Его спутник помедлил с ответом.
— Никогда! — признался он наконец. — Я всю свою молодость протаскался по сельве и горам, а когда вернулся в обычный мир, почувствовал себя таким неприкаянным, с камнем на сердце, что старался забыться и не думать о прошлом.
— Я вам сочувствую.
— Промотал целое состояние, развлекаясь в обществе самых красивых женщин, которых только можно купить, — продолжал шотландец, не обращая внимания на реплику Джимми Эйнджела. — Но ни с одной из них мне так и не довелось испытать такого удовольствия, какое доставляли мне ночные беседы с Элом Вильямсом при свете костра. Для меня настоящей любовью всегда была дружба, хотя вам наверняка трудно допустить, что речь идет о чистой мужской дружбе.
— Я старался не заводить друзей, — признался пилот. — В моей профессии, особенно во время войны, лучше не иметь привязанностей, чтобы не пришлось испытать горечь потери. Из моей эскадрильи нас выжило только двое.
— Но вы все равно продолжаете летать.
— Я знаю, что умру за штурвалом самолета, я вам уже говорил, но именно так я и хочу умереть. А вот чего не хочу, так это видеть, как умирают те, кто мне дорог.
— Наверняка в будущем летать станет намного удобнее и безопаснее, однако нет сомнения, что пока вы настоящие подопытные кролики и расплачиваетесь за все кровью. — Шотландец попытался заглянуть собеседнику в глаза, хотя было темно. — Чего вы добились, подвергая жизнь такому риску?
Летчик лишь хмыкнул, словно посмеиваясь над самим собой, и мотнул головой в сторону старого «Бристоля»:
— Получил вон ту развалюху, которую вы там видите, и пачку долларов. Однако, если то, о чем вы мне твердите, начиная с Панамы, окажется правдой, завтра я стану богатым!
— Станете, можете мне поверить.
— В таком случае, нам лучше попытаться вздремнуть. Хочу, чтобы завтра настало как можно скорее.
Завтра задерживалось.
А все потому, что солнцу, хоть оно уже давно встало на горизонте, никак не удавалось пробиться сквозь толстый слой облаков, которые вновь завладели вершиной тепуя, и она погрузилась в такой густой туман, что с трудом можно было увидеть свои руки.
Джимми Эйнджел всполошился, обнаружив, что остался в одиночестве.
Он покинул временное пристанище под брезентом, огляделся, пытаясь увидеть хоть что-нибудь, кроме влажного и тягучего тумана, и, не выдержав, заорал:
— МакКрэкен! Куда вы, черт побери, запропастились?
Спустя какое-то мгновение издалека отозвался голос (невозможно было определить откуда именно):
— Я здесь! Не волнуйтесь!
— Что вы там делаете?
— Богатею!.. — весело прозвучало в ответ. — Делаю вас богатым.
— Да услышит вас Бог! — пробормотал американец себе под нос и начал разжигать небольшую спиртовку, намереваясь сварить кофе.
Он успел позавтракать и спокойно курил трубку внутри укрытия, когда вновь послышался голос шотландца. Тот кричал:
— Где вы, черт побери?
— Здесь! Перед вами.
— Это мне и так ясно! Но где это «здесь»? В двух шагах ни хрена не видно, того и гляди, свалишься в пропасть.
— Думаю, вы находитесь напротив меня, чуть правее.
— Продолжайте говорить, чтобы я мог сориентироваться.
— Что, по-вашему, я должен говорить?… Нашли месторождение?
— Нашел!
— Хотите сказать, что мы и вправду богаты?
— Я — очень! — засмеялся тот. — Вы — не так уж.
Вскоре он появился, возникнув, словно привидение, из тумана; в каждой руке у него было по брезентовому ведру, оба он опустил на землю перед американцем.
— Вот! — воскликнул он, расплываясь в улыбке.
Король Неба не заметил, как трубка вывалилась у него изо рта; выпучив глаза, он уставился на ведра. Их содержимое не излучало блеска по той простой причине, что света было мало и алмазы не сверкали.
— Боже праведный! — изумленно воскликнул он. — Этого не может быть!
— Может, — заверил его спутник, присаживаясь рядом и наливая себе кофе. — Я же вам говорил, что речь идет о необычном месторождении: золото и алмазы вместе. Даже мы, профессиональные старатели, глазам своим не поверили, потому что обычно в природе такое не встречается.
— И сколько здесь?
— Я так прикидываю, что семьдесят фунтов золота и двенадцать — алмазов.
— Вы набрали двенадцать фунтов алмазов за какой-то час!.. — изумился пилот. — Это похоже на сон!
— Это и есть сон, — спокойно согласился МакКрэкен. — Хотя на самом деле это скорее легенда: гуаарибы говорят, что в самом начале земля была безжизненным местом, но однажды золото (представлявшее солнце) и алмазы (представлявшие лед) решили соединиться на вершине Священной Горы. Золото растопило жаром своей любви холодное сердце алмазов, и это дало начало воде, которая через Мать всех рек наполнила жизнью поля, и тогда родились растения, которыми позже стали питаться животные и люди.
— Красивая легенда! — заметил Джимми Эйнджел.
— И, как любая легенда, она имеет под собой реальную почву, — заметил шотландец. — Кое-кто утверждает, что туземцы попали в Америку из Азии через Аляску. А там, на Аляске, горы покрыты льдом до тех пор, пока его не растопит весеннее солнце, превратив в воду, которая пробуждает к жизни поля. Отсюда, по всей вероятности, и берет начало легенда о Аукайме.
— Определенная логика в этом есть, — согласился собеседник.
— И говорят, будто всякого, кто увидит, как рождается Мать всех рек, преследует проклятие и в следующее полнолуние он умрет. — Он долго молчал, словно погрузившись в далекое прошлое. — Эл Вильямс умер в полнолуние через несколько дней после того, как, по его словам, увидел эту реку.
— Вы что, правда верите в такие предсказания?
— У кого больше оснований в них верить, чем у меня? — парировал шотландец. — Я потерял лучшего друга, а это тяжелейшее испытание для любого человека… — Он показал на ведра: — Поэтому я возьму с собой лишь столько, сколько мне необходимо, чтобы безбедно прожить остаток дней. Не хочу, чтобы на меня обрушились новые проклятия.
— Ерунда! — запротестовал американец. — Мы можем взять на борт гораздо больше.
Джон МакКрэкен помедлил с ответом. Провел рукой по заросшему подбородку, поморгал, что можно было счесть как за выражение усталости, так и за нервный тик, и решительно покачал головой.
— Нет! — сказал он. — Этого больше чем достаточно. Алчность обычно губит человека, а я никогда не был алчным.
— Но если оставить все здесь, это никому не принесет пользы!
— Знаю! Однако, если Богу вздумалось хранить эти сокровища здесь, так тому и быть. Возможно, однажды они послужат наградой какому-нибудь страдальцу, который, как мы с Элом Вильямсом, в поисках богатства пройдет через все муки ада.
— Я этого не понимаю! — растерянно воскликнул Джимми Эйнджел. — Правда, не понимаю! Еще час — и добычу можно было бы удвоить, а вы собираетесь оставить все в таком месте, куда наверняка больше никогда не поднимется ни один человек.
— Вот именно! — согласился МакКрэкен. — За час я мог бы удвоить добычу. А за два — утроить. И так до бесконечности, потому что жадность не имеет предела. — Шотландец взглянул на собеседника в упор. — Но я всегда терпеть не мог подобную ненасытность и больше всего на свете презираю жадных людей.
— Не то чтобы я считаю себя жадным… — с некоторой досадой заметил пилот. — Только мне это кажется несправедливым, потому что в конце концов я получу всего десять процентов от того, что находится в этих ведрах. А по всей видимости, в двух шагах отсюда можно набрать по крайней мере еще столько же.
Вновь возникла пауза. После некоторого размышления МакКрэкен сказал:
— Я беру себе девяносто процентов, потому что довольно большая часть моей жизни ушла на поиски этого места. Тем не менее предлагаю вам сделку: ваши десять процентов в обмен на шесть часов. Идите и ищите. То, что найдете, ваше, но если ничего не обнаружите, потеряете все.
Король Неба долго смотрел на него, и то, что увидел, вероятно, ему не понравилось, потому что он неожиданно широко улыбнулся:
— Вот черт! Жадность, как известно, фраера сгубила. Решили мне доказать, что, пожелав большего, я могу остаться с носом… — Он поднял трубку и, пожав плечами, начал ее раскуривать. — Ладно! — согласился он. — Ваша взяла. Я согласен на десять процентов: это намного больше того, что я ожидал, и я смогу устроить свою жизнь, если буду действовать с умом. Каковы наши дальнейшие действия?
— Попытаемся вернуться в цивилизацию.
Пилот посмотрел по сторонам, несколько секунд раздумывал и наконец встал и потянулся:
— Туман может длиться и час, и три дня, а поскольку нам, чтобы взлететь, все равно: видеть или действовать вслепую, — лучше отправиться прямо сейчас.
Они начали складывать брезент и освобождать аппарат от пут. Когда, обливаясь потом, они стали разворачивать самолет носом к обрыву, американец с ухмылкой спросил:
— Скажите же мне как на духу! Сколько времени мне бы понадобилось, чтобы отыскать месторождение?
Шотландец хмыкнул:
— В солнечную погоду, если бы вам улыбнулась удача, месяц. Без солнца и без удачи вы не нашли бы его никогда.
— Каков мошенник! Значит, это было все равно что поставить все состояние на один номер лотереи?
— Примерно так.
— Хорошенькое дело!
Джимми Эйнджел взобрался в свое кресло, махнул рукой, чтобы шотландец крутанул винт, и позволил двигателю постепенно разогреться. Затем, когда они уже заканчивали сборы, пилот как бы между прочим сказал:
— У нас слишком мало места для разгона, а это значит, что, когда мы достигнем края, самолет будет пикировать почти пятьсот метров. Постарайтесь не шевелиться: важно, чтобы самолет двигался по прямой, чтобы, когда мотор выведет нас в полет, нас не повело в сторону и мы не врезались в откос. Если неожиданно подует боковой ветер, нас развернет задницей.
— Вы хотите сказать, что мы не спланируем?
— Для того чтобы биплан вроде нашего спланировал, необходима определенная инерция, а у нас тут нет места, чтобы набрать достаточную скорость.