Воображение поэта Гогена было настолько мощным, что Муза, приходя к нему, давала в руки все козыри: цвет, рисунок, композицию, убедительность его образов, следственно, и убедительность его как художника и рисовальщика. Заметили ли вы, что даже в Арле он ничего не рисовал с налёту: его мозг Поэта должен был всегда пройти, так сказать, стадию подготовки, своего рода инкубационный период. Вот такую же стадию «инкубации», или вынашивания образов, должны были проходить и наши великие иконописцы Ф. Грек и А. Рублёв, потому что и их творчество, так же, как и творчество П. Гогена, подпадает под законы поэзии.
Итак, мозг этих троих – или нас четверых – иногда испытывал одно: поэтическое озарение, другое дело – какова сила, глубина, или яркость этого озарения? Вот тут или начинается гениальность, или она заканчивается. Чтобы удержать мощный, бушующий огонь в печке, надобно и стенки печки иметь, и заслонку довольно крепкую, не так ли? Ровно то же происходит с мозгом поэта и всем его существом, когда он творит по такому принципу: надо работать быстро (пока огонь не погас), надо работать мощно, уверенно, надо быть готовым к сражению на холсте или на плоскости иконы. Каждый живописный шедевр на холсте или на иконной доске – это своего рода маленький Аустерлиц поэта! Это победа художника. Вот почему трудоёмкий процесс иконного письма и внушительные, великие победы из технологии у меня вызывают неподдельный восторг. Эти победы наших древнерусских художников тем более внушительны, что они дошли до нас из глубины веков, они прорвались из дыма столетий, чтобы свидетельствовать нам о Божией победе над временем, о поэтической победе над технологией трудоёмкого иконного письма, о человеческой победе над плотью.
О подвиге воздержания, или о сексуальности цвета
Если не сказать, что живой, яркий и наполненный цвет великих художников бывает ещё и сексуален, то это значит замолчать ту сторону сексуальной, психической деятельности человека, которая, хотим мы этого или нет, в нас сидит от рождения. Я думаю, что никто не станет спорить, что многие картины Пауля Рубенса сексуальны и не только своими пышными формами персонажей: у Рубенса поневоле и его цвет картин сексуален, даже если он изображает вещи, совсем далёкие от наготы женского тела.
Подсознательные функции мозга ещё далеко не изучены. Ведь мы не станем спорить, что также многие великие стихи, например А. Пушкина, носят совершенно не понятный для нас, но совершенно прекрасный отпечаток сексуальности? Я, например, не стал бы спорить об этом, потому что такова природа человека, так сотворён человек по замыслу Бога и природы, а с природой не поспоришь.
Но есть на земле художники, сексуальность живописи которых ещё совсем не изучена, но она так сильна, она так могуча, что невольно руками всплеснёшь и одновременно ахнешь: природа сильна!
Такова, по-моему, живопись Поля Гогена. Но вот, что странно – кроме меня, об этом, наверное, не думал никто, никто даже и близко не подходил к этому моменту в биографии чернеца А. Рублёва. Я тоже боюсь подходить к этому вопросу, но подойду.
Задумывались ли вы, что в искусстве Рублёва этот отпечаток природы человеческой просвечивает? Ведь что такое монашеский подвиг? Это подвиг воздержания, не стяжания и целомудрия. Но природа берёт своё: в искусстве писания красками и работы с цветом (если монах иконописец), подсознательное выдаёт «на гора» такие чудеса, такие невероятные по чистоте, звучанию и по силе цвета, что невольно ахнешь, думая про небесное, даже не замечая, сколько в этом небесном примешано чисто земного, физиологически телесного…
Я полагаю, что непревзойдённая икона А. Рублёва «Троица» – это продукт не только горения иконописца любовью к Богу, но это продукт и многолетнего сексуального воздержания – это эффект сублимации, если говорить на языке С. Дали, (см. латинский словарь, sublimatus – «поднятый к верху, вознесённый»). Увы, от природы не уйдёшь – такими уж нас создал Бог.
Вот почему я считаю, что этот голубец гиматия среднего ангела Рублёва в его великой «Троице» нельзя превзойти (например, П. Пикассо и С. Дали, и даже Ван Гогу это было бы не по плечу). Потому что для этого, во-первых, нужна глубокая вера в Бога, преданность Первообразу, а во-вторых – длительный и аскетичный подвиг воздержания.
Впрочем, то, что я только что выложил (то, что я выше сказал и ниже скажу), я это пишу и прочту только единственному собеседнику, моему столу. Помнится, у Ксении Некрасовой есть один поразительный верлибр, где она обращается к столу:
Мой стол,
Мой нежный
Деревянный друг,
Всё ты молчишь,
Из года в год стоишь
В таинственном углу.
О чём молчишь?
Чьих рук тепло ты бережёшь?
Раскрой дарохраненье лет.
То, что я рисую и пишу, едва ли это нужно кому… Как говорил один из величайших людей, представителей одновременно и науки, и церкви, и так долго замалчиваемый о. Павел Флоренский: «Обществу не нужны мои знания, что ж тем хуже для общества».
Я только могу повторить эти слова, применительно к моему цвету в живописи, теперь безвозвратно загубленному…
И снова о грустном, о печальном: о моём письменном столе, который набит моими рукописями, о его немоте и неспособности говорить с миром во весь голос. Вот почему мой стол, «мой нежный деревянный друг» мне иногда напоминает мой собственный гроб… Но не будем об этом.
Кто бы и чтобы мне об этом не говорил, а поэтическое видение, родственными узами которого связаны и А. Рублёв, и Ф. Грек, и П. Гоген, у меня вызывает много вопросов. Скажу сразу и прямо: я не очень высоко ставлю подобное видение художников! Это, конечно, не видение Леонардо да Винчи или Рафаэля, или Веласкеса и Гойи, которые могли творить чудеса в живописи, чудеса рисунка и колорита!
Наше видение не таково. Это очень специфическое состояние души, которое позволяет нам творить красками. Правда, это же состояние одновременно нам позволяет и заниматься поэзией, писать стихи и первоклассную прозу! Например, другим, даже великим художникам, это делать было затруднительно…
Что ещё? То, что Поль Гоген – это, быть может, действительно самая «беззаконная комета в кругу расчисленных светил», об этом спору нету. Как и нет сомнения в том, что траектория его земного пути и творчества рано или поздно пересекутся с творчеством наших великих иконописцев. Кажется, я первым указал на это. Правда, какая мне в этом корысть?
Теперь наши великие умники из научных журналов, эстеты, искусствоведы, религиоведы и знатоки древнерусской иконы даже не обратят внимания на это… Вот почему я кладу мои рукописи в стол, как в могилу…
Кто пятый?
Новый Алипий грядёт, он уже вызревает в сердце России.
Когда мне радетели за православие читают мои строчки об искусстве Рублёва или Ф. Грека, а потом как бы невзначай наталкиваются, как на пеньки, на мои выкладки о П. Гогене, мне хочется подать им руку, чтобы они не споткнулись и не расшибли себе нос…
Мне хочется препроводить их назад, к Святому Писанию, к притчам Христа, да и вообще к библейской мудрости.
Ведь Бог, о котором мы все так много и упорно думаем, мы жаждем все Ему угождать, ходить перед Его глазами безгрешными – этот Бог всё устроил так на земле, что «без Него ничтоже бысть, еже бысть» (Ин. 1,3).
Иными совами, у Бога всё очень просто и всё очень непросто. Всё сложно. Эту невероятную сложность может разрешить только одно – наша бесконечная вера и любовь к Богу. «Вера тебя спасла», – говорит Христос одной женщине в толпе, которая прикоснулась к Нему, чтобы исцелиться.
Когда говорят о великом искусстве А. Рублёва, то говорят обыкновенно о его глубокой вере и любви, и это верно. Бог дал ему сначала талант, а потом силу и стабильность таланта по вере.
Когда начинают говорить о язычнике и даже как о «дикаре и безбожнике» Гогене, то обычно не знают что сказать, когда вопрос касается веры.
Но «всякая суть возможна у Бога», Бог не расточителен, давая талант. Не будь настоящей и глубокой веры в себя как художника, новатора, личность, не будь этой веры в себя (а значит, и в Бога), Поль Гоген едва ли прожил по интенсивности, плодотворности и яркости и половину той жизни, которую прожил.
Можно ходить по воскресеньям в храм, можно долго и упорно стоять на коленях в молении о таланте, а не иметь и половину той веры в себя, в свой талант, какие имел этот «дикарь» и «многоженец», этот «индеец и бунтарь», этот «волк без ошейника».
Это кажется странным, недопустимым, даже кощунственным? Но это только поначалу так кажется. «Кто не собирает со Мной, то расточает», – говорит Спаситель. Отец наш небесный на то Он и Отец, чтобы видеть насквозь наше сердце.
А теперь в заключение я скажу о себе недостойном. Я верующий, православный человек, пощусь и причащаюсь Таин Христовых – я не кощунник. Но видит Бог, что вера моя слишком слаба, вера в Господа нашего Иисуса Христа и вера в себя как художника (особенно после моих злоключений, болезней и пересыльных лагерей…).
Вот почему я иногда думаю, что мне лучше бы было родиться во времена Лескова и его соборян, чем в наше советское полуязыческое время. Воинствующий атеизм в СССР нам всем принёс немало вреда.
Вот почему я иногда думаю так, что для Бога важней во мне не талант поэта или художника, а тот криволинейный путь омрачения, каким я шёл, неся этот талант.
Вот почему язычник и безбожник П. Гоген, его личность, характер и судьба в глазах Господа выглядят вполне как христианским, полезным явлением.
А моё маловерие в себя и Господа выглядят иногда как язычество. «Муж двоедушен, неустроен во всех путех своих» (Иак. 1,6–8).
Вот почему я всегда говорю, что новый Алипий грядёт, он уже вызревает в сердце России.
О правде Евангелия
Заглянул в Евангелие – и ахнул. Почти в каждой песне, стихе, и в каждой главе Христос говорит об Истине!