И вот тут, практически с самого начала, обнаружилось одно весьма тревожное обстоятельство: Дику Карри совершенно не понравилось летать на самолете.
Можно объяснить это чем угодно — головокружением, страхом летать, боязнью высоты или укачиванием, — только с той минуты, как он увидел людей размером с муравьев, он закрыл глаза, сжал кулаки и положился на Создателя. Единственное, что Тот сделал ради него, так это надоумил беднягу блевать с подветренной стороны, чтобы не добавлять к своим неисчислимым страданиям еще и зловоние.
Первый этап путешествия, к счастью, прошел спокойно, с короткими остановками на отдых в Амарильо и Абилене и конечной — в Сан-Антонио-де-Техас, куда бывший автогонщик прибыл, что называется, совсем разбитым.
— Наверно, тебе лучше вернуться назад на поезде, — во время ужина посоветовал Джимми Эйнджел своему товарищу, который был не в состоянии влить в себя хотя бы глоток чая и с ужасом смотрел, как он ест. — Сегодня был на редкость спокойный день, и меня пугает мысль о том, что случится, когда мы доберемся до гор.
— Нет!
— Ну, ты сам подумай! — настаивал пилот. — Если у тебя кружится голова, это никогда не пройдет, потому что врачи утверждают, что с этим ничего нельзя поделать. Храбрость тут ни при чем. Можно, находясь на земле, быть самым храбрым человеком на свете, а на высоте чувствовать себя совершенно незащищенным.
— Я справлюсь.
— А то, что тебя укачивает? Как ты с этим справишься? Способа справиться с тошнотой еще не придумали.
— Я читал, что лорд Нельсон страдал от морской болезни, однако это не помешало ему стать самым знаменитым адмиралом за всю историю. Раз он справился, значит, и я смогу.
— Как знаешь!.. — только и сказал на это его спутник, отрезая огромный кусок мяса, который затем обмакнул в коричневый соус с резким пикантным запахом. — Если я могу что-нибудь для тебя сделать, ты только скажи.
— Можешь, — поспешно проговорил тот. — Не клади это в рот, пока я не выберусь отсюда на свежий воздух.
Он пулей вылетел из зала, а Король Неба, явно обеспокоенный, погрузился в раздумья. Уж кому-кому, а ему было прекрасно известно, что предстоящий перелет готовит им немало неприятных сюрпризов, когда необходимо быть уверенным в физической и моральной выносливости спутника.
Он невольно улыбнулся, вспомнив, как Джон МакКрэкен справлялся с трудностями во время их незабываемой эскапады в далекие горы Гвианского щита и с какой невозмутимостью этот необычный, действительно выдающийся человек смотрел в лицо опасности, даже когда видавший виды «Бристоль-Пипер» влетел в самую середину темной грозовой тучи.
Сильная личность этот шотландец!
Чрезвычайно мужественный человек: даже когда сообщил, что врачи дают ему от силы год, произнес это, не меняя выражения лица и без тени печали в голосе.
Джимми Эйнджел, повстречавший немало отважных людей, как на войне, так и в мирной жизни, был вынужден признать, что Джон МакКрэкен был в этом списке одним из первых.
Что, впрочем, не означало, что летчик хотя бы на мгновение усомнился в мужестве Дика Карри: тот, на его памяти, не раз заглядывал в лицо смерти, сидя за рулем гоночной машины, однако, представляя себе, какие горькие мысли одолевают сейчас его товарища, решил остаться в Сан-Антонио еще на день, чтобы дать тому время все взвесить и, возможно, принять мудрое решение вернуться в Колорадо.
— Ни в коем случае! — тут же отреагировал его друг. — Я уже много лет назад понял, что самое лучшее, что ты можешь сделать, потерпев аварию, это залезть в другую машину и продолжить гонку, потому что, если этого не сделать, рискуешь больше никогда не участвовать в гонках. Мы вылетим на рассвете!
И рано утром они взлетели, взяв курс на Мехико с промежуточными посадками в Тампико и Матаморосе, и приземлились в ацтекской столице незадолго до того, как солнце начало скрываться за горизонтом.
Когда они оба стягивали с себя тяжелые комбинезоны, пассажир заметил с бодрой улыбкой:
— Вот здесь я, пожалуй, задержался бы на пару дней. Не потому, что этот драндулет внушает мне страх — я знаю, что еще немного, и я освоюсь, — а потому, что было бы непростительно не взглянуть на город, о котором я столько слышал. Умираю — хочу послушать настоящих марьячи.[47]
Они послушали настоящих марьячи, объехали город, побывали на развалинах здания доиспанской эпохи и даже подружились с парой милых сестричек, на которых, по-видимому, произвело огромное впечатление знакомство (обернувшееся непродолжительными и страшно увлекательными отношениями) с двумя чокнутыми парнями, способными облететь полсвета на грохочущем драндулете из дерева и проволоки.
— Надо быть настоящим мужиком, чтобы влезть в эту штуку, — заявила та, что помоложе. — Это страшно круто, а нам всегда нравились крутые парни.
— Спасибо!..
— Всегда пожалуйста. Только скажите мне… Что вы забыли в венесуэльской сельве, про которую говорят, что она находится там, где Христос потерял Свое пончо?
— Кокосы.
— Кокосы?… — удивилась девушка. — И вы думаете, я поверю, будто вы отправились в такую даль за кокосами, тогда как здесь у нас, на побережье, кокосы, стоит только зазеваться, расплющат тебе голову?
— Но это особенные, ну, просто очень особенные кокосы.
— А что в них такого особенного?
— Алмазы.
— Алмазы?
— Именно.
— Обалдеть! Кокосы с алмазами! Ни за что не поверю.
Поверила она или нет, только прямым следствием знакомства с впечатлительными сестрами было то, что они выбились из графика: приехали на аэродром, когда уже рассветало.
А тут еще досадные бюрократические проволочки: заспанный чиновник все тянул — не подписывал никаких документов, разрешающих полет, просто потому, что был обязан разводить канитель. В результате не было никакой возможности взлететь раньше, чем когда солнце уже высоко поднялось над горизонтом.
Они должны были заправиться в Оахаке и Тапачуле и во что бы то ни стало покинуть мексиканское небо в тот же день. Хотя их и заверили, что аэропорт Манагуа располагает приличным аварийным освещением, лицо Короля Неба выражало озабоченность, когда «Джипси Моз» полетел над Тихим океаном, не слишком отдаляясь от берегов Центральной Америки.
А дело было в том, что дул встречный ветер.
Настойчивый влажный ветер с юго-востока, не слишком сильный, но при этом достаточный, чтобы тормозить продвижение, вынуждая летчика прибавлять обороты, что влечет за собой увеличение расхода горючего.
Но даже в этих условиях пилот не проронил ни слова.
Его пассажира и в нормальных-то условиях одолевали страхи; не дай бог, бедняга догадается, что у него на душе скребут кошки, оттого что приходится лететь против ветра, когда ночь стремительно приближается, да еще и в аэропорт, в котором он не приземлялся уже несколько лет.
Вот почему Джимми Эйнджел решил как можно дальше отогнать от себя черные мысли, прибегнув к старому трюку, который обычно срабатывал.
Если б Аделита ушла к другому,
Я б ее преследовал везде…
В небесах — на боевом аэроплане,
Ну а в море — на военном корабле.
Если б Аделита стала мне женою,
Дала согласие она моею стать,
Подарил бы я ей шелковые трусики
И сам бы снял их, уложив ее в кровать…
Спустя несколько секунд он почувствовал, как его настойчиво хлопают по плечу.
— Что это ты делаешь? — спросил бледный Дик Карри.
— Как видишь!.. Пою!
— А почему бы тебе не приземлиться и не сплясать? Это мне совсем не нравится. Уже темнеет.
— Самолеты часто летают по ночам, — соврал Джимми Эйнджел.
— Наверное, чтобы не видеть, куда упадут. Сколько еще осталось?
— Немного.
— А сколько это — «немного»?
— Немного это всегда одинаково… немного.
А что еще он мог ему сказать? Берег уже превратился в небольшое серое пятно, и если им повезет и бухта, которую они оставили позади, действительно залив Фонсека, у них еще хватит топлива, чтобы дотянуть до Манагуа и продержаться в воздухе до тех пор, пока на аэродроме не услышат гул мотора и не зажгут аварийное освещение.
Ветер усиливался.
А теперь он еще и толкал перед собой, словно послушное стадо овец, густые облака, которые, наверно, были согнаны, когда удушливый полуденный зной заставил их образоваться над огромным водным пространством озера Никарагуа.
— Вот гадость! — не выдержал Эйнджел.
— Что ты сказал?
— Я сказал «гадость»!
— Что, запах уже добрался и до тебя?
— Брось, Дик! — запротестовал его друг. — Сейчас не до шуток.
— А я и не шучу. Как там обстановка?
— Сложная, — сухо ответил он. — Зачем мне тебя обманывать? Дело дрянь, но мы прорвемся.
Прошло несколько минут.
Казалось, «Цыганский мотылек» был не в состоянии продвинуться вперед хотя бы на метр, а его замечательные крылья из пригнанных друг к другу тонких дубовых пластин скрипели, словно на них давил гигантский пресс.
Дождь не давал возможности что-либо рассмотреть.
Это была плотная стена дождя, от которого исходил запах мокрой земли и растительности, свойственный только тропическим ливням, когда ветер дует с суши, потому что на самом деле пахнет вовсе не дождь, а ветер, приносящий его в своих объятиях.
Джимми Эйнджел наклонился и поискал фонарь, который хранил под сиденьем. Луч света выхватил из темноты стрелку, указывавшую на то, что в топливном баке практически пусто.
— Проклятие!
Они могли продержаться еще десять минут, от силы четверть часа.
Пилот повернул налево, стремясь приблизиться к берегу, пусть даже рискуя удлинить маршрут, и вскоре разглядел робкий мигающий огонек, но не мог понять, то ли это был дом, то ли корабль.
Он еще раз сверился с компасом и решил вновь положиться на шестое чувство.
Курс юго-юго-восток, а там уж как Богу будет угодно.