Он не успел додумать. Маятник уже раскачался.
— Я понимаю — Борька! — начал папа, ни к кому не обращаясь. — Да, он действительно интересуется техникой. Да, он действительно за каким-то ультразвуком может податься к черту на кулички. Я не оправдываю, нет, но я хоть понять могу… Но он, он!.. Ни за что не поверю!
«Он» молчал.
— Хотел бы я знать, думает он говорить правду или нет? Будет он лжецом, обманщиком, мошенником или сделает хотя бы робкую попытку вернуться на честный путь?
«Он» продолжал хранить молчание.
— Хорошо. — Папин голос стал угрожающе спокойным. — Если он родному отцу не хочет ответить, то, может быть, он ответит милиции.
— Я не ответил, — сказал Саня. — Я объяснил лейтенанту, что тайна, и он не стал больше спрашивать.
— Как?! Ты и в милиции побывал?!
Вошла мама. В пальто, в шляпке, сбившейся набок, с серым, осунувшимся лицом, как в прошлом году, когда Димка заболел скарлатиной.
— Ой! Санечка! Нашелся, слава богу! — Она рухнула на стул и закрыла лицо руками. — Я весь город обегала.
— Поздравляю тебя! — радостно улыбаясь, сказал папа. — Твоего сына задержала милиция.
— Ничего не задержала! Они меня сразу выпустили! Спроси у Виталия Евгеньевича.
— А деньги? А деньги где он взял на билеты? — Папа снова обращался к Сане в третьем лице. — Похитил?
— Нет!
— Похитил! — Папин палец грозил и обличал. — И я знаю, где! В коробке у Димки!.. Я тебе говорил, — повернулся он к маме, — я тебе говорил, что все эти шкатулки, все эти гипсовые зайцы и псы только развивают в детях страсть к стяжательству, к деньгам…
— Да там одни пуговицы! — воскликнул Саня.
— Ах да! — Папа смущенно провел ладонью по лбу. — Я забыл, что мы…
Мама предостерегающе замахала руками и показала на дверь. Но было уже поздно. В комнату ворвался Димка и, прежде чем его успели остановить, схватил с полки гипсового зайку и грохнул об пол. Раздался глухой удар, дробный перестук разбежавшихся во все стороны пуговиц, а вслед за этим такой пронзительный визг, что ему смело мог бы позавидовать самый голосистый воин из племени ирокезов.
Визжа и плача, Димка набросился на Саню с кулаками:
— Отдай! Отдай! Отдай!
— Ты что, Димка, я же не…
Он поднял глаза на маму — пусть она подтвердит. Но мама смотрела на него умоляюще. Саня осекся и замолчал растерянно, придерживая Димку за руки; кулаки у того хотя и были маленькие, но довольно крепкие.
— Я тебе отдам, Димочка, я тебе отдам, сыночек! Завтра же отдам.
Мама завладела Димкой, и он обрушил слезный ливень на ее пальто. А папа снова принялся за Саню.
— Ты все-таки скажи… Ты скажи…
— Александр! — Мама легонько отстранила прильнувшего к ее груди Димку. — Александр! Пойдем, мне надо тебе кое-что сказать.
— Ну что? Что…
Папа нехотя пошел за мамой в соседнюю комнату. О чем они говорили, Саня не услышал — мешали Димкины всхлипывания. Но когда папа вновь появился в детской, он уже был гораздо спокойнее. Прошел мимо Сани и бросил сравнительно мирно:
— Я умываю руки.
Саня обрадовался — все кончалось благополучно.
— А после тебя — я… Вон какие!
Он протянул папе грязные ладони. И не сразу сообразил, почему папа сначала сердито посмотрел на него, а потом улыбнулся и уже совсем неожиданно ласково потрепал по шее.
Лежа в постели, Саня вдруг вспомнил, что не все еще знает.
— Димка, кто сказал папе, что я уехал в Подгорск?
— Не знаю. — Димка уже не куксился больше, испорченный будильник, который мама отдала ему во владение, сразу поднял дух и высушил слезы. — Виталий Евгеньевич увидел меня на лестнице и спросил: «Санька вернулся из Подгорска?» Я побежал к папе. А он почему-то испугался и сразу к Виталию Евгеньевичу…
Саня, утомленный бурными происшествиями, быстро заснул. А рядом, за дверью, еще долго горел свет и слышались приглушенные голоса.
Там шло заседание Верховного семейного совета.
VIII
ЛИСТОВКИ
Саня видел страшный сон.
Где-то в непроходимых джунглях Африки его окружили колонизаторы. Он героически сражается, но что у него за оружие — самая обыкновенная рогатка. Колонизаторы подступают все ближе и ближе. Все старички, все маленькие, все в пробковых шлемах. Сморщенные лица, короткие, до колен, брючки болтаются на тоненьких хилых ножках — точь-в-точь как на карикатурах Кукрыниксов. Они окружают его, кривляясь и хихикая. Неужели все кончено? Неужели нет спасения?
Где-то совсем близко раздаются глухие удары. Ура! Это негры бьют в тамтам. Сюда, сюда, друзья!
Снова удары. Кто так сильно барабанит в дверь?
В дверь? Или в тамтам?
Саня открыл глаза. Да, кто-то стучит в дверь. Вот уже в передней прошлепали папины домашние туфли.
— Кто там?
— Колонизатор, — услышал Саня грубый нетерпеливый голос. — Откройте!
Он сел на кровати. Колонизатор рвется к ним в дом. Во сне это или наяву?
Проскрежетал ключ в замке, зазвенела цепочка, сброшенная с двери. И вот уже папа в передней разговаривает с колонизатором.
— У вас! — утверждает тот.
— Нет, нет! — уверяет папа. — Вы ошибаетесь. Не у нас.
— Я посмотрю.
— Пожалуйста.
Саня соскочил с кровати. Неужели войдет сюда?
Но в детскую никто не зашел. Лишь хлопнула входная дверь, и снова стало тихо.
Саня босиком, в одной рубахе, побежал в переднюю. Папа закрывал дверь.
— Уже встал? — удивился он.
— Кто приходил? — Саня дрожал от волнения.
— Канализатор. Внизу вода потекла, он думал: из нашей ванной…
Не колонизатор — канализатор… Всего-навсего канализатор…
Но вместо того, чтобы обрадоваться, Саня огорчился. Так интересно все начиналось, и вот… Он уныло поплелся в детскую.
— Ты куда?
— Спать.
— Нет. Иди, одевайся.
— Так рано еще! Восьми нет.
— Поедешь со мной в телестудию, — сказал папа. — А потом на съемки…
Саня вернулся в детскую и стал одеваться. Проснулся Димка. Он лег на бок, подперев одной рукой голову, а в другой держа будильник — он спал с ним, — и начал философствовать:
— Почему говорят: слава богу? Вот мама вчера: «Нашелся, слава богу!». А ведь бога давно уже нет. Как же так: его нет, а ему слава?
— Так только говорят.
— Все равно неправильно. Надо говорить: слава чему-нибудь другому. Вот тебе слава — что ты нашелся. Солнышку слава — что сегодня хорошая погода. Маме слава — что оладьи вкусные испекла. Правда?
— Спи, Димка-невидимка…
Они с папой позавтракали на скорую руку и поехали в студию. В автобусе сидели сплошь серьезные дяди и сплошь с портфелями. Ни одного пацана. Понятное дело, каникулы, все еще спят. Он один на весь автобус.
Сане было приятно. Он чувствовал себя почти взрослым.
Папа сидел рядом. Удивительно — за всю дорогу Саня не услышал ни слова упрека за вчерашнее. И морали папа тоже не читал. Видимо, вчера на Верховном семейном совете была выработана совсем новая тактика борьбы с Саниными недостатками.
От автобусной остановки до студии было еще порядочно. Папа стал рассказывать о предстоящей съемке. Нашли какие-то листовки — их издавали большевики еще во время гражданской войны. Они теперь в музее, их нужно снять на кинопленку для телевизионной передачи.
Саня слушал одним ухом. У него были свои заботы. В четыре должен прийти Борька с Соколом, и они отправятся в библиотеку за той книгой. Успеет ли он вернуться со съемки? Должен успеть — не работать же без обеда!
В студии еще почти никого не было — рабочий день здесь начинался в десять. В режиссерской, возле сложенной в углу съемочной аппаратуры, спиной к двери, возился оператор.
Вот он повернулся к Сане.
— А, ты!.. Бери ящик с аккумуляторами и тащи в автобус. Живо!
Саня обрадовался: Андрей Злобин! Он вынес аккумуляторы, вернулся в режиссерскую и остановился на пороге, неприятно удивленный. Режиссер Сиволап сидел верхом на стуле и решал кроссворд в «Огоньке».
— Здравствуйте, — произнес Саня упавшим голосом.
Сиволап на миг приподнял голову, буркнул «угу» и снова опустил Он был весь поглощен кроссвордом.
— Он тоже едет? — шепотом спросил Саня у Злобина.
— Да… Теперь тащи штатив Живо!
Они вдвоем перетаскали в автобус всю съемочную и осветительную аппаратуру. Злобин сел, закурил.
— Кого ждем? — спросил Саня.
— Бяшу. На склад побежал. За лампами.
Бяша был осветителем. Молодой парень с курчавой, в мелких завитушках, как у барашка, головой. Поэтому его и прозвали Бяшей. Он привык и нисколько не обижался. Даже удивлялся, если кто-либо вдруг называл его настоящим именем — Яшей.
— Фу, дьявол!
Сиволап швырнул «Огонек» на стол.
— Что у тебя там? — спросил Санин папа; он тоже сидел в режиссерской и просматривал какие-то бумаги.
— А ну, а ну, может, ты! — оживился Сиволап. — Гигантское тропическое дерево. Шесть букв.
— Баобаб, — неожиданно для самого себя произнес Саня.
— Баобаб? — Сиволап снова схватил «Огонек». — Б-а-о-б-а-б… Браво, Саня! Может, ты еще скажешь и столицу республики Мали?
— Я тебе скажу — дай мне хоть шанс сравняться с Санькой, — засмеялся папа. — Город Порто-Ново.
— Нет, папа… Порто-Ново — столица Дагомеи. А столица республики Мали — Бамако.
— Браво! — воскликнул Сиволап. — Шесть букв и в середине «м». Подходит. Браво!
Все рассмеялись, и папа тоже — чуть-чуть принужденно.
— Смотри-ка! — сказал он. — Оказывается, в твоем море невежества нет-нет да и попадаются островки каких-то отрывочных знаний.
Ему было неловко за себя и приятно за Саню.
Сиволап двинулся через всю режиссерскую к своему столу.
— За это тебе конфетка.
Саня содрогнулся.
— Нет, нет, спасибо, не надо!
Ему повезло. Сиволап по дороге посмотрел в окно и, позабыв об обещанной карамельке, крикнул:
— Бяша на горизонте! По коням!..
Они поехали в городской музей. Расставили аппаратуру, установили на штатив «Конвас» — киносъемочную камеру — и начали готовиться. Сиволап со Злобиным расхаживали по помещению с таким видом, словно что-то потеряли. Они забирались на стулья, столы, прикидывая, с каких точек лучше снимать. Саня не отходил от них ни на шаг и смотрел на Злобина влюбленными глазами. Одно только его возмущало: почему Злобин во всем соглашается с Сиволапом? Сказал Сиволап: «Этот кадр — двадцать метров» — и Злобин покорно записывает: двадцать метров. Сказал Сиволап: «План средний, с переходом на крупный» — Злобин и здесь не возражает. А Саня непременно бы сделал все наоборот. Вместо двадцати — десять. Вместо крупного — мелкий. Назло Сиволапу!