— Делать с иконой? — Пластирис был моложе Андреаса и значительно моложе Фотиса, решил Мэтью. История о Пресвятой Богородице и о том, что случилось во время войны, была хорошо известна в греческих спецслужбах — в тех пределах, в которых она вообще была известна, — так по крайней мере говорил ему дед. Но этой истории уже много лет. Могли Сотир не знать о чудодейственной силе иконы? — Думаю, он собирается оставить ее себе.
— Слишком много хлопот и расходов только для того, чтобы оставить ее себе. Ты уверен, что он не собирается ее продать?
— Он никогда ее не продаст.
— Мне неловко говорить, он твой крестный, но мне всегда казалось, что Драгумис родную мать продаст, если сочтет это выгодным для себя.
— Дело не в этом. У иконы нет цены. Он верит в ее чудодейственную силу.
— Тем не менее когда-то он собирался обменять ее на оружие.
— Я думаю, — осторожно сказал Мэтью, помня о двусмысленной и еще до конца не проясненной роли деда в той истории, — если бы в операции участвовал только Фотис, он бы никогда не довел ее до конца. Он всегда стремился к тому, чтобы завладеть иконой.
— Да, — задумчиво сказал Пластирис, и в его голосе вдруг опять послышалось раздражение, — да. Твой дед должен был сделать всю грязную работу и принять вину на себя. Кто-то может подумать, что, учитывая все те ужасы, которые случились потом — гражданская война, коммунисты, — ты ведь знаешь историю? — Мэтью кивнул, и Сотир продолжил: — Так вот, кто-то может подумать, что все всё забыли, но это не так. Друзья, я называю их друзья, ohee, — люди, которые знали твоего деда лучше, чем кто-либо еще, которые ценят его храбрость и ум, так вот, они все еще плюются и крестятся, когда кто-то при них упоминает эту историю. Многие работали на немцев. Ради денег, ради спасения, чтобы не допустить приход коммунистов — все это было понятно. Но обменять сокровище, принадлежащее церкви, на оружие — это véveelos, — как вы это называете? — кощунство. А о Драгумисе, с его враньем, с его зверскими допросами и дружбой с полковниками, вообще никто не вспоминает. Да, это была его идея. Но передал икону капитан Элиас, и только капитан Элиас. Вот. Так что твой дед никогда от этого клейма не избавится.
«Лучше вор, чем еретик», — подумал Мэтью. Он удивился своей радости от сознания того, что кто-то защищает его деда. Стоицизм Андреаса, его отказ объяснять что-либо, защищаться — все это было неправильно. Оба немного помолчали.
— А какое отношение к этому имеет немец? — спросил наконец Сотир.
— Немец?
— Немец, за которым охотится твой дед, эсэсовец.
— Гм, да. Похоже, никакого. Фотис просто использовал его призрак, чтобы пустить Андреаса по ложному следу. По-моему, он даже нанял актера, чтобы тот сыграл роль немца.
Пластирис покачал головой и мрачно улыбнулся.
— Он настоящий дьявол. Так что, Андреас в конце концов сдался?
— Не знаю. Я до последнего времени не знал, что он почти одержим этим немцем. Никто никогда мне об этом не говорил.
— Его след простыл еще до твоего рождения. Ему давно следовало забыть о нем.
— Я до сих пор не знаю всей этой истории, но, по его словам, есть основания полагать, что Мюллер жив.
— Какие основания?
— Фамилии, которыми он пользовался, снова появились в списках въезжающих и выезжающих в Турции, Болгарии и других странах. Некоторые из них фигурируют в сомнительных сделках купли-продажи предметов искусства.
— Ему ведь должно быть около девяноста!
— Ну что ж, Фотису тоже около того.
— Ха, — Пластирис улыбнулся, — но Фотис грек. Немцы так долго не живут.
— Некоторым нацистам это удается.
— Да. Похоже, грехи превосходно помогают продлению жизни. Поэтому я буду жить вечно! — Приветственно подняв бокалы, они допили коньяк. — Спи спокойно, Мэтью. Воскресная служба закончится только после полуночи, и тебе понадобится вся твоя ловкость, чтобы общаться с Драгумисом.
— Спасибо за помощь.
— Я ничего не сделал. Надеюсь, ты позвонишь, если тебе действительно понадобится помощь.
— Буду иметь в виду.
— У тебя есть свечи? Для службы?
— Наверняка рядом с отелем полно мест, где их можно купить.
— Нет-нет, у меня есть коробка. Пошли. Хоть чем-то смогу быть тебе полезным.
16
Темные волосы и глаза, оливкового оттенка кожа, безукоризненная стрижка, темный костюм итальянского покроя. Он был бы красив, подумала Ана, если бы не был так фальшив и не вел себя так подобострастно. На расстоянии он выглядел как кинозвезда, но при ближайшем рассмотрении в Эмиле Розентале виделось нечто, что нельзя было назвать иначе, как мерзким.
— Мисс Кесслер, не могу передать вам, какая это радость для меня. У нас много общих знакомых, я давно уже собирался вам позвонить. Ваш звонок стал исключительно приятной неожиданностью.
Он пытался выйти на контакт с ней разными способами: она получала от него приглашения на открытие выставок, послания, переданные через общих знакомых. Ана пользовалась репутацией — как ей казалось, незаслуженной — человека, который легко тратит деньги. Тем не менее она покупала произведения преимущественно современного искусства, тогда как Розенталь, начав с современного, после того как унаследовал галерею отца, специализировался на раннем европейском искусстве — живописи и артефактах периодов Средневековья и Возрождения. Она была уверена, что его интересует коллекция деда.
— Разрешите показать вам галерею. Я знаю, что выставленное в ней не является предметом вашего непосредственного интереса, но кое-что может вас заинтриговать.
Темные стены и мягкое освещение успокаивали, создавая ощущения скорее музея, а не художественной галереи. Коллекция была небольшой, поэтому экскурсия получилась короткой. Они осмотрели испанский молитвенник восемнадцатого века, затем перешли к портрету румяного купца — Голландия, шестнадцатый век, после чего остановились перед древней деревянной скульптурой Святого Георгия на коне, потрескавшейся, с выцветшей краской, но все еще великолепной — с золотыми шитом и высоко поднятым копьем.
— Это из Сирии, — сказал Розенталь. — У меня уже два покупателя на очереди.
— Два? Как они его поделят? Одному лошадь, а другому — святого?
Розенталь слишком громко рассмеялся.
— Нет-нет, думаю, что все достанется одному, разумеется. Тем не менее немного здоровой конкуренции, конечно же, не повредит. Средневековое искусство все еще не оценено по достоинству, так что иногда мы бываем вынуждены играть в эти игры. У меня есть скверная привычка переплачивать, ну и приходится как-то компенсировать. И конечно, когда я работаю на комиссионных, получить для моего клиента лучшую цену для меня дело чести. Клиенты очень довольны нашей работой.
— Не сомневаюсь.
— Почти не сомневаетесь. Наши недавние успехи, к сожалению, породили клеветнические измышления завистников. А это, в свою очередь, привело к самым абсурдным обвинениям.
— Я читала о расследовании.
— Как же вы могли не читать — ведь вокруг этого дела подняли такую шумиху. И все из-за сущих пустяков, уверяю вас. Они не обнаружили ничего незаконного, и не обнаружат, смею вас уверить.
И тем не менее, он сказал «не обнаружат ничего незаконного», а не «нет ничего незаконного», отметила про себя Ана.
— Ну, в любом случае у вас неплохая компания.
На его лице появилась нервная улыбка.
— Не понял, простите?
— «Кристи», «Сотби».
— Ах да, — пробормотал он. — В отличие от многих я не ссорюсь с аукционными домами, но в то же время вряд ли это можно назвать компанией.
— А эти расследования — просто глупость, вы не находите? Я имею в виду, что назначение определенной цены существует столько, сколько существуют сами аукционы. От чего им действительно стоит отказаться, так это от продажи украденных или похищенных произведений искусства.
Розенталь энергично закивал, чтобы как-то заполнить образовавшуюся паузу. Видимо, он потерял дар речи оттого, что это именно она завела речь об украденных вещах, но быстро нашелся:
— Боюсь, что это тоже старо как мир. И если пойти по этому пути еще дальше, придется потрясти и наших друзей в музеях, и тогда многие почувствуют себя неловко. Боже мой, если Музею современного искусства придется вернуть все имеющиеся у них работы сомнительного происхождения, они будут сдавать освободившееся пространство километрами. В распоряжении Кейта Хэринга окажется целое крыло.
Они оба громко рассмеялись. Он окинул Ану томным взглядом героя-любовника.
— Я был бы счастлив развеять любые сомнения относительно наших возможностей быть вам полезными.
Она выдержала этот взгляд, не отведя глаз.
— Вы сделали весьма щедрое предложение относительно иконы моего дедушки.
— Увы, похоже, недостаточно щедрое.
— Нет, дело не в этом. Просто я пыталась действовать по справедливости. Но, как это всегда бывает в подобных случаях, все вышло наоборот.
Он с сочувствием покачал головой. Два ветерана, израненные в сражениях на полях святого искусства, казалось, были готовы объединиться в душевном порыве. Она почувствовала, как он готовится к прыжку.
— Может быть, нам лучше поговорить в моем кабинете?
Ана обвела взглядом комнату. В ней была только симпатичная юная ассистентка. Она деловито наклеивала этикетки на коробки и отвечала на телефонные звонки.
— Если вам там будет удобнее.
— Думаю, нам обоим будет удобнее.
Оформление кабинета было более ярким, чем остальных помещений. В нем стояли бежевые плюшевые стулья. Розенталь, закрыв дверь, присел, правда, не за свой огромный пустой письменный стол, а на стул рядом с Аной.
— Мне было ужасно неприятно узнать о краже, — начал он немедленно. — Надеюсь, вы успели получить деньги?
— Да. Но моей целью было вернуть икону греческой церкви, так что все это меня очень расстроило.
— Конечно, конечно. И теперь, насколько я понимаю, возник вопрос о том, был ли этот греческий филантроп вообще связан с церковью?