Рублёв – монах, молитвенник, постник, а теперь и святой. Какие нужны ещё доказательства, что это был праведник нашей земли, был великий художник и поэт, призванный Богом на святой иноческий путь. Я твёрдо знаю, что такой талант даётся от Бога, но и такой земной путь тоже даётся от Бога.
Преподобный Андрее, моли Бога о нас грешных.
Хиваоа – последнее пристанище
Поль Гоген закончил свои дни на небольшом острове Доминик, входящем в Маркизский архипелаг. Здесь он провёл последние полтора года жизни. Гоген прекрасно осознавал свою роль в искусстве, он прекрасно владел не только кистью, резцом, но и пером. Вот что он писал о себе и о своём искусстве в ту пору:
«Моё творчество, рассматриваемое как непосредственный результат в области живописи, имеет гораздо меньшее значение, чем его окончательный моральный результат: освобождение живописи, отныне избавленной от всех препон, от всех гнусных сетей, сплетаемых школами, академиями, а главное, посредственностями» (из книги П. Гогена «Прежде и потом»).
Что касается моей скромной персоны, то я в силу известных обстоятельств принуждён довольствоваться ещё меньшим.
Единственное, что будет возрастать по мере возрастания моей известности (если такое случится), то это мой практический и теоретический опыт в деле изучения, сближении и пересмотра искусства древних русских иконописцев Ф. Грека и А. Рублёва, и П. Гогена. Это искусство имеет один корень, родственный, поэтический.
Если в тёмном тоннеле нашего невежества и незнания в этом вопросе мне удалось зажечь первому спичку, я буду счастлив и этим.
Эпилог
Один крупный политик говорил, что история к нему будет благосклонна, потому что он её хочет написать. То же самое и история искусств – и в ней остаётся немногое. Время течёт, как широкая река Амазонка, и даже в сотни раз шире. Кому-то удаётся проплыть по этой реке крупным бревном, кому-то зацепиться корягой, я был бы рад, если бы мне и моим выводам удалось зацепиться в истории искусства сучком…
Эйнштейн учил, что объяснять мир нужно просто, как только возможно, но не проще. То, что я изложил выше о родственности видения о близости Ф. Грека, А. Рублёва и П. Гогена, это как раз та простота, объяснение которой не бывает проще. Проще некуда. Но, увы, даже эта простота людям трудна, они её просто не видят. По-видимому, Библия права: люди имеют глаза и не видят, имеют уши и не слышат.
По-видимому, и меня грешного освищут ещё не один раз! И ударят по рукам не один раз. А ведь раньше за такие «ереси» сжигали на кострах… Например, Джордано Бруно за то, что он любил солнце и говорил, что это мы движемся вокруг него, а не оно вокруг нас.
С. Иконников. «К проблеме поэтического в изобразительном искусстве Древней Руси и художников постимпрессионизма».
Черновые наброски, конец 70-х – нач. 80-х гг., г. Москва
Записные книжки С. Иконникова
Гоген был до мозга костей поэт и как личность по уму и разносторонности своего дарования дал бы сто очков вперёд любому из своих современников, в том числе и Сезанну. Ведь не случайно же его рука так тянулась к перу, как у д᾽Артаньяна к шпаге. Какое великолепное и разностороннее дарование имел этот человек от природы, и как он не смог им воспользоваться в полной мере! (Живописец, резчик по дереву, скульптор, писатель). Впрочем, он поставил перед собой ещё в молодости одну цель – стать великим художником, и он им стал. Какие претензии к нему могут быть у нас, сопливых потомков? Никаких. И всё же… внимательно рассматривая репродукции с его картин и восхищаясь ими в залах Эрмитажа или Пушкинского музея, проходя мимо проникновенно будоражащего и морализующего Ван Гога и становясь в тупик перед холодным искусством Сезанна, я прихожу к неоднозначному выводу. Моя любовь к этим трем пророкам современного искусства пережила как бы три фазы: сначала был Ван Гог с его болезненным, как кровоточащая рана, взглядом на мир, затем Гоген, теперь Сезанн, из этих художников и вышел Русский Авангард 20-х гг.
Загадка Гогена
Ван Гог был загипнотизирован личностью Гогена, да и его творчеством. Гоген действительно иногда был, наверное, похож на величавый, полный силы, гордой стати и достоинства таинственный бриг под алыми парусами…
Своим тонким, гениальным умом Винсент Ван Гог понимал, что перед ним не просто художник, каких множество, как тот же Э. Бернар или Ш. Лаваль, а особенный художник, с поэтическим зрением, личность таинственная, мало понятная, а по сему мощная и даже страшная, как болид, летящий откуда-то из далёких миров… Не зря Ван Гог как-то о нём сказал: «Человек, идущий издалека». Да, великий поэт, особенно такой, как Гоген, с особым поэтическим зрением, – это большая загадка для исследователей. Это главная причина, почему о его личности почти все спотыкаются, не находят в истории искусств ему аналогов и не понимают его. Быть может, я первый, кто его понял, Гоген вовсе не загадка для меня – хотя мощь его фигуры достаточно загадочна. Но чтобы поставить веху в искусстве, Бог выбирает именно такие необыкновенные фигуры, как Гоген, мощные и целеустремлённые.
Что до меня, то мне дан от Бога иной путь, я бы сказал, что этот путь, скорей всего путаника, но при этом и пытливого исследователя. Линия моей судьбы – это линия с такой синусоидой, каких, наверное, и мир не видывал… Правда, то, что я пишу теперь, не надо никому: у кого-то это вызывает улыбку, у кого-то – смешок, а у кого-то, особенно это касается отцов церкви – гнев.
Но что делать, я не могу умереть, прежде чем не попробую использовать ту монету, которую имею.
В этой связи припоминаются слова Поля Сезанна, которые он сказал о себе и своём «маленьком видении», кажется, он выразился так: «Я имею монету, которой не могу воспользоваться». Похоже, и я имею монету, которой воспользоваться не могу…
Иногда мне даже хочется развить эту мысль глубже, глобальней, до значимости какой-нибудь формулы Лобачевского. Ведь подумать только, смолоду у меня, казалось, в кармане лежала монета, цены которой просто нету, но… карман прохудился и монета выпала. Теперь чтобы её вернуть, я прилагаю колоссальные усилия. А Бог – или Верховное существо, что там наверху, только посмеивается. Там, наверху, наверное, принято решение не возвращать мне то, что я потерял так глупо. Бог дал, Бог взял. Теперь иногда и я смеюсь этой уловке Божией, и успокаиваю себя только тем, что думаю теперь так. Иногда наши потери для Бога более важны, чем наши обретения. Для Него гораздо важней показать, даже на таком крошечном примере, как мой, что всё в руках Божиих. Он, Бог – начало всему и конец, и судия. Что ж, пусть будет так, как Он хочет, а не я, недостойный раб Божий, слабый, больной и грешный. Аминь.
Луна и грош
Книга известного английского писателя С. Моэма «Луна и грош» прогремела на весь мир. Я ее прочёл и озаботился… Стрикленд слишком чёрств, как чурбан, слишком груб и малочувствителен; это просто портовый грузчик в Марселе или мужлан. Нашему Создателю никогда бы не пришло в голову такому «оторве» дать талант. Образ другого художника, голландца Дирка Стрёва гораздо лучше удался С. Моэму. А в общем-то книжка «Луна и грош» хорошая, потому, что она написана мастером.
Само уже имя Стрикленд неблагозвучно и мало подходит для художника, по-моему, этот человек не знает, с какого угла садиться за мольберт и как брать в руки палитру…
И это всё, думается, потому, что писал о нём англичанин С. Моэм, талантливый писатель, толковый знаток и любитель живописи, но не более того. Это беллетристика чистой воды, и на этом спасибо. Я думаю значение этой книги в литературном, да и художественном мире сильно преувеличено. Единственное, что мне нравится – это отдельные места (я их выписал) и название книги «Луна и грош».
Поль Гоген – это такая яркая и масштабная личность, такая редкая и непростая фигура в мире искусства, что идти за ним «след в след» или понять его основательно, даже такому писателю, как С. Моэм, было достаточно трудно.
П. Гоген ни разу не пошевелился в гробу, когда «Луна и грош» была издана. Он бы это расценил как ещё одну сплетню о нём…
Самое смешное, что Стрикленд может появиться на свет снова. И появиться на свет, и жить, например, среди… китайцев, и писать картины такими же яркими и экзотическими красками. Но тогда, как фигура художника с родственным видением он должен стать в очередь и быть пятым.
Слепые
Я одинок, как последний глаз,
идущего к слепым человека.
Этот великолепный эпиграф, эти слова В. Маяковского мне всякий раз приходят на ум, когда я начинаю говорить об искусстве Ф. Грека, А. Рублёва и П. Гогена и подгоняю под них один корень – родственное поэтическое видение.
Обычно люди на это реагируют одинаково: или сильно бранятся, или говорят, что я кощунствую и ничего не понимаю в искусстве живописи, или… что я слишком тщеславен и таким глупым образом – эссе «Прежде и потом» – хочу оставить след в искусствознании! Вот почему я перестал с людьми говорить на эту тему, особенно после того, как один искусствовед из реставрационных мастерских им. И. Э. Грабаря на меня просто набросился с кулаками и едва не побил, назвав меня недоучкой, выскочкой и ещё каким-то нехорошим словом, наверное, «редиской», которая выросла на грядках искусствоведения корешками вверх…
Скучно на этом свете, господа изографы, эстетики, художественные критики, знатоки русской иконы и вообще живописи. Вы слепы, даже не подозревая о том.
Когда в споре об истине меня совсем припирают к стенке, когда, особенно отцы Церкви, меня готовы побить камнями, как кощунника, клеветника и обманщика, когда мне говорят, что никогда, никогда в России, в нашем православном сознании не будут на одну доску поставлены великое религиозное искусство Рублёва и диковинное языческое искусство Гогена (об этом, об их родственности видения даже грех у нас думать, не то, что публично высказываться). Я обыкновенно улыбаюсь и мило так, без злобы говорю: «Хорошо, я сдаюсь. Но не вам, людям Церкви, которые в силу разных причин пока слепы. Я сдаюсь Высшим силам, что над нами. Пусть Господь Бог, наш Иисус, судит меня: если я не прав, я готов отправиться сразу на самую раскалённую сковородку к чертям… Пусть там поджарят меня как следует! Но ведь не отправят: потому что Бог милостив, Он видит меня, знает меня. Он видит все мои потуги донести людям истину и… не даёт м