Я разговаривал с теми, кто его знал. Он был сильным и счастливым человеком. На всех фотографиях, где я его видел, он улыбается.
Музыкант
Когда-то, в восьмидесятом году, в Свердловске было громкое уголовное дело. По нему проходили чиновники городской администрации, некто Еремин с грозным прозвищем «Каратэ», замдиректора «Грампластинок», что на Первомайке, Марик Фрадкин, начальник Ленинского следствия Гоша Чекуров, замначальника Ленинской уголовки Барщевский, известный коллекционер Сафронов и многие другие. Были там и взятки, было мошенничество — полный букет. Все давали показания. И дело быстро обрастало фигурантами, друг друга вообще не знавшими, и уже в обкоме забеспокоились и велели быстрее направлять дело в суд. Но колесо с ходу не остановишь. И заканчивая дело второпях, нацепляли еще людей. А Женька Эдельштейн был известный в городе джазовый музыкант. Он играл в «Океане», и внешность у него была соответствующая. И вот звонит ему следователь на работу и говорит: «Не могли бы вы к нам подъехать, мне надо вас опросить». «Когда?» — спрашивает Эдельштейн. «Да прямо сейчас, я вас надолго не задержу». — «А куда?» — «А прямо сюда, на Репина, 4».
И вот Эдельштейн выходит из ресторана, ловит такси, называет адрес и говорит водиле: «Давай быстрее, тороплюсь!» Водитель посмотрел на него, как на дурака. И вот подвозит он его к тюрьме, следователь уже встречает, проводит его через проходную в следственные боксы, туда же поднимается конвой, и в течение получаса, оформив все формальности и сняв с Эдельштейна очки, его, не заводя в карантин, кидают в камеру.
В камере девяносто рыл. Лето. Жара. Все голые. Он без очков вообще ни хрена не видит. И вот его спрашивают: «Ты откуда?» Он им честно отвечает: «Из ресторана». Камера грохнула. Прикинь, стоит маленький, дерзкий, слепой еврей и прикалывается! «А как сюда-то попал?» А Эдельштейн уже со злостью: «Как-как, да на такси приехал!» Ну, там уже просто вой в камере! «А на такси-то зачем?!» «Зачем-зачем, б…??? Торопился!!!»
Ну, там уже смеяться не могли, просто скулили. Потом Женьке отвели шконарь и помогли ощупью его найти. И все относились с уважением. Еще бы, он на всю тюрьму был такой один.
Дали ему восемь лет. Какое-то посредничество в даче взятки. А вообще, срока были большие, до четырнадцати лет. Меньше всех получил отец моего товарища, потому что за все время следствия не сказал ни одного слова.
Свадьба
В деревне свадьбу играли. Ну дак че, полон дом гостей назвали. Запировали с вечера. А завтра с утра — торжественная часть: загс, регистрация, цветы и все такое. А уж вечером все по-настоящему. И вот разминаются накануне. А один из гостей — какой-то дальний родственник, двадцать два года ему, все какой-то порошок нюхает. У нас в деревне такого и не видали, а ему че — он городской. Утром все встают, наряжаются, в загс пора ехать, а он не встает. Потрогали: «Батюшки, да он холодный!» Невеста в слезы, боится, что свадьбу отменят. Ее все успокаивают. Да ладно, фигня какая! С кем не бывает! Сейчас машину вызовем, заберут труп. Не отменять же свадьбу из-за этого — вон, наготовлено всего, да и гости собираться начали.
И вот подъезжает машина. За покойником. И одновременно приезжает нарядная машина с куклой на капоте. В загс, значит, ехать. И непонятно, кого вперед везти. Решили начать с покойника. Правильно, ему долго собираться не надо, а невеста еще прихорашивается. Зашли санитары, загрузили, увезли. Вот и ладненько! А тут и невеста подоспела. Сели с женихом в машину с куклой и с ленточками и понеслись в Артемовск с песнями. Едут на дороге, догоняют труповозку. Э, блин, тормози! Не обгоняй! Куда вперед покойника?! Примета плохая! Ну и едут себе не торопясь, кортежем, за покойником. Шампанское попивают. Ну а че, не портить же себе праздник! Встречные бибикают, руками машут. В Артемовске разъехались. Этот в морг, эти в загс. Все как положено.
А уж домой вернулись — ух, и загудели! И «горько!» кричали, и невесту воровали-выкупали, и плясали, и частушки пели. Хорошая свадьба получилась.
Телевизор
Иду с маленькой дочкой домой. Смотрю — мать с ребенком. Вдвоем неуклюже тащат большой телевизор, замотанный в простыню. Поставили на землю перехватиться. Я говорю: «Давайте помогу! Куда отнести?» А женщина говорит: «В ломбард, угол Куйбышева — Луначарского. Помогите донести, я вам двести рублей заплачу!» Я попытался взять его под мышку. Блин, не входит! Потащил перед собой на вытянутых руках. Иду, они сзади семенят, и дочка моя рядом.
И вдруг я понимаю, что телевизор-то краденый! И по закону жанра вот-вот за углом меня должны задержать. Ну надо же так глупо подставиться! Столько лет посадить меня пытаются и не могут, и так глупо подставиться! И лихорадочно соображаю, что буду говорить на первом допросе. А она вдруг спохватилась: «Нет-нет, вы не подумайте! У меня и документы все есть! Я его потом выкуплю! Просто денег совсем нет перед Новым годом и сдать в ломбард больше нечего». И я вижу, что искренне говорит. И мне даже стыдно сделалось, что я на голом месте про человека плохо подумал. И идем дальше.
А тащить его неудобно, я без варежек, руки замерзли, четыре телефона в карманах звонят не умолкая, и люди еще здороваются. А потом ее соседка встретила. «Вы куда, говорит, телевизор-то потащили?» А ей неловко говорить, что в ломбард несем. «В ремонт, отвечает, хотим отдать!» А соседка меня узнала, посмотрела и говорит: «Ну-ну!» Через дворы вышли на Луначарского, а там, у магазина, напротив остановки, где старый дом с колоннами, три мужика стоят. Увидели меня с этим телевизором, обрадовались. Кричат: «О, Вадимыч! Ты где такой надыбал?!» «Тсс, — отвечаю — не пали!»
Так, весело, компанией добрели до ломбарда. У меня уже руки отваливаются. Захожу в дверь боком, народу много, неловко. Я поставил на пол и говорю: «Ну, тут уж вы сами». Попрощались и пошли.
Идем с дочкой. У меня руки закоченели, а у нее теплые ладошки, она взяла меня за руку и вдруг говорит: «Папа, а как они будут Новый год отмечать без телевизора?» Оп! И вправду. Мама с маленьким сыном. Что-то наготовят. Сядут за стол. И у них даже куранты не пробьют?! Странно как-то. Не здорово. «Сейчас, — говорю, — что-нибудь придумаем».
В Фонде говорю могучему Ване: «Посмотри адрес и телефон ломбарда, угол Куйбышева — Луначарского». Ваня моментально все нашел. Звоню. Спрашиваю: «Можно сделать так — я деньги внесу, а вы им позвоните и скажете, что ломбард на Новый год делает им подарок как постоянным клиентам и возвращает залог без оплаты?» Они говорят: «Нет. Мы так не можем». Я говорю: «Как же они на Новый год будут без телевизора?!» Говорят: «Давайте мы вам их телефон дадим». Я говорю: «Ну, давайте».
Звоню. Берет трубку. «Здравствуйте! Я сегодня ваш телевизор в ломбард отнес. Так вот. Они решили вам его вернуть без оплаты». А она испугалась: «Нет, — говорит, — мне не надо!» — «А как вы на Новый год-то будете без телевизора?» — «А так, — говорит, — при свечках посидим…» — «Давайте встретимся в ломбарде, я вам телевизор домой отвезу». Она говорит: «Нет! Так не бывает! Я вас боюсь! Вы что-то плохое задумали!» И так мне вдруг обидно стало! Вот за что, думаю?! Взяла, на голом месте оскорбила! И вдруг вспомнил, что еще два часа назад я думал, что она этот телевизор где-то украла! Ну, нормально людям друг на друга так гадко думать?! Дожили.
С огромным трудом уговорил ее приехать в ломбард. И вот мы с Ваней подъезжаем, заходим вовнутрь. Ее нету. Я набираю, а она говорит: «Нет, я не приду! Потому что вы что-то задумали! Потому что бесплатно ничего хорошего не бывает! Я этот телевизор не украла!» — «Тьфу ты, блин! Пошли, — говорю, — Ваня, отсюда!»
Подходим к машине. И вдруг она из-за угла голову высовывает. Знать, любопытно ей. Я говорю: «Ты чего там прячешься?» Она говорит: «А вы мне ничего плохого не сделаете?» — «Все, — говорю. — Хорош капризничать. Пойдем в ломбард». И вижу — она действительно боится! Я говорю: «Я буду в машине, идите с Иваном». А он больше доверия внушает. И они пошли, вернулись с телевизором. Он еле влез на заднее сиденье. Довезли до дому, Ваня затащил его на шестой этаж, вернулся и говорит: «Хорошие люди. И квартира чистая и ухоженная. Просто вдвоем с сыном живут, он в Дягилевке учится, и концы с концами свести никак не могут».
Поставили телевизор на место, подсоединили, включили. Смеются. Только что пустой угол был, сами унесли. А вот уже принесли, и Новый год можно встречать!
О нескольких вещах думаю. И переживаю. Если бы дочка не сказала, я бы мог и не понять.
Тридцать сребреников
Когда я был депутатом ГД, у меня, на Белинского, 19, на протяжении четырех лет каждый день, с утра до ночи, работала приемная. Люди шли не переставая. Порой у нас даже стояла очередь от крыльца до второго этажа, и мы работали всегда до последнего посетителя. Двадцать человек нас было — юристы по уголовке, юристы по гражданским делам, специалисты по ЖКХ, по социалке, по медицине, по пенсионерам. Самые разные вопросы приходилось решать. И вся команда наша собралась с улицы. Кто-то отсеивался. Кто-то приходил. Но все, кто остались, работали по-честному и в полную силу.
И вот однажды сижу, работаю, полный коридор народу. И вдруг какая-то возня, недовольство на повышенных тонах, и заходит человек.
Люди сердятся: «Он без очереди! Без очереди!»
А я смотрю — это мой товарищ из прошлой жизни.
Он говорит: «Я на секунду», — и дает мне конверт с деньгами. «Тут, — говорит, — тридцатка. Мало ли что, может, кому-то из пожилых помочь надо будет. Сам смотри, распоряжайся».
Я поблагодарил его, положил деньги в правый ящик стола и сижу, работаю.
И вдруг заходит женщина. Уставшая, придавленная, и волосы гладко зачесаны и забраны на затылке. Села напротив меня и расплакалась. Я давай ее успокаивать, а она плачет всерьез и повторяет: «Нет, я не верю! Я не верю!» — и смотрит в глаза.