Иисус целиком и полностью еврей. Но его поведение и учение характеризуют его как необычного еврея, не пожелавшего связать себя с еврейскими группировками своего времени и их изощренной казуистикой. Он не считает себя членом ни одной из этих общин. Закон Моисея теряет свою категоричность. Слова Иисуса теперь ограничили Закон. Началась новая эпоха. Порядок, основанный на запретах, уступает место порядку, основа которого — свобода. Как это могло не тревожить и не возмущать современников Иисуса, привязанных душой к вере, которую они унаследовали от предков и благочестиво сохраняли?
Иисус следует Закону, но одновременно выходит за его границы. Нет, он пришел не для того, чтобы отменить Десять заповедей, ниспровергнуть Закон и пророков, а для того, чтобы их дополнить и довести до совершенства. «Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдет небо и земля, ни одна нота или ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все»{324}.
Однако Иисус — не политический реформатор. Пророк Амос сообщал о трагической судьбе военнопленных, обращенных в рабов, Осия клеймил правящую династию за совершенные ею кровопролития, Иеремия и Исаия бросали громогласные предупреждения царям Иудеи. Иисус же, кажется, равнодушен к политической обстановке и не думает о том, какие реформы следует провести в обществе. Он не произносит ни одного слова против рабства, римской оккупации или экономической эксплуатации беднейшей части населения. Устройство общества, кажется, его не интересует.
Однако все в его учении, абсолютно все, осуждает систему господства. «Князья народов господствуют над ними, и вельможи властвуют ими; но между вами да не будет так!»{325} В этих словах заключен призыв строить новые общественные отношения, основанные на справедливом распределении благ, уважении к другому, братской любви, неприятии насилия, творимого теми, кто силен. Но в первую очередь речь идет о переменах внутри человека, которые должны изменить все вокруг. Перемены, провозглашенные Евангелием, начинаются с переворота в сердцах.
Глава 8Иисус и его ученики
Считал ли Иисус себя Богом?
Если человек придерживается этого единственного морального учения, как он может не согласиться с выводом Эрнеста Ренана: «Между сыновьями рода человеческого не рождалось никого более великого, чем Иисус». Но стоит ли останавливаться на полпути? Как отделить послание от посланца, ведь в уме
Иисуса послание ведет к посланцу, а Царство Божие неразрывно связано с поступками Иисуса и с самой его личностью. Если проанализировать его поведение, пользуясь всеми четырьмя Евангелиями, то можно понять, что его притязания перед Богом — это что-то неслыханное. Они расшатывают, прорывают, переходят границы иудаизма. Конечно, он не ведет себя властно, он полон смирения и кротости. И все же он наделяет себя властью гораздо большей, чем та, которую имели все предшествующие ему пророки, все вдохновенные раввины древних времен. Его власть больше власти даже Моисея. Разве он не осмелился утверждать, что, делая выбор за или против него, человек выбирает или отвергает свое спасение?{326} «Сказываю же вам: всякого, кто исповедает Меня пред человеками (выскажется за меня. — Ред.), и Сын Человеческий исповедает (выскажется за него. — Ред.) пред Ангелами Божиими» (Лк., 12: 8). Он называет себя творящим Словом Божьим, исполнением Завета и тем, кого много веков ожидал Израиль. «Ваши же блаженны очи, что видят, и уши ваши, что слышат, ибо истинно говорю вам, что многие пророки и праведники желали видеть, что вы видите, и не видели, и слышать, что вы слышите, и не слышали» (Мф., 13: 16, 17){327}. Был ли Иисус Богом? Разумеется, историк не может дать ответ на этот вопрос. Но он может спросить себя, считал ли Иисус себя Богом, и ответить утвердительно, так же как мог бы сказать, что Александр Великий воображал себя богом или что Магомет был убежден в том, что послан Аллахом{328}.
Такой подход не искажает исторический метод исследователя. Речь идет о том, чтобы поставить вопрос о субъективной уверенности, не стремясь достигнуть объективного знания. Разумеется, исторические исследования никогда не позволят нам понять, кем осознавал себя Иисус. Тем не менее его внутренний мир не совсем непостижим для нас.
Принято противопоставлять синоптические Евангелия Евангелию от Иоанна. Первые три Евангелия относятся к «восходящей теологии», которая подводит человека к постановке вопросов о Божественной природе Христа, а последнее, 4-е, выражает «нисходящую теологию», то есть опускается от Бога к человеку. Это противопоставление не ошибочно, но оно не соответствует действительности, если понимать его как утверждение, что Евангелие от Иоанна менее исторически точно, чем первые три, ведь, как известно, Иоанн — один из очевидцев. Его сочинение невозможно понять, если отрицать глубокое убеждение Иоанна, что он описывал подлинные поступки и сообщал подлинные слова вочеловечившегося Христа, Христа «исторического». С другой стороны, в синоптических Евангелиях притязания Иисуса в смысле самоидентификации, хотя и менее ярко выражены, похожи на то притязание, которое с большой силой утверждается у Иоанна. Разве он не называет себя женихом Израиля и господином субботы? Разве не изгоняет бесов своим собственным именем, не упоминая в изгоняющем их изречении имя Господа, хотя в еврейской религии только оно имеет власть над духами? «Ибо Иисус сказал ему: выйди, дух нечистый, из сего человека» (Мк., 5: 8) {329}. «Я» в этом случае делает Иисуса равным Богу. Одна из наиболее удивительных особенностей речи Христа на горе — это та свобода, с которой он истолковывает по-новому или изменяет священный Закон Израиля. Моисей на горе Синай был лишь посредником между людьми и Яхве, передавал народу веления Бога. Иисус же дает закон своей властью, и делает это с удивительной и спокойной уверенностью. Поразительны противопоставления, которые ритмически делят на части его речь: «Вы слышали, что сказано древним… А я говорю вам…» Своим властным словом Иисус ставит себя наравне с единственным законодателем Израиля. Даже самые критичные экзегеты, например Бультман, признают подлинность этих слов. Говорить от своего собственного имени, учить, не отсылая к имени Божьему, — это беспрецедентное в истории израильских пророков притязание. Слово Христа становится Законом, а Закон обретает его лицо. До него никто не решался это сделать. И никто не посмеет после него. Ничто в еврейском законе не имеет ни близкого, ни далекого сходства с идеей о воплощении Яхве. Царь-Мессия иногда мог считаться приемным сыном Бога («Ты Сын Мой; Я ныне родил Тебя», — сказано в псалме 2), однако нигде не идет речь о пришествии на землю настоящего сына Всевышнего. Но похоже, что Иисус в своих словах подразумевал именно такое пришествие.
Его явное признание дано в Евангелиях от Матфея и Луки и повторяется в Евангелии от Иоанна: «Все предано Мне Отцем Моим, и никто не знает Сына, кроме Отца; и Отца не знает никто, кроме Сына, и кому Сын хочет открыть»{330}. В этом случае вновь эти слова оказываются беспрецедентными для иудаизма и даже для эллинизма. Ни один из пророков, в том числе и Моисей, никогда не претендовал быть единственным, кто обладал полным и нераздельным знанием Яхве.
А Иисус, напротив, создает впечатление, что его связь с Господом уникальна, что его религиозный опыт отличается от отношений простого смертного с его Создателем. Именно в этом смысле он называет Господа Отцом. В арамейском языке это слово звучит еще удивительнее, чем на французском: Abba значит на самом деле «Дорогой отец» или «Любезный отец» (почти «папа»). Это слово, употребленное по отношению к отцу-человеку, говорит о близости, о нежности сына к нему{331}. Слова, которые используются для обозначения отца и родственных связей, помогают довольно точно нарисовать фигуру проповедника из Галилеи: он говорит своим ученикам, что, обращаясь к Богу, следует называть его Отец наш («Молитесь же так: Отче наш…» (Мф., 6: 9). Но, за исключением этой молитвы, никогда он не называет Господа «нашим», общим Отцом. Он всегда держится на расстоянии, стремится отделиться от прочих, называя Господа или моим Отцом, или вашим Отцом.
Евангелист Иоанн стремился убедить читателя в том, что Иисус, давая уроки своим ученикам, называл себя сыном Бога в прямом смысле этих слов и доказал свою правоту знамениями. Именно поэтому Иоанн меньше, чем прочие евангелисты, настаивает на мерах предосторожности, принятых его учителем. А Иисус учитывал образ мыслей своих современников и избегал, особенно в Галилее, где жило много фарисеев, заявлять о своей родственной связи с Господом, в которой был убежден. Он предпочитал открывать ее людям делами, даже рисковал быть обвиненным в богохульстве за то, что брал на себя власть, которую приписывали только Богу, — например, власть отпускать грехи.
Дабы утверждать, что он осознает себя одновременно Мессией и Божеством, он, как мы уже видели, множество раз использовал загадочное и необычное выражение — «Сын Человеческий». Невозможно считать, что оно было создано церковью и введено позже: оно исчезло из словаря христиан с удивительной быстротой. В Деяниях апостолов оно используется всего раз, в рассказе о забивании камнями диакона Стефана. В Апокалипсисе от Иоанна это выражение используется два раза в одной и той же формулировке: «подобный Сыну Человеческому»