Судили Сёмку и дали ему два года условно. А он был парень веселый, голову высоко держал, но уважительный. В деревне его любили. А тут вовсе помрачнел. И через полгода, вернувшись со смены, снова увидел мать и жену избитыми. Мать стонет, жена ревет. Таджик всю ночь гонял. Сёмка схватил нож и ударил таджика в шею. Таджик заверещал, выломился из избы и побежал по улице. Сёмка бежал за ним и продолжал бить ножом в спину. И добил. Бросил нож и сел в траву. Народ сбежался, ментов вызвали из города. Менты приехали, даже наручники на него надевать не стали. Ох, Сёмка, Сёмка, что ж ты наделал, говорят. Если б ты за ним не побежал из избы, он бы через недолго и сам издох. Тебе хоть скощуха была б какая.
Да не только менты, все Сёмку жалели. Когда его судили в Артемовском, вся деревня за него подписи собирала. Дали ему восемь лет. Сидит он в Ивделе. У таджика шесть душ детей сиротами остались. У самого сын без отца растет. С женой непонятно что будет, иди-ка восемь лет, дождись, да и родную мать вдовой сделал.
Мать горевала недолго. Привела домой нового мужа, местного деревенского пьяницу, лет на пятнадцать моложе. И продолжили. Жена Сёмкина из дома с ребенком ушли, потому что жить так невозможно.
Ирина еще поперву передачи слала, потом перестала, не до того. Мужа ее звали Максимка. Мать его, Людмила Петровна, работала прорабом. Ну и бухали с отцом. Потом она его отравила. Потому что у нее уже другой мужик был. Сумела договориться, чтобы экспертизу не делали, и как мужа законного схоронила, сразу стала с этим мужиком жить. Пили каждый день. А потом ее старший сын на машине отчима по пьянке сбил двух человек. Женщину насмерть, а второго изломал всего, инвалидом оставил. Как-то это дело замяли. А через некоторое время повезли его в Артемовский кодироваться, потому что запивался, так он умер прямо в кабинете у нарколога. А отчим его, на чьей машине он людей сбил, умер от цирроза печени. А сама Людмила пришла в магазин купить водки, и прямо там, в магазине, умерла. Вот такая у Максимки генеалогия. Да и сам Максимка несколько раз умирал по пьянке. Откачивали.
А эти, которых в Бучино Максимкин брат сбил, один-то — Андрюха Синий, а вторая — Ольга, дочка Валентины Аркадьевны. Валентина Аркадьевна очень хорошая была. Она выучилась в городе на фельдшера, работала в детском санатории на Балтыме, а потом вернулась в Мироново и работала в больнице. Добрая, отзывчивая, ее все любили. Но она уже тогда начала пить. Воровала спирт. От нее прятали, но она все равно находила. Ей еще пятидесяти не исполнилось, а ее уже уволили. А муж ее, Володя, хороший мужик, бухал с ней. У нее пенсия, да у него пенсия. Как получат, вокруг них все деревенские приблудаи собираются. Он сначала ослеп от денатурата, а потом и вовсе обезножел. Последнее время вовсе не вставал. Умер с голоду, высох. А дочка Ольга у них красавица была. А они уж бухали и упустили ее. Ее в последних классах понесло: загуляла, потом какая-то страшная история была, где-то в Артемовском ее на цепи держали, вся в шрамах, пытали, или так, изгалялись. И все равно, красивая. Вышла замуж за мироновского мужика. Игорь звали. Коренной, мироновский, два метра ростом. Сына родила, Сашку. Не пила. А потом сын подрос, снова понесло. Бывало, муж придет с работы, ищет везде, а она с мужиками на берегу пирует. Он ее начал сторожить, видимо, поколачивал. Однажды бегал по деревне, искал ее, а потом пришел домой и спать лег. Она вернулась ночью, положила ему на голову подушку и застрелила. Саму закрыли было, потом отпустили. Сашку забрала мать Игоря. Да померла. А потом тетка воспитывала. Потом он появился в деревне у Валентины Аркадьевны, пировал да наркоманил. А сейчас исчез. И ни отца у него, ни матери. Да бабушка бомжиха.
С мамой как-то разговаривал, она говорит, после войны пить начали, в пятидесятых. Вон, говорит, Любин класс весь спился. Я говорю: почему? Всех добрых мужиков-то позабирали. С войны никто не вернулся. Разом старших не стало.
А я думаю, раньше началось. Село наше стоит на Реже с 1639 года. Населяли его выходцы с Русского Севера. Село было богатое и красивое. Жили и ремеслами, и отхожими промыслами. Но в основном хлебопашеством. Половина домов — каменные. Я долго не мог понять, почему много пустых каменных домов. Что-то под фельдшерский пункт, что-то под магазины отдали, что-то под сельсовет, читальня еще была. А это были хорошие хозяйские дома, большие семьи в них жили. Многих раскулачили, отнимали все. А многие успели бежать в последнюю ночь. И зерно, и скот, и все бросали. Так было больше шансов выжить. А в 37-м добивали. Рассказывал же, ураганом сорвало крышу с коровника, бригаду плотников посадили. Во время ареста у каждого выгребли все до последнего зернышка, всю скотину свели. Ни один не вернулся. Двадцать два ребенка сиротами остались… Сейчас уже, конечно, реабилитировали всех. Деревня наша называлась в то время «Колхоз имени ОГПУ».
Забыл рассказать, вот этот Иринин отец, Вадя Кислый, его мать без мужа прижила. Звали ее Евгения Степановна Забелина. Молодость у нее была бурная. Она в кожаных штанах и курточке моталась по району, занималась раскулачиванием. И в Мироново, и в Бучино, и в Луговой, и в Покровском, и в Трифоново, и в Шогрише. И в Мостовском лютовала. Так вот, она в этих кожаных штанах ходила до конца жизни. Курила «Беломор», каждый день с утра уходила на реку и удила рыбу. И до конца жизни с ней ни один человек в деревне не разговаривал.
Домик в Кунаре
Заканчиваем книгу «Домик в Кунаре».
Разговаривал с Лидией Харитоновной, она 1929 года рождения, многое помнит.
Семью раскулачили в начале 30-х. Обычная крестьянская семья. Из-за механической веялки все произошло. Свои же, деревенские, раскулачивали. Забрали все, даже цветы с подоконников забрали. По домам растащили. Отца увели. А они, трое детей, сидели на полу, на материном тулупчике, и вот этот материн тулупчик — единственная вещь, оставшаяся им (Лидия Харитоновна до сих пор им подпол накрывает!). Из дома выгнали на улицу — идите куда хотите. Скитались по чужим людям, мать обезножила, помирали с голоду, и Лидия Харитоновна с сестрой, две маленькие девочки, ходили по деревне с корзинкой. Никогда не просили, а просто ждали, когда в корзинку положат кусочек хлебца или еще что. Иногда, на праздники, кто-нибудь куражился: показывали хлеб, но не клали в корзинку, пока девочки не споют и не спляшут. Пели и плясали. И ходили каждый день мимо своего дома, в котором жили чужие люди. Видел я этот дом. Обычный крестьянский дом. Ничего особенного.
Отец вернулся после войны. Изможденный. Съел большой чугунок вареной картошки, просил еще. Ничего не рассказывал. Вскорости умер.
Лидия Харитоновна вышла замуж за молодого кузнеца Сергея Ивановича. Жили дружно. Их все любили и в гости приглашали. Он знатный баянист, а она песельница да плясунья.
Вспоминая, как жили с мужем, чуть поджимает губы, слегка покачивая головой, улыбается про себя: «Все сами. Все свое. Ни по что в люди не ходили!» Каждый раз проговаривает. Для нее это очень важно.
Дятел
Летел дятел по Белинского. Зацепился о какой-то провод. Упал. Лежит такой, лапками кверху. Татьяна Николаевна подобрала, побежала в зоопарк показывать. В зоопарке говорят: «Хороший дятел! Мальчик. Надо в лес выпускать». Татьяна Николаевна принесла его в музей и в ящичек от посылки положила. Я приехал, забрал его и повез в лес отпускать. Пока ехал до Краснолесья, он там все стенки издуршлачил. Клюв у него острый. Как игла! Зашел в лес, открыл коробочку. Он сел на край и сидит. Я ему говорю: «Чего сидишь-то?! Рвался так, так давай — лети!» А он: «Да подожди ты. Дай в себя приду. Ящик-то маленький. Сам бы попробовал. Вы б меня еще в письмо упаковали!» Я говорю: «Ну, ты извини, если что не так».
И он полетел.
А я обрадовался и пошел.
Очень доволен.
Отец и сын
Вчера, после встречи на Бардина, подошли несколько парней молодых, и один очень осторожно, негромко спрашивает:
— Вы папу моего, наверное, знаете? Его Игорь зовут…
Я говорю:
— Конечно, знаю.
И вдруг вижу, как он напрягся, и страх у него в глазах…
— Твой отец — достойный человек, я уже десять лет с ним работаю. Его все уважают. Он очень толковый и порядочный. И много добра людям сделал.
И сказал это громко, чтобы слышали его друзья.
И у парня аж щеки запылали. Клянусь, я увидел, как он в один момент стал счастливым!
А потом я сразу позвонил его отцу и говорю:
— Твой сын ко мне подошел. Я с ним говорил о тебе при его друзьях. И я видел, что ему за тебя гордо.
И я понял, что еще один человек в этот момент стал счастливым.
Как все просто.
Кто скучает по сильной руке?
Посмотрел книжку С. А. Кропачева «От лжи к покаянию. Отечественная историография о масштабах репрессий и потерях СССР в 1937–1945 годах».
Хороший обзор, касающийся еще и демографии. Тема очень тяжелая.
На сегодня достаточно точно документально установлено, что в течение 1937–1938 гг. по политическим мотивам было осуждено 1 344 923. Из них каждый второй был расстрелян. То есть государство на протяжении двух лет ежедневно убивало тысячу граждан. Свое государство и своих граждан.
При этом надо понимать, что в лагерях тоже выжили не все. Полагаю, что абсолютное большинство уничтоженных — русские мужчины в репродуктивном возрасте.
Представляете, сколько детей остались сиротами?
У нас в деревне в октябре 37-го года арестовали бригаду плотников, пять мужиков. Причина? Да не было никакой причины. Повод был. Летом во время урагана сорвало крышу с коровника, который они строили, — вот их и арестовали. Разом сиротами остались двадцать детей. Но это еще не все. После ареста к каждому пришли на двор, увели всю скотину и вывезли все зерно. Одного, Никифорова, расстреляли. Остальным дали по десятке. Не вернулся ни один.
У Никифорова оставалось пятеро детей, от 5 до 13 лет. Самый маленький, Аркаша, зимой ходил по дворам, стоял молча у дверей. Ему давали немножко хлеба или яичко. Он приносил домой, делил на всех. Еле выжили. Откуда знаю? Это мой родственник.