрелище.
И еще я боялся потому, что видел: нашим мужчинам тоже страшно.
Предводитель солдат замолчал, задумавшись.
Второй воин не успокаивался:
— Так мы преподадим всей деревне хороший урок. Берем двоих и отпускаем остальных.
— Мой господин, — медленно подбирая слова, снова обратился к римлянину Иосиф. — Как доказать тебе, что мы ни в чем не повинны и только что прибыли сюда из Египта? Мы простые люди, господин. Мы соблюдаем и свой закон, и ваш, и всегда соблюдали.
Он не выказывал страха, и другие мужчины не выказывали страха, но я знал, что они перепуганы. Я ощущал их ужас так же, как ощущал воздух вокруг себя. У меня застучали зубы. Если бы я заплакал, то зарыдал бы навзрыд. Но я не плакал. Сейчас плакать нельзя.
Женщины дрожали и всхлипывали так тихо, что их почти не было слышно.
— Нет, эти люди ничего плохого не сделали, — наконец решил глава римлян. — Поехали дальше.
— Но подожди, нам ведь нужно привести из этой деревни хоть кого-нибудь, — возразил его товарищ. — Не хочешь же ты сказать, что здесь не оказывали поддержки бунтовщикам? Мы еще не обыскивали дома.
— Как мы осмотрим все эти дома? — произнес предводитель. Он оглядел нас еще раз. — Ты и сам только что говорил, что это невозможно. Так что поехали.
— Ну тогда возьмем хотя бы одного человека, всего одного, чтобы задать пример. Говорю тебе, одного. — И солдат придвинулся к нам и стал разглядывать наших мужчин.
Его старший товарищ по-прежнему молчал.
— Берите меня, — сказал Клеопа. — Я готов.
В один голос запричитали женщины, тетя Мария упала на руки моей мамы, Брурия осела на землю, рыдая.
— Ради этого была продлена мне жизнь: чтобы я отдал ее за свою семью.
— Нет, пойду я, если кто-то должен идти, — возразил Иосиф. — Я пойду с вами, — обратился он к римлянам. — Если вам нужен один человек, берите меня. Не знаю, в чем моя вина, но я пойду.
— Нет, пойду я, — перебил его Алфей. — Если кто-то должен идти, позвольте мне сделать это. Только скажите, за что я умру.
— Нет, ты не пойдешь с ними, — вскинулся Клеопа. — Разве ты не понимаешь, ведь именно поэтому я не умер в Иерусалиме. И теперь я могу предложить свою жизнь ради блага своей семьи.
— Нет, я пойду, — заговорил Симон и шагнул вперед. — Господь не дарует жизнь человеку, чтобы тот погиб на кресте. Возьмите меня, — сказал он солдатам. — Я всегда был медлителен. Всегда последний. Вы знаете, — продолжил он, повернувшись к нам, — у меня никогда ничего не получалось. Хоть теперь я пригожусь на что-то. Позвольте мне сослужить добрую службу братьям и всем своим родственникам.
И тогда все братья заговорили разом, перекрикивая друг друга, даже толкаясь несильно и стараясь встать впереди всех. Каждый убеждал остальных, что именно он должен погибнуть, но в таком шуме разобрать их доводы было трудно. Клеопа говорил, что он все равно болен, Иосиф — что он глава семьи, а Алфей — что он оставляет после себя двух почти взрослых сыновей, и так далее.
Солдаты, которые от удивления замолчали, через некоторое время расхохотались.
И в это время с крыши спрыгнул Иаков, мой двенадцатилетний брат, помните, он забирался наверх, чтобы осмотреть окрестности, и вот он спрыгнул во двор, подбежал к солдатам и сказал, чтобы они забирали его.
— Я пойду с вами, — выкрикнул он. — Я пришел в дом моего отца, и его отца, и отца его отца, и я умру за этот дом.
Солдаты засмеялись еще громче.
Иосиф оттащил Иакова назад, и братья снова заспорили. Неожиданно внимание солдат привлекло какое-то движение в доме. Один из них показал туда пальцем, и я тоже обернулся в том направлении.
Из дома — из нашего дома — вышла старая женщина, такая старая, что ее кожа была похожа на иссохшее дерево. В руках она держала поднос с пирогами, а на плече у нее висел бурдюк с вином. Это была Старая Сарра, догадался я.
Другие дети тоже обернулись, заметив, куда уставились римские солдаты, но мужчины продолжали спорить о том, кто пойдет на крест. Поэтому мы не расслышали всего, что сказала Сарра, выйдя на порог.
— Прекратите, хватит кричать, — приказал предводитель солдат. — Вы что, не видите, старая женщина хочет что-то сказать!
Тишина.
И Старая Сарра мелкими шагами пересекла двор и подошла почти к самым воротам.
— Я бы поклонилась вам, — сказала она по-гречески, — но слишком стара для этого. А вы молоды. У меня есть сладкие пироги для вас и лучшее вино с виноградников нашей родни с севера. Вы, должно быть, устали в чужой стране.
Ее греческий был столь же хорош, как у Иосифа. И она говорила как человек, привыкший рассказывать длинные истории.
— Ты готова накормить воинов, которые распинают твой народ? — спросил ее предводитель римских солдат.
— Господин мой, я угостила бы тебя амброзией олимпийских богов, — ответила Сарра, — позвала бы танцовщиц и музыкантов и наполнила бы нектаром золотые сосуды. Только помилуй этих детей дома отца моего.
Солдаты теперь смеялись так, как будто до этого они не смеялись никогда. Но делали это не злорадно и враждебно, лица их смягчились, и мы тоже увидели, как они устали.
Сарра подошла к ним и протянула поднос, и они взяли пироги, все четверо воинов, в том числе и тот злой солдат, который хотел забрать одного из нас. Он даже взял бурдюк с вином и отпил немного.
— Твое угощение лучше, чем нектар и амброзия, — сказал предводитель римлян. — Ты добрая женщина. Глядя на тебя, я вспоминаю свою бабушку. Если ты скажешь, что ни один из этих людей не является разбойником, если ты скажешь, что ни один из них не участвовал каким-либо образом в мятеже в Сепфорисе, я поверю тебе. И еще объясни мне, почему этот город пуст.
— Эти люди ни в чем не повинны, как они сами сообщили тебе, — отвечала ему старая женщина, отдавая поднос Иакову, потому что солдаты съели все пироги. — Они жили в Александрии семь лет. Они ремесленники, работают по камню, серебру и дереву. У меня есть их письмо, где они сообщают о своем намерении вернуться домой. А это дитя, моя племянница Мария — дочь римского солдата, который служит в Александрии, а его отец участвовал в походах на север.
Тетя Мария, хотя была не в силах стоять без помощи других, при этих словах слабо кивнула.
— Вот это письмо, я ношу его с собой. Оно пришло из Египта месяц назад, доставленное римской почтой. Прочитайте сами. Оно написано по-гречески, писцом с улицы Плотников. Взгляните.
Она вытащила из-за пазухи сложенный пергамент, тот самый пергамент, что мама посылала ей из Александрии. Я тогда ходил к писцу вместе с ней.
— Нет, не надо, — сказал солдат. — Мы должны были подавить этот мятеж, понимаешь? И полгорода сгорело в пожарах. Когда такое происходит, страдают все. И никому из вас эти мятежи не нужны. Посмотрите на эту деревню. Посмотрите на поля и сады. Это богатая земля, хорошая земля. Зачем бунтовать? А теперь половина Сепфориса в руинах, а работорговцы увозят с собой женщин и детей.
Один из его товарищей посмеивался, разговорчивый воин порывался что-то сказать. Но предводитель продолжал:
— Мятежники никогда не смогут объединить страну. Но они все равно провозглашают себя царями и надевают на головы короны. И мы получаем из Иерусалима известия, что там дела еще хуже. Вы, наверное, тоже знаете, что с юга к Иерусалиму уже подходит большая армия?
— Когда придет смерть к одному из нас, — промолвила старая женщина, — молись, чтобы души наши были завязаны в узел жизни в свете Господа.
Солдаты уставились на нее.
— И чтобы не выбросил Он наши души, как выбрасывает души тех, кто творит зло, как бы пращою, — договорила Сарра.
— Хорошая молитва, — сказал предводитель.
— А вино еще лучше, — улыбнулся один из его товарищей, передавая ему бурдюк.
Предводитель глотнул вина.
— Ох, хорошо, — сказал он. — У тебя действительно отменное вино.
— Неужели ты думаешь, что я дала бы тебе кислятины, когда речь идет о жизни моей семьи? — спросила его Сарра.
Римские воины снова засмеялись. Им нравилась эта старуха. Старший воин попытался отдать ей бурдюк, но она отказалась.
— Возьмите вино с собой, — сказала она. — Вам приходится выполнять нелегкую работу.
— Да, работа нелегкая, — вздохнул солдат. — Воевать — это одно. Казнить — совсем другое.
Во дворе повисло напряженное молчание. Предводитель воинов смотрел на нас и на Сарру, как будто взвешивал что-то, а потом произнес:
— Благодарю тебя, старая женщина, за твою доброту. Что же касается деревни, то пусть все останется как есть.
С этими словами он направил свою лошадь к воротам и выехал на улицу. Мы, все как один, поклонились ему.
Сарра обратилась к предводителю, и он остановился, чтобы выслушать ее.
— Да благословит тебя Господь и сохранит тебя! Да призрит на тебя Господь светлым лицом Своим и помилует тебя! Да обратит Господь лицо Свое на тебя и даст тебе мир!
Солдат задержал взгляд на старой женщине, не обращая внимания на лошадей, нетерпеливо перебирающих в пыли копытами, потом кивнул и улыбнулся.
И они уехали.
Как они появились, так и исчезли — с шумом и лязгом. После чего Назарет снова опустел и затих.
Ничто не двигалось, кроме цветов на зеленой лозе, что росла во дворе. И еле заметно шевелилась молодая листва на смоковнице, такая свеж