Просто диву даешься, как Гоген мог чувствовать линию, какой это был график!
Тут непредвзятому зрителю доставляет удовольствие сам творческий процесс – приёмы видны как на ладони, а сколько при этом символов, скрытых смыслов, а как изысканна эстетика! По убийственной точности, свежести и остроте эту работу можно смело поставить рядом с эпиграммами Пушкина или его сатирическими стихами, филигранно точными и изысканными, по мастерству недоступными ни одному поэту.
С этим изумительным по остроумию, мастерству и изобретательности автопортретом Гогена я бы поставил рядом только одну его вещь того времени, – это «Прекрасную Анжелу», 1889 г. Эту картину, как известно, высмотрел где-то, а потом и приобрёл Э. Дега, обладавший безупречным вкусом и язвительным умом.
Я остановился на этих работах, потому что для них меньше всего подходит масляная техника, а скорей – темперная. Пойди Гоген этим строгим, изящным путём графики в своей живописи и не увлекись в Полинезии он тяжеловесным пятном, он бы мог делать поразительные вещи. А случись (исторически случись), что П. Гоген каким-то фантастическим образом познакомился с нашим древнерусским искусством Ф. Грека и А. Рублёва, он бы первым указал на однокоренное их искусство. И кто знает, быть может, тогда его Таити получило отставку. А Гоген перебрался на Соловки. Кто знает…
«Женщина с цветком», 1891 г. Да уж, нет никакого сомнения, что это шедевр! Быть может, за весь свой полинезийский период Гоген по мастерству и филигранной технике не написал ничего ей равного. Иногда смотришь на эту картину и думаешь: да тут художник как будто уже поработал не кистью, а резцом! Так чётко, я бы даже сказал, филигранно провести линию между красным и жёлтым. А не тем ли резцом врезаны зелёные листья на ослепительно жёлтом фоне! Этот фон особенный, этот изысканный жёлтый цвет как будто вышел из тигля (я говорил уже не раз, что воображение художника во время работы напоминает раскалённую печку).
А как положена ленточка или косичка позади головы. А сколько огня и энергетики в красном!
Да знаете ли вы (я обращаюсь к знатокам творчества Гогена), да знаете ли вы, какое фантастическое напряжение должен был выдержать Гоген в своём мозгу, когда в нём каким-то таинственным образом плавились эти краски? Кто знает, но это напряжение, быть может, равно 10 000 вольт! (говорю фигурально). Я говорю о том напряжении и сосредоточении внимания поэта – «минута – и стихи свободно потекут», – когда пишутся стихи. Это похоже на самогипноз, на сладкое погружение в своё таинственное «Я», это ещё похоже на своеобразный «провал» на большие глубины своего подсознания: там, кажется, светит другое солнце и открывается другой таинственный мир, в данном случае мир красок.
У поэтов издревле это называется поэтическое вдохновение.
Поверьте, «Женщина с цветком» П. Гогена – это такой же поэтический шедевр, как и блистательная жемчужина А. Пушкина «Я помню чудное мгновение». По крайней мере, у них природа одна – поэтическая. Кто-то мне скажет, что это не так. А кто-то скажет, что это так. Но то, что я выше сказал и ниже скажу – это правда. Бог от меня требует этой правды.
«Девушка с веером», 1902 г. Это одна из поздних работ П. Гогена. Она написана довольно легко, и если бы не таитянская тема, то можно было бы подумать, что художник вернулся на круги своя, т. е. на магистральный путь развития европейской живописи (здесь мы видим попытку работать тоном, полутоном и даже валерами).
Перед нами юная девушка, которая в непринуждённой позе сидит на стуле с веером. Голова девушки, её нос, губы, глаза, распущенные волосы и пластичная левая рука, на которую она опирается, написаны замечательно.
Очень рельефно, даже как-то скульптурно написан великолепный круглый стул с декоративною спинкою. А вот правая рука как будто лишилась и суставов, и мышц (район плеча похож на вывих), и только веер скрывает эти недостатки.
Что это? Гоген не справился с проклятой и нелюбимой им анатомией? Нет, это не так. Это очередной сюрприз его «музы-блудницы». Это очередной «узелок на память» и нам: напряжение, перетекая по всему телу портретируемой, если мозг художника не сильно угнетён присутствием Музы, это напряжение превращается в подобие ляпсуса и выходит наружу. У Поля Гогена эти «ляпсусы» часто появляются на конечностях. Посмотрите, например, его «Портрет женщины в красном» (в кресле-качалке), 1891 г., посмотрите на её руки и ноги, как они тяжелы и несоразмерны – это как раз то, о чём я говорю.
У Ф. Грека, например, этот эффект «капризничанья» Музы выражается в том же: в тяжёлых не по росту ступнях или кистях рук в его фигурах из Деисусного чина: им как будто какая-то сила подрезает ступни…
А знаете ли, какой «узелок» Музы-отличницы завязался сам собой на великой «Троице» Рублёва? Обратите внимание на руки левого ангела – это типичный «узелок» или сгусток энергии, для которого Муза не придумала формы.
Вообще этот вопрос слишком личный, неясный, слишком специфический, так сказать, для «нашего внутреннего пользования», и его можно было и не касаться.
Вот ещё какого вопроса можно было не касаться – это цвета в живописи и звучания его, как музыки.
Я бы никогда не стал говорить о таких мелочах. Я это пишу для себя (для памяти). Я это пишу на закладке книги, которую держу.
Перед нами Гоген и его феноменальный талант. А под его картиной – другая картина Ван Гога (репродукции). А чуть далее в тени и у окна – Рублёв, его замечательный «Ангел в круге».
Что первым бросается нам в глаза? Пожалуй, это будет звучание цвета! Это цвет звучит, как музыка, он появляется ниоткуда и пропадает в никуда; но он продолжает звучать в нашей памяти.
Я не беру во внимание образы, мысль, замысел или идею. Я разбираю только цвет. Перед нами три великих и три таких разных художника: Ван Гог как будто чуть-чуть не уверен в себе, как будто даже не чёток и сыроват. Но поглядите, как активно за его образы бьётся цвет: он всё вытягивает и в конце концов побеждает своей магией! Наверное, для Ван Гога, было так жеестественно творить, как для птицы петь… Это – дар, это одарённость талантом.
Куда как строже, дисциплинированней, твёрже, и я бы всё-таки сказал и мощней (в своих лучших вещах), Поль Гоген! Хотя везде или почти везде его рисунок – это имитация. Но Бог ты мой, какая это имитация! И ценой какого напряжения в мозгу он добивался этого! Экзотические гармонии как будто припечатаны на холсты с невероятной геркулесовой мощью! Многим, очень многим современникам Гогена даже и не снилась такая мощь, которую он вынашивал в себе… Это величайшая поэзия на холсте. Гоген творит по законам поэзии.
Перед нами ещё один великий поэт – поэт древности Андрей Рублёв. Это величайший поэт Древней Руси и, может, единственный в своём роде, сын Гармонии! Рублёв был чернец, постник, затворник, молитвенник. Его молитва была глубока, она была постоянна – эта молитва выстраивалась в особую нить связи с Богом: шум, гам, суета светской жизни грех мира, кровожадность его и падения, почти всё оставалось за чертой, когда великий иконописец творил, по меткому выражению П. Трубецкого, это было, действительно, сродни «молению в красках». В этом великом монахе нашли в себе редкие сочетания: дар поэта, мощь характера и аскеза, национальные чаяния и масштабы идей, мастерство и устремлённость художника, бессребренность. Любовь к Богу. Этот сплав и позволяет нам утверждать, что ни до Рублёва, ни после него поэт с кистью в руках не способен был создать его «Троицу». Эта великая икона – это итог, это сумма всех тех составляющих, которые указаны выше. Другими словами, чтобы написать такой выдающийся шедевр, как «Троица», надо прожить именно ту жизнь, какую прожил Рублёв. Впрочем, это же относится и к жизни Ван Гога и Гогена: нельзя расчленить, где у них жизнь, а где их творчество. Это характер, это судьба, это – музыка вселенной, откуда по одиночке мы идём. Припоминаются странные, но тем не менее точные слова Винсента Ван Гога о Гогене: «Человек, который идёт издалека».
Если говорить о Рублёве и его религиозно-философских обобщениях, о его невероятных достижениях в области цвета, то о нём надо говорить и вообще как о явлении космическом. В чём сила Рублёва, как Поэта и чернеца-иконника? Конечно же, в вере! И это видно всякому с первого взгляда. Вера этого монаха была не то, что очень сильна, глубока или как у монахов-исихастов аскетична. Вера его, если можно так сказать, была высокодуховной и… высокохудожественной. Что это значит? Пожалуй, это может выглядеть так, что поэтическое видение Рублёва и его религиозное чувство соединялись в некий единый и очень высокий духовный столп. О таких подвижниках веры и благочестия обычно говорят: «Сей живёт не на земле, а на небе уже. Оставьте его на его духовной трапезе. Сказано: милостивые и кротциипомиловании будут, а чистые сердцем Бога узрят».
Воображение сего чернеца и поэта – вот что расправляло и крылья его веры. Его ангелам рядом с ним было легко, потому что и охранять им было нечего.
О рисунке
Ван Гог, по-моему, так и не выучился рисовать крепко, его рисунок не слабый, не любительский – это средний рисунок. Но это в высшей степени оригинальный и экспрессивный рисунок. Всю остальную функцию выразительности, а я бы сказал убедительности рисунка Ван Гога, на себя берёт его цвет. Некоторые его вещи, как «Ночное кафе в арле» или те же «Подсолнухи», если от них отнять даже половину их цветосилы, выглядели бы слабенькими. Но я бесконечно ценю и уважаю Винсента Ван Гога как художника, сколько физических сил, сколько денег на натурщиков и сколько бессонных ночей он потратил на то, чтобы научиться рисовать грамотно и профессионально!
Другое дело – Поль Гоген. Мало кто задумывается над тем, что мы так и не знаем, а как он рисовал на самом деле (в детстве, отрочестве или в юности). Ведь, по сути дела, то, что мы видим в его зрелых вещах – это уже нечто далеко отстранённое от обычного механического рисования в академическом понимании этого слова. Я бы сказал даже так о его зрелых вещах: это не Гоген – это Его Муза рисует!