«Почему вы не понимаете речи Моей? Потому, что не можете слышать слова Моего.
Ваш отец дьявол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего»…
«Когда говорит он ложь, говорит своё, ибо он лжец и отец лжи» (от Ион. 8,43).
«Кто из вас обличит Меня в неправде? Если же Я говорю истину, почему вы не верите Мне? Кто от Бога, тот слушает слова Божии. Вы потому не слушаете, что вы не от Бога» (от Иоанна 8: 46,47).
Вот так слушали слово Божие и Его притчи иудеи, фарисеи да книжники и обвиняли Христа, и издевались над Ним, и говорили, что в Нём сидит бес, и кроме беса больше нет никого…
Но это же Бог и Спаситель мира, который и приходил в мир, чтобы спасти его. И Христос, т. е. Мессия, был взят и распят, а мир дольный снова погрязает в грехе. Этот мир снова отошёл от Христа и Его Святых заповедей…
О нас, скромных художниках, стоящих на перепутьях земли, и говорить нечего: в каждом из нас, в ком сидит концепция, или оригинальное видение этого мира, новые «иудеи» и «самаритяне» новых времён видят лишь беса да самочиние. И это теперь длится годами, вопрос о высшей Истине теперь не стоит вообще – что же говорить о нашей низшей, крошечной истине? Она никому не нужна. Да и нужно ли теперь миру Святое Евангелие? Нужен ли и Сам Бог? И слово Божие? Нужен ли розмысел философический о земле, о человеке, об искусстве? Кажется, теперь в наши дни из за каждого угла на нас глядит ложь и отец лжи, т. е. дьявол… «Скучно на этом свете, господа», – сказал Гоголь. А я бы сказал, невесело…
О невежестве
Поразительно, иногда просто губительно наше незнание – или очень упрощённое, приблизительное понимание нашей древнерусской живописи!
В вопросах богословия, в вопросах знания средневековья, в вопросах иконописного канона и эстетики той поры наши богословы, историки, реставраторы и культурологи продвинулись достаточно далеко.
Но в вопросах технологии и знания, так сказать, нашей иконы изнутри, в вопросах тонкого понимания умозрения и устройства души наших древнерусских художников мы из года в год топчемся на одном месте.
Однажды я дал почитать моё эссе «Прежде и потом» одной пожилой женщине, крупному историку и специалисту по древнерусскому искусству из Центральных реставрационных мастерских имени И. Э. Грабаря. Через неделю мы снова встретились неподалёку от метро «Третьяковская», и я не узнал её лицо: оно было зло, черно и искривлено каким-то непримиримым лихорадочным блеском, какой бывает у невежества. Я уже тогда понял, что на эстетическом поле, на котором я затеял борьбу, критическое или искусствоведческое слово почти ничего не значит. На этом поле значит, быть может, только одно: цвет, картины, живопись и, разумеется, новые убедительные списки старых икон, к счастью, технологии древних иконописцев не утеряны.
Но где мне взять мой утерянный цвет? Когда я прошёл в Москве через то, что в народе зовётся мясорубка, китайские пытки или, что ещё хуже, опыты, какие проводили в концетрационных лагерях нашего Гулага или времён Третьего рейха…
Вот почему я себя иногда ощущаю пустомелей или мельницей, у какой отломаны крылья, а она всё машет остатками их и пытается взлететь…
Одним словом, в вопросах эстетики древнерусской иконы я себя ощущаю таким же невеждой, как и те «знатоки и специалисты» по нашей иконописи, которые и слышать не хотят о моих доводах.
Пещь, горящая творчества
Мощное, почти нереальное для 15-го века владение цветом Рублёва изумляет, не зря наши пастыри Церкви, когда в 20-х годах их глазам предстала «Троица» Рублёва после расчистки от копоти, не поверили своим глазам и сказали, что эта икона не может принадлежать кисти Рублёва…
Это оригинальное и непривычное их глазам сияние радостных красок их смутило. Только потом, немного спустя, отцы Церкви признали, что они ошибались. И это неудивительно. Удивительно то, как гений Рублёва, неподвластный никому, только святой правде Божией, как этот могучий талант может пройти через многие столетия неопознанным.
В этой связи вспоминаются слова Иисуса Христа: «Не бывает чести пророку в своём отечестве». Не это ли одна их причин, что многие иконы Рублёва погибли? Правда у Бога одна, а у нас, человеков, – множество правд.
Теперь я смотрю на многие иконы Рублёва с нескрываемой радостью, понимая, очень много понимая в его технике письма, в природе его видения, в поэтической мощи его. Но всякий раз обращаясь к его творчеству, меня поражает даже не мощь его, а поразительная ровность творчества, ровность горения этого молитвенного правила, именуемого иконописанием. Рублёв поразительно чистый и высокий художник. И ему как преподобному нашей Церкви теперь я молюсь с утра до утра.
Господи, верую, помоги моему неверию.
То, что я говорю о творчестве Рублёва, для многих может показаться лишь моими домыслами или фантазиями, высосанными из пальца… Но так ли это? Нет, это не так! Быть может, за последние 100 лет я первый говорю правду, к какой надо прислушаться. Игнорировать эту правду, значит игнорировать правду Божию. Я знаю, чувствую, понимаю феномен видения Рублёва изнутри, т. е. я побывал внутри этой горящей пещи правды, я знаю, как она горяча, сложна, умна, свята и мне недоступна… Во всяком случае, теперь я изринут из этой пещи творчества. На меня наложен запрет на иконописание до моего полного исцеления любовью Божией, до моего прощения.
Господи, верую, помоги моему неверию.
Теперь Рублёв – один из моих любимых святых. Я молюсь ему часто, быть может, даже чаще, чем многие очень талантливые иконописцы. Преподобный Андрее, моли Бога о мне грешнем.
Могучее, святое иконописное творчество Рублёва – это горящая пещь поэтического творчества. Свою высокую душу чернец Андрей Рублёв долго воспитывал, часто, часто он кормил свою душу только молитвами да постом, да затвором. Его преданность Первообразу поразительна. Дух монаха Рублёва восходил высоко; он созерцал правду Божию ясно, твёрдой, мощной рукой он фиксировал эту правду, он одевал эту правду Божию поразительно звучными красками. В общем в миру светском этот процесс известен как поэтическое творчество. Но чернец Рублёв ещё и постник, и молитвенник. Вот почему Бог судил только ему одному созерцать Живоначальную Троицу.
Вот почему эту икону ни описать, ни повторить, ни отменить нельзя. «Если есть „Троица“ Рублёва, значит, есть и Бог», – сказал отец Павел Флоренский. И это правда. А народная мудрость гласит: «Легче ложечкой вычерпать море, чем содержание „Троицы“».
Я не могу обойти молчанием великое языческое творчество П. Гогена, потому что любое художественное творчество – от Бога.
Поль Гоген – язычник до мозга костей! Это его убеждение, это его путь.
Этот путь формально был без Бога. Но разве без Бога можно создать что-то великое? (вот вам ещё один яркий пример свободной воли человека, которая ему дарована Богом).
Поль Гоген – мощный художник, иногда настолько мощный, почти демонический, презиравший Европу и цивилизацию, искавший правду не на небесах, а в землях Полинезии в варварстве.
Но будучи даже таким «оторвой» и буяном, человеком, порвавшим не только с Европой, но и с семьёй, это был прямой и честный человек, и художник, преданный своим идеалам.
Бог дал ему такой путь на земле. И мы должны склонить голову перед этим решением Божиим. Но… случись П. Гогену умереть немного позже, случись ему как-нибудь (фантастическое предположение), случись ему увидеть «Троицу» Рублёва, он бы первым сказал, что это его родственник и предтеча! Гоген бы первым открыл нам это и первым склонил голову перед Рублёвым… И это всё потому только, что корни их поэтического видения родственны! Ствол их художественного древа един (он однажды им привиделся в детстве). Но какие диаметрально противоположные плоды они срывали с этого древа! Христос сказал: «По плодам узнают и древо». И это правда. Но в нашем случае эти плоды по цвету и вкусу – как будто различны. Но как они и родственны! На это и указываю я.
Исходя из «физических параметров» (роста, веса, характера, цвета лица, выражения глаз), исходя из исторических свидетельств современников, П. Гоген в жизни был просто геркулес: высок, строен, силён, упрям, спокоен, уверен в себе. И видя мощную живопись П. Гогена можно кое-что уяснить для себя относительно его художественного видения, его сложности и мощи характера.
Эти же параллели можно перенести и на личность Рублёва. Я не думаю, что Рублёв по телосложению был ровня Гогену. Я думаю, что Рублёв был не так могуч и силён. Это вовсе не значит кто из них выше… Речь не о том. Я говорю и о духе, и о физиологии. Чтобы взять те мощные, прямо расплавленные на огне воображения краски, какие брал Гоген на Таити, для этого надо было быть геркулесом и духа, и тела! Рублёву вряд ли это было по плечу. Рублёву по плечу было другое: чистота, молитвенность, высокость обобщений, образность, графичность, философизм, вера. Рублёв настолько духовно был высок, что он укрощал в себе всякую «дикость», какая часто спошествовала творчеству Гогена. Хотя и Рублёву были знакомы эти «дикие нотки», свойственные любому поэтическому творчеству.
Бежит он дикий и суровый
И звуков, и смятенья полн
На берега пустынных волн
В широкошумные дубровы.
Так сказал А. С. Пушкин о Поэте, которого посещает Муза, посещает вдохновение.
Но монах Рублёв очень умело взнуздывает это состояние «транса», когда к нему приходит Муза. Я полагаю, что Иисусова молитва – это было одно из самых малых молитвенных правил его. Потом, много позже, Феофан Затворник говорил, что самое важное – это надо возбудить в себе молитвенный дух. Вот, смею думать, что в этом постоянном возбуждении молитвенного духа и находился Рублёв.
Иначе я не могу ничем иным объяснить его поразительно ровное горение поэтического – молитвенного творчества.