С незапамятных времен падение в пропасть было самым страшным кошмаром для большинства людей, сознающих, что сила притяжения — это единственная сила, с которой бесполезно бороться.
Мечта о полете рождается из давнего желания преодолеть эту силу и этот страх. И какими бы хитрыми ни были создаваемые летательные аппараты, в душе человека все равно гнездится уверенность в том, что рано или поздно всемогущая рука всемирного тяготения вернет отважившегося взлететь в реальность — на землю.
Измотанные, подавленные, опаленные солнцем, они даже не чувствовали своих тел и совсем не ощущали голода.
Кто может испытывать голод, когда его вот-вот сожрет лев?
Кто думает о еде, когда его осаждает легион призраков?
Какая физическая потребность выдержит поединок со смертью?
А падение с восьмидесятиметровой высоты означало такую же верную гибель, как и с тысячеметровой.
Погибнешь все равно, а славы — намного меньше.
Сидя на карнизе и наблюдая за цаплями, которые возвращались в гнезда и галдели, прежде чем погрузиться в сторожкое безмолвие, в которое ночные тени погружают большинство птиц на свете, Мэри Эйнджел спрашивала себя, почему же все-таки она не поддалась первому порыву и не бросилась в пропасть с вершины тепуя.
Может, тогда бы ее муж и эти двое бедных парней уже спаслись.
Может, без такой обузы, как она, они сумели бы найти более легкий путь.
Может быть!..
Она с жалостью посмотрела на них.
Куда девалась их прежняя крепость!
Их завидная молодость!
Теперь это были живые мощи: гора вымотала им всю душу и одновременно содрала кожу и потушила блеск в глазах.
«Господи, Господи! — причитала она про себя. — Почему ты позволил нам добраться сюда, если не хотел, чтобы мы спаслись?»
Завывал ветер.
Их худший враг.
Он мог сдуть их с узкого карниза, словно простые сухие листья.
А с заходом солнца этот ветер еще и принес с собой холод.
Ночью на Мэри Эйнджел напал страх, но не страх смерти, которая вот уже несколько дней была ее верной спутницей, а страх в последний момент потерять веру в Бога, перед судом которого она вскоре должна предстать.
Она знала, что, если умрет с проклятием на устах, значит, потеряет нечто большее, чем жизнь, однако все они продолжали подвергаться таким немыслимо суровым испытаниям, что наверняка уже эту веру можно было подорвать даже в намного более верующем человеке, чем она.
Ветер дул все сильнее.
Казалось, он хотел раз и навсегда оторвать их от горы.
Король Неба сунул в щель между камнями левую руку — невзирая на опасность ее сломать, — а другой обхватил Мэри и притянул ее к себе, приготовившись всю ночь сопротивляться порывам приближавшегося урагана.
Он был намерен во что бы то ни стало спастись и спасти любимую женщину, а если ветру вздумается ее отнять, пускай сначала вырвет ему руки.
На этот раз сон не пришел ему на помощь.
Только дрема.
И короткие мгновения отключения сознания, за которыми следовали долгие часы бдения во тьме.
На какие-то мгновения он погружался в приятные воспоминания, однако затем их сметала черная реальность пропасти. Сейчас она была невидимой, но такой близкой и ощутимой, что даже ночная темнота не могла отогнать мысль о ней.
Это была жуткая ночь.
Такая же страшная, как и любая из предыдущих, с той лишь разницей, что сейчас он еще не представлял себе, какой ужас ждет его впереди.
На рассвете Мэри начала бредить.
Смерть приближалась семимильными шагами.
Джимми Эйнджел повернулся к венесуэльцам со слабой надеждой, что утро принесло им достаточно сил, чтобы предпринять заключительную попытку, но тотчас же понял, что бедняги не в состоянии даже встать на ноги.
Он прислонился затылком к каменной стене, тихонько провел рукой по волосам женщины, лежавшей без сознания, прикрыл глаза, и тут, неизвестно почему, в памяти всплыли фразы, записанные Диком Карри в его замусоленных тетрадках:
Кто выкопает мне могилу, кто вырежет на кресте мое имя?
Я люблю этот край, хотя знаю, что в итоге он меня погубит, так же, как любил Кэтти, зная, что в конце концов она меня бросит.
Он так и не понял, сколько времени просидел неподвижно с закрытыми глазами, но, когда открыл их вновь и обвел взглядом пустынный пейзаж, сердце у него дрогнуло.
На расстоянии чуть больше километра группа голых дикарей пересекала равнину.
— Эй! — крикнул он. — Эй! Посмотрите туда!
Густаво Генри и Мигель Дельгадо, словно возвращаясь из преисподней, отреагировали не сразу, но все же кое-как очухались и, сделав над собой усилие, вгляделись в ту точку, куда он показывал.
— Кто это такие? — спросил американец.
— Индейцы-людоеды, — выдавил из себя Мигель Дельгадо.
— Ты уверен?
— Нет! Как я могу быть уверен? Они слишком далеко. — Он повернулся к Густаво Генри: — А ты как думаешь?
— Я ничего не вижу, но это не имеет значения. Они не могут ни съесть нас, ни помочь нам.
— Могли бы, если это гуаарибы, — нерешительно проговорил Мигель.
— Святой Боже! — тут же воскликнул его товарищ. — Ты прав. Они могли бы нам помочь. Но что тут делать гуаарибам так далеко от их территории?
— Возможно, они собираются совершить какой-то обмен, — прозвучало в ответ. — Они двигаются с севера и направляются на юг.
— Стреляй!
Венесуэлец вынул из кобуры тяжелый револьвер, с которым не расставался даже во сне, и выстрелил в воздух.
Гром выстрела отразился от стены тепуя и эхом прокатился по Великой Саванне, насторожив индейцев. Они тут же остановились, схватились за оружие и начали озираться, пытаясь определить, откуда раздался столь необычный грохот.
Наконец, при звуке второго выстрела, один из них поднял руку в направлении тепуя.
Постояв какое-то время в нерешительности, а затем наскоро посовещавшись, отряд туземцев поспешной рысцой двинулся к ним.
Мэри Эйнджел с трудом открыла глаза.
— Что происходит? — с трудом выдавила она из себя.
— Индейцы! — услышала она в ответ.
— И?…
Муж пожал плечами:
— Не знаю!
Никто не произнес ни слова — возможно, потому что это требовало сверхчеловеческих усилий — до того момента, как человек двадцать дикарей остановились метрах в трехстах от них, присели на корточки полукругом и, подняв головы, стали внимательно их разглядывать, опершись на длинные луки и острые копья.
— Это гуаарибы? — еле слышно с надеждой проговорил Густаво Генри.
— Не имею представления! — чистосердечно признался Мигель Дельгадо; его искренность делала ему честь, но товарищам легче от этого не становилось. — Правда, они не похожи на пемонов, но поскольку на них нет боевой раскраски, это могут оказаться и вайка, и гуаарибы, и пиароа.
— А в чем разница? — спросил Король Неба.
— В том, что вайка попытаются снять нас отсюда выстрелами из лука, а вот гуаарибы, вполне возможно, попытаются спасти.
— Как?
— Они найдут как. Однако я сомневаюсь, что это настоящие «длинные лапы». Как правило, они не уходят далеко от гор.
— Они несут с собой котлы? — неожиданно спросил Густаво Генри.
— Котлы? — удивился Джимми Эйнджел. — Что это еще за котлы такие?
— Кастрюли. Большие, блестящие металлические кастрюли. Если они несут их с собой, значит, собираются обменять на шкуры. В таком случае они могут оказаться настоящими гуаарибами.
Они напрягли зрение, но вскоре поняли, что это бесполезно.
— У них с собой огромные корзины. Возможно, внутри них и находятся кастрюли, но я не могу разглядеть.
Эти дикари напомнили Джимми Эйнджелу группу индейцев, которые как-то раз трое суток просидели вокруг «Джипси Моза», не сводя с самолета взгляда, а они с Диком Карри тем временем умирали от страха.
Судя по всему, у них были те же привычки, потому что, усевшись в точно таком же положении, они лишь созерцали любопытную картину, которую, должно быть, представляли для них четверо «разумных», кое-как примостившихся на крохотном выступе священной горы.
Через час стало ясно, что их терпение по-прежнему не имеет границ.
— Что они делают? — поинтересовалась Мэри Эйнджел.
— Ничего, — отозвался Мигель Дельгадо. — Эти люди никогда не торопятся. Они лишь наблюдают за нашими действиями.
— И чем же, по их мнению, застряв здесь, мы занимаемся?… Танцуем?
— Они и не подозревают, что мы застряли. Наверняка они думают, что мы взобрались сюда ради нашего же собственного удовольствия.
— Они что, сумасшедшие?
— Сумасшедшие?… — возмутился собеседник. — Вовсе нет! Они очень разумны. Просто им даже не приходит в голову, что кто-то до того свихнулся, что поднялся на вершину тепуя на летательной машине и теперь не знает, как с него спуститься.
— Похоже, ты прав.
— Поэтому они так и будут сидеть до тех пор, пока не надоест.
— И что мы можем сделать?
— Ничего. Ни одному белому человеку в жизни не удалось выучить ни слова из их языка, и поэтому неизвестно, как попросить их о помощи.
— Думаешь, я поверю, будто им даже не приходит в голову, что мы в опасности? — спросил Джимми Эйнджел.
— Для большинства туземных племен «разумные» — высшие существа, которые располагают огромными кораблями, строят города из цемента и даже используют машины, которые летают. Однако они считают, что мы ведем себя нелепо: например, готовы костьми лечь ради нескольких алмазов, от которых никакого проку. — Венесуэлец пожал плечами, словно давая понять, что такой подход не лишен логики. — А сейчас они, вероятно, думают, что с нашей стороны это какая-то новая прихоть, цель которой им все равно не понять.
— Вот мерзавцы! А может, нам покричать? Мы могли бы жестами показать, что хотим спуститься.
— Если мы будем им кричать, мы их оскорбим, и они тут же отправятся восвояси, — уверенно сказал Густаво Генри.
— Почему?
— Потому что их обычаи сильно отличаются от наших. У них не принято кричать, только если они не собираются биться насмерть. Скорее всего, они решат, что мы их прогоняем, потому что не хотим, чтобы они видели, чем мы тут занимаемся.