— Ничего. — Он поставил мокрую чашку на стол.
— Я просто думала, не захотите ли вы поужинать. Если вы не слишком заняты.
Мэтью удивился собственной глупости. С каких это пор он стал таким несообразительным? Почему он не мог ее понять, все усложнял?
— Неплохая идея.
Она молча продолжала смотреть на него, и он уже готов был отказаться. На самом деле это ужасная идея. Их связывают деловые отношения. Она все-таки странная женщина. Несмотря на симпатию к ней и даже некоторую очарованность ею, в ее присутствии он постоянно чувствовал неловкость. Повисшую тишину разорвал низкий глубокий звук боя старинных немецких часов в гостиной.
— Обещаю больше не говорить об иконе, — добавила она. Он представил свой путь домой, мимо химчистки и китайских ресторанчиков, пустую квартиру. А в это время его неубедительная отговорка будет эхом витать в этом кирпичном доме, и она всю ночь просидит на кухне за чашкой кофе.
— Хорошо, — сказал Мэтью. — Конечно, с большим удовольствием. Куда мы пойдем?
Но они никуда не пошли. Ана решила, что они вместе соорудят какой-нибудь ужин. Правда, в холодильнике почти ничего не было, да и готовить она не умела. Зато она была хорошо знакома с содержимым винного погреба и, пока Мэтью резал шампиньоны и взбивал яйца с холодной водой, пошла вниз выбрать вино. Резаное яблоко, немного пармезана — и за считанные минуты он приготовил чудесный омлет, который они и поглощали вместе с поджаренными рогаликами и «Шато Марго» 1984 года.
— Это вино сюда не подходит, — сказала Ана.
— Если оно вам нравится, значит, подходит.
— А вам нравится?
— Очень, хотя я и не знаток вин. Слишком много рецины выпито в юности.
— Рецины? — простонала она. — Господи, да это же отрава!
— А вот на это я могу возразить — вот так, задрав подбородок, с видом знатока, — что вы не пробовали настоящего напитка. «Экспортная рецина, Theomou, scata!»
— Отлично, кого-то вы мне напоминаете.
— Марлона Брандо.
— Я собиралась сказать — Муссолини.
— Хм, спасибо. На самом деле любая рецина для меня отдает деревом. Еда греческая, вино французское. — Он поболтал темную жидкость в бокале. Приготовление ужина помогло немного сбросить напряжение. — Каждый должен делать то, что у него хорошо получается.
Она запихнула в рот большой кусок омлета, как будто не ела несколько дней.
— Все греческие мужчины умеют готовить?
— Это же омлет, Ана. Его любой может приготовить, это не называется «готовить».
— Это для вас. А для моей кухни это вершина кулинарного искусства.
— Польщен.
— А можно мне задать бестактный вопрос?
— Почему вдруг вы спрашиваете разрешения?
— Почему вы не женаты?
— Ну, как мне ответить? Судьба? Я мог бы спросить вас о том же.
— Обо мне мы еще поговорим. — Она крутила свой бокал так сосредоточенно, как будто это было частью какой-то технической операции. — Так у вас никого нет?
— Я этого не сказал.
— Вы в последнюю минуту соглашаетесь на ужин, и при этом вам никого не надо предупреждать.
— Может быть, моя подруга в отъезде?
— Почему вы заставляете меня гадать?
— Ну ладно, — уступил он, напряженно улыбнувшись. — Вы правы. В данный момент я не обременен отношениями.
— Как это может быть? Такой красивый, интеллигентный юноша, как вы…
Она произнесла это небрежно, как будто думала, что он привык к такого рода комплиментам, но Мэтью почувствовал, что его лицо опять вспыхнуло. А может, это просто вино подействовало.
— В этом городе много красивых, интеллигентных, одиноких людей, — осторожно ответил он. — В этом нет никакой загадки. Просто я только что расстался кое с кем — мы были вместе довольно долго.
— И кто этого захотел?
— Захотела она. По моей вине.
— А в чем была вина?
— Я действовал, как Муссолини. Сводил ее с ума.
— Ну уж ладно.
— Слишком много вопросов, Ана.
— Извините. — Она уронила вилку на свою опустевшую тарелку.
— Похоже, кое-кто не ел несколько дней.
— Я забываю о еде. Разве это не грустно? Взрослая женщина, а поесть забывает. В Санта-Монике у меня друзья, с которыми я всегда встречаюсь, чтобы поесть. Здесь все более свободно. Вообще-то обычно я ужинала с дедом. Это было еще до того, как он заболел.
— Только не говорите, что я сижу на его месте.
— Чтобы мой дед ужинал на кухне? Мы всегда сидели в этой мрачной столовой, даже когда ужинали вдвоем. Думаю, он даже не знал, как выглядит кухня.
— А кто готовил?
— Андре. Чудный старик, которого я вынуждена уволить.
— Может, все-таки оставить его? — спросил Мэтью, указывая на ее пустую тарелку.
— Ему почти восемьдесят, и он хочет на покой. Я уже избавилась от Дианы — вот уж настоящая головная боль.
— Сиделка?
— Вообразила, что она здесь хозяйка. Дед был уверен, что она воровала. Ну, не знаю насчет этого, но никаких оснований держать ее у меня не было. Заплатила ей неплохое выходное пособие и дала лучшие рекомендации.
— И теперь о вас некому заботиться.
— И мне не о ком заботиться. Я тоже — как вы это сформулировали? — не обременена отношениями.
— Ну что ж, за это и выпьем. — Два хрустальных бокала, наполовину опустевших, чокнулись с мелодичным звуком. — А вам нравится такое состояние? — Вино явно расслабляло его, обычно осторожного в словах.
Она уставилась в пространство перед собой, обдумывая вопрос.
— Скорее нет. Нет.
— Из-за всех этих метаний по миру трудно поддерживать отношения?
— Я никогда так не думала, но для моего бывшего мужа это было действительно трудно.
— Сюжет усложняется. — Изо всех сил стараясь унять дрожь в руках, он наполнил бокалы, налив ей побольше. Кончики пальцев окрасились вином. — А что это за история?
— Да никакая не история. Вышла замуж в двадцать четыре, в двадцать восемь развелась. Детей, слава Богу, не было. Он занимался торговлей, в прошлом художник. Неплохой парень, просто неразвитый и глупый. Почти такой же неразвитый и глупый, какой была я. Я вот что хочу сказать…
— Что?
— У вас так хорошо получился ужин, почему бы вам не приготовить кофе?
Удивительно, как удобно ему было на ее кухне. Может быть, потому что эта кухня была не совсем ее, а ее деда, и даже не деда, а старого Андре? Он вообще хорошо ориентировался на кухне. Его семья все время проводила на кухне, его отец готовил наравне с матерью, обсуждая при этом с сестрой какую-нибудь сложную теорему. Они с Робин тоже много времени проводили на кухне. Передвигаясь от плиты к холодильнику, от холодильника раковине, они касались друг друга. Хотя у каждого была своя квартира, они все время проводили вместе, и он постоянно ощущал, что находится на ее территории, а не на своей. И только на кухне не было этого ощущения, она была как-то слита с его кухней — как единое параллельное пространство, идущее с запада на восток. Он вспомнил ее язвительное замечание по поводу этой своей странной теории: он любит ее кухню, потому что в ней находится входная дверь. До их разрыва тогда оставалось совсем немного времени.
— Мой дед очень любил хороший кофе, — сказала она ему в спину. — Правда, в последние годы ему уже запрещали его пить.
— Вот почему здесь такая ужасная кофеварка. Кто ее купил, Диана?
— Вообще-то я.
— Извините. — Нет, ему нельзя пить в компании.
— Я тоже люблю хороший кофе, но мне лень его варить. Он предпочитал кофе по-турецки и кухню ближневосточного региона. Его религией было православие. Я думаю, он ненавидел свое швейцарское происхождение.
— Он принял православие?
— Нет. Он отошел от католицизма и попробовал всего понемножку — я имею в виду религии, основанные на Ветхом Завете. Его не интересовал буддизм. Он тяготел к искусству восточного православия — отсюда и интерес к самому православию. Я даже не уверена, посещал ли он церковь.
— То есть это была в большей степени личная духовность.
— Думаю, да. Честно говоря, я даже не знаю, насколько он был религиозным. Иногда казалось, что очень. А иногда — что это было просто суеверие. По-моему, все это скорее суеверие. — Она замолчала, и он подумал, что она ожидает ответа. — Но одно я могу сказать точно, — наконец произнесла она. — Он поклонялся этой иконе.
Кофеварка наконец перестала бурлить, и Мэтью вернулся к столу.
— Могу теперь я задать бестактный вопрос?
— Откровенность за откровенность.
— Если он поклонялся ей, как вы говорите, почему он не оставил никаких распоряжений относительно нее в завещании?
Казалось, этот вопрос ее озадачил.
— Он все оставил мне.
— В большинстве случаев, когда дело касается подобной коллекции, делаются особые распоряжения относительно того, как с ней поступить. Обычно такие вопросы подробно обсуждают с музеями и галереями задолго до того, как умирает владелец. Вам следует об этом знать. В завещании что-нибудь говорится на эту тему?
— Распоряжения были, но не конкретные. Мне предоставлялась значительная свобода действий: я могла все включить в свою коллекцию или продать, чтобы покрыть возможные издержки. У него не было связей с музеями. К концу жизни он почти ни с кем не общался. И он нигде не упоминает икону.
— Вам не показалось это странным?
— Показалось, — кивнула она. — Но потом Уоллес предположил, что икона была для него чем-то очень личным, что он просто не мог смириться с мыслью, что расстанется с ней даже после смерти.
Мэтью подавил скептический смешок. В конце концов, может, в этом было что-то похожее на правду?
— Мистер Уоллес еще и психолог, да? Это не он составлял проект завещания?
— Основной текст. Указания насчет картин были приложены к дедушкиной копии, находящейся в сейфе, здесь, в доме. Он не доверял депозитариям в банках. Думаю, такое отношение появилось у него после работы в банке. В какой-то момент он решил некоторые работы передать швейцарским музеям, но потом вычеркнул это распоряжение. Уоллес все хотел, чтобы дедушка составил план, но тот не собирался этого делать. Мне кажется, он рассчитывал, что будет жить вечно.