– Да, Лукас.
– Можешь сказать, почему дверь в архив, южное крыло, не открывается?
– Могу, Лукас.
Мы стоим перед дверью и ждем. Лукас выглядит раздраженным.
– Док, мы спешим!
– Виноват. Ты желаешь, чтобы я тебе это сказал? Просто вопрос был построен немного не так… Как бы не требовал прямого ответа.
– Пожалуйста!
– Твоя пластиковая карта более не предназначена для полного доступа. Согласно справочной системе, ограничения наложены тогда, когда ты вернулся с Трассы.
Вернулся со мной. В тот день, когда он нашел меня.
Я вспоминаю о Ро и слегка смущаюсь.
Когда он нашел нас.
– Ты это серьезно? – Лукас в полном недоумении прижимается лбом к двери.
– Это не шутка. Не желаешь ли услышать шутку? В меня загружено около двух миллионов семисот сорока двух тысяч шуток для постоянного использования.
– В другой раз, Док.
Лукас смотрит на Тиму:
– Не хочешь свою карту испытать?
– У меня никогда не было полного доступа.
Ро пожимает плечами и достает из кармана острую пластинку сланца. Это оружие грассов, знакомое ему с детства, – кусочек камня, заточенный как лезвие бритвы, им можно без труда перерезать человеку горло. Прежде чем остальные успевают хоть что-то сказать, Ро просовывает его в щель между дверью и косяком и проверяет сначала верхнюю часть, потом нижнюю.
– Если получится, можно просто найти, где тут датчики.
– Камнем? Ты собираешься обмануть посольскую систему защиты простым камнем?! – фыркает Лукас.
Ро через плечо бросает на него бешеный взгляд:
– Острым камнем.
Пластинка тут же ломается в его руке, и в ладони остается лишь кучка каменной крошки.
– Вот и нет его, – говорит Лукас, глядя на Ро.
– Нет, так не пойдет, – вздыхает Тима. – Так ничего не добиться. Мы не можем просто замкнуть датчики, нам нужна энергия, чтобы открыть дверь. Мы не можем и нарушить запрет, потому что они об этом узнают. Мы ничего не можем сделать. Нам остается лишь сдаться. – Тима уже близка к истерике.
– Мы не можем сдаться. – Я смотрю на них. – Это не наш выбор. Мы должны узнать, что здесь происходит.
В моей голове звучит голос Посла.
Ты выжила, чтобы суметь заплатить долг.
Кое в чем Посол была права. Я не могу отойти в сторону. Я должна слишком много слишком многим людям.
– Если у тебя есть идея получше, дай знать. Потому что, насколько мне известно, никто не может открыть эту дверь без пластиковой карточки общего доступа. – Лукас теперь стоит спиной к двери. Он готов отступить, я это чувствую.
Внутри появляется библиотекарша, она выглядывает из прохода между стеллажами. Мы тут же прижимаемся к двери. Попались. Я собираюсь с духом, готовясь услышать неизбежные вопросы.
Но она ничего не подозревает. Она слишком занята тем, что улыбается Лукасу. Они же всегда ему улыбаются, все до единого.
И тут меня озаряет. Лукасу не нужна карточка общего доступа. Лукас сам и есть такая карточка.
– Да, у меня есть идея получше, – говорю я.
Лукас не хочет этого делать. Но делает.
Он стоит в небрежной позе перед стойкой в главном зале библиотеки. Библиотекарша, то есть, если верить беджику на ее груди, директор архива, продолжает улыбаться ему. Лилиас Грин.
Она вытягивает шею в сторону Лукаса. Ее руки начинают нервно елозить по гладкой деревянной поверхности стойки.
– Лилиас, спасибо, что нашла время поговорить со мной. – Он чуть наклоняется через стойку к библиотекарше.
– Ну разумеется, мистер Амаре.
– Лукас, пожалуйста. Зови меня Лукасом. – (Она снова улыбается и кивает.) – Видишь ли, с моей карточкой что-то случилось. Ты знаешь, у меня полный доступ по всему Посольству. Я хочу сказать, Посол ведь обладает наиболее широким доступом, а она моя мама.
Мама. Я ни разу не слышала, чтобы Лукас произносил это слово. И слово делает его более мягким и юным, что, как я предполагаю, и составляет суть замысла.
Шея девушки вытягивается, библиотекарша подается к Лукасу:
– Разумеется. Должно быть, тут какая-то оплошность. Как неловко.
Улыбка библиотекарши кривится, я могу с уверенностью сказать, что она ждет просьбы.
Веки девушки тяжелеют. Зрачки расширяются.
– Видеть этого не могу, – бормочет Тима рядом со мной.
– Тсс!
Я просматриваю какой-то цифровой текст за столом поодаль, но не читаю, конечно. Я ощущаю каждое внутреннее движение Лукаса и девушки.
Ро стоит возле Тимы у терминала:
– Думаешь, у него получится, Дол?
Я закрываю глаза, мысленно тянусь к тем двоим. Тепло, исходящее от Лукаса, ослепляет и обжигает. Девушка просто извивается в этой волне; она не владеет собой. Она тянется к Лукасу, стараясь окунуться в головокружительные, опьяняющие мысленные волны, испускаемые им.
– О да.
Бедняжка. Мысль неприятная. И разве одной только этой девушке понравилось бы такое?
И есть ли во всем этом нечто настоящее?
Мои щеки загораются. Я смущена тем, что вообще об этом думаю. О нем.
Буквально через несколько секунд библиотекарша и Лукас проходят мимо нас. И Лукас даже не глядит в нашу сторону.
– Да, приятель, ты настоящий мастер! – Ро качает головой, потому что даже он не в силах отрицать искусство Лукаса.
Дверь архива широко открыта перед нами.
– Она, вообще-то, совсем не хотела этого делать, – с грустью произносит Лукас.
Он бледен, утомлен. Он буквально истощен, и мне очень даже хорошо знакомы эти ощущения. Ему жаль бедную Лилиас. Неприятно, что он вот так ее использовал.
Тима кивает:
– А это значит, что она должна была знать, что ей не следует помогать тебе. А это, в свою очередь, означает, что они должны были разослать некое официальное предупреждение. Вполне разумное предположение, так?
– В точку, – соглашается Лукас.
Мы с Ро переглядываемся, когда двери скользят и закрываются за нами. Куда ни посмотри, везде видны только настоящие стены из металлических стеллажей, и на коробках с файлами – наклейки с цифрами. Это все равно что заглянуть в пещеру, полную спящих серебристых летучих мышей; коробки как будто висят рядами, словно маленькие живые твари.
– Посольство хранит здесь наиболее секретные записи, и подобная закрытая информация вообще изолирована от всей сети, – сообщает Тима с важным видом. – Единственный способ заполучить эти данные – пробраться внутрь и использовать прямое включение. Обременительно, зато очень надежно.
– Обременительно? – смеется Ро.
Тима слегка растеряна.
– Ну да, именно это я и сказала.
– Да кто вообще так говорит? – Ро качает головой.
Тима улыбается, но я не знаю почему. Обременительное подключение лишь делает ее задачу труднее.
Как и шутки. И друзья.
Я присматриваюсь к коробкам и вижу, что на каждой обозначены некий день, неделя, месяц, год. Странно представить, что и все крупные события, и простые дни рождения, свадьбы, мелкие неприятности – все расставлено рядами в пронумерованных металлических коробках.
И мой день рождения.
И моих родителей. Моих братьев. И… и то, что противоположно их рождению.
Меня привлекает кое-что особенное.
Я тяну руку к одной из коробок с датой Того Дня. Такие коробки тянутся рядами, потому что в Тот День умерло очень много людей. Невозможно записать на один диск всю информацию такого рода. Ее слишком много.
Моя семья. Мой мир.
Безмолвные Города.
Это и сравнить не с чем.
Я чувствую, как остальные подошли и встали за моей спиной, уставившись на невероятную металлическую стену. У меня все расплывается перед глазами; сердце начинает колотиться о ребра. Меня охватывает такая необъятная печаль, что я могла бы взорваться или залиться слезами, которые уже никогда не остановятся.
Ро берет мою руку в свои и заставляет отойти подальше. Заставляет меня вернуться в собственное тело, в эту комнату. Его ладонь обжигает, но я не отпускаю ее. Гнев Ро то разгорается, то слегка утихает.
Я чувствую, как пятится Тима, охваченная ужасом, желающая исчезнуть. Только присутствие Лукаса поддерживает ее, точно так же, как я каким-то образом поддерживаю его самого.
Мы все вчетвером стоим рядом, и я впервые ощущаю, что мы как будто объединены, связаны друг с другом, хотим мы того или нет.
И мы все четверо смотрим на память о трагедии перед нами.
Пока Ро не разрушает эти чары.
– Это не просто обременительно. Это сумасшествие какое-то. Здесь слишком много всего. Если мы не знаем, что именно искать, то как поймем, куда вообще смотреть? – Ро хлопает ладонью по ближайшему ряду металлических коробок.
– Но мы ведь ищем не все, что случилось, а только одну вещь, которая тогда произошла, – говорит Тима, и я понимаю, что она приходит в себя.
– Или четыре вещи.
Я прослеживаю за ее взглядом – она просматривает годы. Семнадцать лет.
Мы тратим почти час на попытку повернуть время вспять. Один диск за другим – и все битком набиты тайнами. Записи о тысячах часов, дней – о рождениях и смертях и обо всех тех куда более обыденных событиях, что лежат между ними.
Я вынимаю из приемного устройства последний диск. Последний диск того дня, когда я родилась. Дня, когда родились трое из нас, если Тима и Лукас не ошибаются относительно своего общего дня рождения. Может, и все четверо родились в тот день, поскольку Ро просто не знает или не может вспомнить достаточно, чтобы рассказать нам.
– Должно быть, вот этот!
Ро явно взволнован. Тима пожимает плечами, а я несу диск к столу в центре комнаты, к приемному устройству. И роняю на стол.
– Открывай! – говорит Лукас.
Но я просто стою и смотрю на него. Я не знаю, о чем думаю: то ли боюсь узнать что-то, то ли боюсь, что ничего не узнаю.
Тима теряет терпение и засовывает диск в щель. Он открывается как цветок, пять квадратов возникают на большом экране, окружая ряды каких-то драйверов.
По крайней мере, это должны быть запускающие программки, судя по тем дискам, которые мы открывали за прошедший час. Но этот от них отличается.