1
Томми провел день, укладывая вещи в два чемодана. Было непросто решить, сколько вещей взять к Аните. Возьмешь слишком мало – решат, что ты не принимаешь весь проект всерьез, а вызвать фургон и загрузить туда все – уже чересчур, так можно ее просто-напросто напугать. Да и самого себя тоже, если честно. Так что Томми выбрал середину и взял два больших чемодана, словно путешественник, который решил задержаться на одном месте на долгое время.
Хагге беспокойно бродил вокруг и следил за действиями хозяина с вопрошающим взглядом, словно боялся, что Томми собирается уехать без него. Томми заверил пса, что этого не произойдет.
– Ты поедешь со мной, дружище. Тоже будешь жить у Аниты.
Услышав имя Аниты, Хагге прижал уши. Этого Томми не понимал, и его грызло беспокойство. Хагге не раз доказывал, что хорошо разбирается в людях, но оба раза, когда бывал дома у Аниты, реагировал негативно, нервничал и хотел поскорее уйти. Во второй раз Томми пришлось затаскивать его в прихожую через порог.
Конечно, это не значит, что радар Хагге засек тщательно скрываемую недоброжелательность Аниты, дело могло быть в чем угодно. Может, ему что-то не нравилось в самой квартире. Например, запах стеарина и благовоний был невыносим для чувствительного собачьего обоняния, а закрытая дверь в неизвестную комнату вызывала подозрения. Нелегкая щенячья жизнь Хагге отразилась на его характере. Попав в новое место, он всегда начинал тщательно изучать территорию, вероятно, чтобы убедиться в ее безопасности. В комнату его так и не пустили, хотя он царапал дверь здоровой передней лапой, и это могло стать причиной беспокойства.
Когда в полпятого позвонила Бетти, чемоданы были почти собраны. Томми весь день проходил с телефоном в переднем кармане брюк, чтобы тут же среагировать, если придет сообщение, фотография или если кто-то позвонит. Томми ответил сразу.
– Привет, как дела?
– Он дома, – сказала Бетти. – Он вернулся домой.
Томми опустился в кресло и выдохнул. Весь день у него было ощущение, что он ходит в рубашке, которая мала ему на два размера и сдавливает грудь. Теперь пуговицы лопнули, и он снова смог дышать.
– Он сказал что-нибудь о том, что он делал, где был?
– Ничего не говорит, – ответила Бетти и сделала глоток. Томми был настолько уверен, что она пьет ликер «Бейлис», что почти чувствовал запах сквозь телефон. Бетти продолжила дрожащим голосом:
– Хотя нет, кое-что говорит. Но совсем другое.
– Что другое?
Стало тихо, Бетти сделала еще глоток и сказала:
– Томми, мне страшно.
– Почему? Из-за того, что он сказал?
– Да. Он говорит, что любит нас. Жалеет, что был плохим сыном. Хочет попросить прощения.
Томми засмеялся:
– Большинство мам вряд ли испугались бы на твоем месте.
– У большинства мам сын не Линус.
Томми тут же пожалел, что отмахнулся от опасений сестры. Ведь знал же, что она права. Проявление нежности, мягко говоря, не самая характерная черта Линуса. Томми заговорил серьезно:
– И что ты думаешь?
– Ничего не думаю. Но такое чувство, что… он нас бросил. И с опозданием прощается. Думает, я не понимаю. Но я понимаю. И мне страшно. Потому что я не знаю, где он.
Томми не раз поражался проницательности сестры в критических ситуациях. Обычно Бетти словно носила ментальные шоры, становясь замкнутой, предвзятой или даже безумной, но, как только начинало пахнуть жареным, шоры падали, и у нее открывались глаза на происходящее и находились слова, чтобы описать увиденное.
– Чем я могу помочь?
– Да как обычно, – сказала Бетти с отчаянием в голосе. – Поговори с ним. Может, у тебя получится узнать, чем он занимается.
– Поговорю. Но не сегодня.
Повесив трубку, Томми остался сидеть в кресле. Хагге свернулся калачиком у его ног, довольный тем, что связанная с переездом подрывная деятельность прекратилась.
Он нас бросил.
Томми понимал, что имеет в виду Бетти. В любых отношениях есть элемент движения: сближения или удаления. Невозможно сблизиться настолько, чтобы достичь симбиоза, но зато запросто можно отдалиться настолько, чтобы стать чужим человеком. Тем, кто бросил. Вот что, по мнению Бетти, произошло с Линусом.
Икс.
Человек, скрывающийся за маской, умеет быстро менять отношение людей к жизни. Насколько известно Томми, Линус провел несколько часов рядом с этим человеком. Что было сказано, что было сделано? Томми многое бы отдал, чтобы узнать.
Он еще глубже погрузился в кресло, еще дальше заглянул в лабиринт фактов, намеков и возможностей. Хагге улегся животом на его ноги и довольно урчал, и вдруг Томми вздрогнул и рывком сел. Взмахнул руками, словно отдергивая невидимую штору, и громко сказал:
– Хватит!
Как приятно было бы вернуться к прежней жизни: размышлять сидя в кресле, пока не начнет урчать в животе, а потом разогреть в микроволновке какой-нибудь полуфабрикат. Но сейчас он находится в движении, и ему предстоит сближение. Под жалобные протесты Хагге он закрыл чемоданы и вынес их из квартиры, после чего пристегнул к Хагге поводок и вывел его за собой. Не успел Томми-в-кресле возразить, как Томми-в-движении уже запер входную дверь, подогнал машину и погрузил туда Хагге и чемоданы.
Томми не верил в глупости о «новой жизни», которую, как утверждала желтая пресса, начала та или другая знаменитость. У каждого из нас есть своя маленькая вялая жизнь, которой надо распоряжаться, и весь вопрос в том, стоит человек на месте или находится в движении. Томми начнет свое движение сейчас. Ближе к Аните.
2
Поскольку Анита всегда старалась контролировать все и вся, она обычно называла проституцию собственным «выбором», а не ситуацией, до которой она постепенно докатилась. Когда ей перевалило за тридцать, у нее был такой порядок во всех документах, что о решении продолжать эту деятельность можно было говорить как о продуманном, но до того момента ее история была более туманна.
Отец Аниты ушел из семьи, когда ей было три года, а ее старшей сестре Ульрике – пять, но об этом Анита рассказывать не любила, это же так банально. Анита знала много женщин, продававших собственное тело, и две из трех росли без отца. Выбирая жизненный путь, Анита не хотела мириться с мыслью, что ею управляют силы, которыми она не в состоянии управлять, что она станет одной из тех, да еще и жертвой. Поэтому вешала лапшу на уши, рассказывая байки о детстве в любящей семье в Катринехольме, в которых правдой было только название Катринехольм.
Впервые она продала свое тело за год до окончания школы. Она уже спала с несколькими парнями: сплошные стоны и пыхтение по пьяни, без изысков. Совсем другое дело – сестра, которая превратилась в одну из самых красивых девушек в городе, за ней ухаживали, дарили подарки, катали на новых машинах мальчики постарше. Анита думала, что у Ульрики-то все наверняка было бы по-другому, подпусти она их поближе.
Однажды вечером Анита с двумя школьными подругами пошла в бар в отеле на привокзальной площади. Через час распития пива и шотов подруги убежали танцевать, а Анита осталась за столом караулить их сумки. К ней подсел мужчина. Она покосилась на него, решила, что выглядит он неплохо для своих тридцати с небольшим, и демонстративно отвернулась.
– Привет, – поздоровался мужчина. – Вот кого оставили за сторожа.
Анита была пьяна, но не настолько, чтобы алкоголь заглушил непреходящую печаль, гложущую ее сердце, из-за которой она становилась жесткой и серьезной. Не глядя на мужчину, она сказала:
– Даже не пытайтесь. Вы слишком стары.
– Знаю, – ответил мужчина. – Позволь мне только сказать, что ты здесь самая красивая девушка. Парни должны виться вокруг тебя, как осы вокруг куска сахара, а не бросать в одиночестве.
Анита не привыкла, чтобы с ней так разговаривали, и, сама того не желая, улыбнулась:
– Так вы – оса?
– Скорее, пчела. Могу дать тебе мед, если захочешь.
Теперь Анита повернулась к мужчине и разглядела его как следует. Костюм, гладко выбрит, хорошо подстрижен, худые руки, ухоженные ногти. Предположительно, бизнесмен, здесь проездом. Она посмотрела ему в глаза и сказала:
– Приятно слышать комплименты и все такое, но… у вас нет шансов. Попробуйте с кем-нибудь вашего возраста. Наверняка получится.
Мужчина наклонился ближе, и она уловила аромат дорогого лосьона после бритья.
– Но сейчас я хочу тебя. Получишь полторы тысячи.
– Что вы сказали?
– Ты слышала, что я сказал. Обещаю, никаких грубостей и извращений. Тебе понравится. Я буду нежен.
– Послушайте, не знаю, что вы себе думаете, но…
– Ничего не думаю. Я понимаю. Обычно ты этим не занимаешься. Но я буду ждать тебя. Снаружи. У фонаря.
Мужчина кивнул в сторону фонаря рядом с вокзалом, и Анита не смогла туда не посмотреть. Она уже повернулась, хотела сказать мужику, что ловить ему нечего, но тот уже поднялся, тепло ей улыбнулся, а затем направился к выходу.
Когда вернулись подруги и поинтересовались, с кем она разговаривала, она ответила, что этот мужик раньше встречался с ее сестрой. Подруги купились, и Анита бросила быстрый взгляд на мужчину – он действительно ее ждал, оперевшись на фонарный столб. Вообще-то он был похож на парней, которые катали Ульрику на своих «ауди» и БМВ, только на пару лет старше. Определенно не так Анита представляла себе… завсегдатая публичных домов.
В течение следующего часа Анита все чаще посматривала в сторону вокзала. Стоял ноябрь, температура чуть ниже нуля. Мужчина наверняка мерзнет там в своем элегантном, но довольно тонком пальто. Она поняла, что беспокоится: а вдруг он сдастся и уйдет?
Полторы тысячи – большие деньги. В те редкие месяцы, когда мама сводила концы с концами, Анита получала триста на карманные расходы. Случалось, что Ульрика, работавшая в кафе, совала ей в руки сотню, но на этом все. Полторы тысячи – это больше, чем Анита когда-либо держала в руках. И к тому же…
Ей было интересно, ее тело хотело знать, каково спать с кем-то, кто знает, что надо делать, и не станет обращаться с ней как с доской, в которую надо вбить гвоздь, с кем-то… нежным. С другой стороны, мужик мог оказаться самым жутким извращенцем, который достанет цепи и кожаный дилдо, как только ее заполучит. Но в это Анита не верила. Она знала, что рано или поздно пойдет к нему, так что можно уйти прямо сейчас, пока подруги заняты пьяными танцами под «Living on a prayer»[57].
Она забрала в гардеробе дешевенький пуховик, и, пока шла через парковку к мужчине – он, увидев ее, просиял, – на ум пришло словосочетание «малолетняя шлюха». Малолетняя шлюха в бесформенной куртке, шлюха-наркоманка, блюющая на канализационную решетку, – карьерный путь ясен. Анита отчетливо видела себя со стороны – попка, ноги в обтягивающих джинсах, – видела, как приблизилась к мужчине и прошептала:
– Где вы живете?
– В отеле, я…
– Какой номер?
– Двести три.
– Ждите там.
Она прошла мимо, не глядя на него, и вошла в зал ожидания. Если ее и видели из ресторана, предположить наличие договоренности было невозможно. По крайней мере, Анита на это надеялась. Она осталась довольна, что справилась со всем так быстро и профессионально.
Как настоящая профессиональная шлюха.
Короткий смешок. Она нервничала. Спина между лопатками горела, между ног пробирал холод. Не очень-то хотелось, чтобы мужчина засунул в нее свой затвердевший кусок мяса, но отчаянно хотелось ласк и комплиментов. Он ждал на морозе и был готов заплатить большие деньги, чтобы получить доступ к ее телу. Она чувствовала себя одновременно ценной и ничего не стоящей, и эта путаница сбивала с толку и заставляла наматывать круги по мраморному полу зала ожидания. Она не дура. И понимает: если сделает это, то перейдет черту и станет совсем другим человеком.
И что?
Насколько ей нравится быть собой? Что у нее есть такого, что она боится потерять? Ноль, ничего, не считая игрушечного кролика, которого подарил папа, когда ей исполнилось три года, за несколько месяцев до того, как бросил их. Как. Чертовски. Пафосно. В номере 203 хотя бы сидит кто-то и ждет ее, этот кто-то ее оценил, пусть даже и видит в ней только товар.
только товар
Выйдя из здания вокзала и направляясь к отелю, она повторяла эти слова про себя, прокручивала их в голове, как мантру: только товар. В этом даже было какое-то освобождение, какая-то простота. Она вошла в отель, дождалась, пока девушка на ресепшене ушла в заднюю комнату. И прокралась наверх по лестнице.
только товар
Пусть это произойдет. Пусть будет, что будет. Хотя бы заработает на новую куртку. «Монклер». Они наверняка слишком дорогие. Она постучала в дверь номера 203.
3
В начале седьмого Томми свернул с шоссе Е18 к району Бергсхамра. Ему было боязно, и признаваться в этом даже самому себе ужасно не хотелось. Живот казался аквариумом, наполненным веерохвостами, в котором кто-то водил сачком. Рыбки, обычно вялые, теперь метались по аквариуму, касаясь стенок мягкими плавниками и стараясь, чтобы их не поймали.
Томми пытался утешить себя тем, что не каждый день с кем-то съезжаешься, а с ним это вообще не случалось прежде, и поэтому тревога оправданна. Отлично придумано, но помогало это слабо. Томми припарковался у заведения, напоминающего бар, надел на Хагге поводок и вошел.
– С собакой можно? – спросил Томми мужчину за барной стойкой, который был полностью погружен в телефон. По раздраженным движениям его пальцев Томми догадался, что тот играет. Мужчина кивнул, не отрывая глаз от экрана.
– Двойной «Фэймос граус», когда закончится игра, – сказал Томми и опустился на барный стул. Хагге сидел на полу у его ног и смотрел на него взглядом, означающим: ты в курсе, что обращаешься со мной как с собакой? Томми получил свой виски, выпил и заказал еще один.
Мужчина тут же налил в пустой бокал и дежурно спросил:
– Тяжелый день?
Томми внезапно захотелось поделиться своими заботами с незнакомцем. Он отпил виски и сказал:
– Вообще-то, наоборот. Но и со счастьем бывает нелегко справиться, если к нему не привык, ведь так?
Томми мог поклясться, что услышал, как Хагге у него в ногах вздохнул. Мужчина за стойкой посмотрел наверх, и что-то в его осанке изменилось. Томми отлично понимал, что это означает: его узнали. Все, что он скажет, начиная с этой секунды, будет собрано в особый файл под названием: «То, что Томми Т. выложил по пьяни». Множество таких файлов уже висело на форуме «Флэшбэк». Возможность довериться незнакомцу исчезла, поскольку он сам уже не был незнакомцем. Он был, мать его, Томми Т.
– В смысле? – спросил мужчина с более искренним интересом.
– Выиграл в футбольную лотерею, – ответил Томми. – Освобождение от наказания за побои на всю оставшуюся жизнь.
Мужчина нахмурил брови:
– Что это за лотерея такая?
– Тотализатор. Что же еще?
Одна секунда. Две секунды. Затем до мужчины дошло, и он разразился смехом, который явно не соответствовал качеству шутки. Томми выпил второй бокал виски, заплатил, оставил щедрые чаевые и позволил Хагге потянуть себя к двери. Когда они снова сидели в машине, Томми опустил лоб на руль. За весь день он почти ничего не ел, и виски уже ударил в голову.
– Надо было купить цветы, – пробормотал он. – Да, Хагге? Конечно, надо было купить цветы?
Хагге фыркнул. Ну конечно. Стопудово проблема именно в этом.
– А что тогда? – спросил Томми. – В чем проблема? Чего же я так дико – тебе-то я могу в этом признаться – так дико боюсь?
Он знал. В глубине своего рыбьего сердца он все прекрасно знал. Он боялся наготы. С чисто физическим страхом он боролся воздержанием, но страх обнаженной души – нечто совершенно другое.
С Анитой он был более расслаблен, чем с кем-либо, а Томми Т. почти не появлялся в ее квартире. И все же он понимал, что в каком-то смысле и с Анитой играет роль, сохраняя что-то трудноопределяемое, что быт и рутина в противном случае медленно, но неизбежно перемелет. Анита увидит настоящего Томми, и самое ужасное, что он и сам не знает, кто это. Может, просто кусок дерьма, который своим появлением заставит Аниту зажать нос и убежать прочь.
Томми-с-Анитой – его последнее положительное представление о себе самом, и в случае его утраты останется только Томми-в-кресле, а это – считай, что ничего. Страшно потерять и так немногочисленные остатки самоуважения.
Томми поднял голову с руля и посмотрел на Хагге, который, не отрывая глаз, наблюдал за ним с пассажирского сиденья. Томми улыбнулся и сказал:
– Прости, дружок. Думаю, для тебя это слишком. Или у тебя тоже есть представление о самом себе? Может, и ты сомневаешься в том, кто ты есть?
Хагге выглядел так, словно действительно обдумывает этот вопрос, и Томми всерьез испугался, что Хагге сейчас откроет рот и скажет: «Я чувствую себя немецким догом в теле мопса, вот откуда мои постоянные депрессии». Это все виски. Томми завел машину и медленно поехал к дому Аниты.
Томми нравился район Бергсхамра. Словно послевоенный пригород к западу или югу от Стокгольма обрел ноги и отправился на север, где окончательно осел и остался анклавом заповедных пятидесятых, пока все вокруг интенсивно застраивалось. Здесь, в тени высоких сосен, среди асимметричных низкоэтажных домов царил покой.
Томми припарковался около подъезда Аниты. Хагге не желал вылезать из машины и всячески упирался, когда Томми пытался стащить его с сиденья.
– Давай же, дружок. Теперь будем жить здесь. Мы справимся с этим вместе, да?
Поведение Хагге говорило «нет» так же ясно, как если бы он помотал головой. Томми проигнорировал его жалобные протесты и взял пса на руки. С трудом открыл дверь в подъезд – Хагге то и дело сползал с рук, – дошел до двери Аниты и позвонил. Послышались приближающиеся шаги. Томми сделал глубокий вдох и успел нацепить на лицо улыбку, прежде чем Анита открыла дверь.
Он сразу заметил, что и она для храбрости выпила пару бокалов виски, а в ее глазах разглядел тот же страх, который мучил и его самого. Хагге перестал сопротивляться и висел у него под мышкой, словно мешок картошки.
– Ну, – начал Томми и подбросил Хагге на руках. – Вот и мы.
– Да, – сказала Анита. – Вот и вы.
4
Мужчина из номера 203 оказался не таким уж и нежным и прекрасным. Для Аниты этот опыт не сильно отличался от того, что она переживала раньше, те же толчки и пыхтение. Тем не менее был один довольно длительный момент, который показался ей вполне сносным. Когда мужчина медленно раздел ее, а затем осыпал комплиментами, ласкал и целовал ей разные части тела. Если бы Анита не была так занята мыслью о том, что в этот миг пересекает определенную границу, она, возможно, смогла бы получить удовольствие и даже возбудиться.
Однако этого не случилось. Анита как будто покинула собственное тело и только с пьяным изумлением наблюдала со стороны, что с ним делают. Губы покрывают поцелуями ее бедра, пальцы касаются ее ног. Все равно что наблюдать, как кто-то вступает в интимные отношения со статуей, и единственным удовлетворением ей служило абстрактное знание о том, что эта статуя – она сама. Что ее ценят.
Анита лежала, глядя в потолок, пока мужчина был занят своим делом. Туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда. Больно ей не было, неприятным она бы это тоже не назвала, просто ужасно однообразно. Когда он на минуту сбавил темп, она чуть не уснула. Затем мужчина снова ускорился, а потом его охватила судорога, он взвыл, и все было кончено.
Мужчина спросил, понравилось ли ей, и она ответила, что очень. Пока он был в ванной, она оделась, села на край кровати и принялась ждать. Она чувствовала опустошение и ту же грусть, что и раньше, не больше и не меньше, но грусть окрасилась каплями страха, словно приближалось что-то темное и бесформенное, а она не могла определить, что это.
Мужчина вышел из ванной, достал бумажник, отсчитал три пятисотенных купюры и протянул ей. Анита посмотрела на деньги. Потом на мужчину. Он помахал купюрами, призывая взять их, он был из тех, кто держит свои обещания. Она взяла деньги двумя пальцами, встала и, скомкав, положила их в передний карман джинсов.
Бесформенное обрело форму. Теперь она шлюха. Слово, которым бросаются старшеклассники, слово, которое пишут в туалетах. ШЛЮХА. Просто слово, но теперь оно было частью ее плоти. Она трахалась за деньги. Она – шлюха.
Не взглянув на мужчину, Анита вышла из комнаты и пошла по коридору. Купюры казались неестественно большими и терлись в кармане, новая мысль не давала покоя. Ноги, переступающие по ковровому покрытию, это ноги шлюхи, и, дойдя до лестницы, она подумала: смотри, вон какая шлюха идет по лестнице.
На улице шел снег. Маленькие зернистые хлопья кружились в воздухе и падали ей на лицо.
Лицо шлюхи.
Она потерла глаза и набрала полные легкие холодного воздуха. Вообще-то пора с этим заканчивать. Ей заплатили, и заплатили хорошо за то, что раньше она делала бесплатно. Сколько времени на это ушло? Минут пятнадцать? Шесть тысяч в час. Она засунула руки в карманы куртки и пошла домой.
Снежные хлопья увеличились в размере, снегопад усилился и теперь вырисовывал ее контуры, словно на привидение набросили простыню, чтобы сделать его видимым. Внизу живота немного ныло, но самое неизгладимое впечатление на Аниту произвели не действия мужчины, а его слова. Теперь она оценила возможность взглянуть на ситуацию отвлеченно.
Как все его внимание было направлено на нее, пальцы скользили по ее телу, в то время как он сдавленно шептал, насколько она прекрасна. Его язык у нее в пупке, теплое дыхание на животе, комплименты ее нежной коже и красивой груди. И за это еще и заплатили.
Да-да, еще эти судорожные движения туда-сюда, но тут она вспомнила, как учительница физкультуры однажды сказала ей сделать двадцать отжиманий. Просто стиснуть зубы и покончить с этим. Смириться. Анита прислушалась к себе и обнаружила, что не очень-то и грустит. Уже неплохо.
Она находилась по другую сторону границы и продолжала исследовать новую территорию, изучала, какие есть типы мужчин и к каким намекам и сигналам они восприимчивы. Не все могли или хотели платить полторы тысячи, но ниже тысячи Анита не опускалась. У нее появились постоянные клиенты. Она освоила непростую науку, каких типажей надо избегать, и в худшем случае все заканчивалось синяком или разбитой губой.
Одно Анита поняла уже в первый раз: она ненавидела момент передачи денег. Несмотря на то что она продавала свое тело незнакомым мужчинам, ощущение опустошенности и грязи накатывало именно в момент оплаты. Она просила класть деньги ей в карман, но в результате неприятное ощущение просто наступало раньше – когда она инструктировала клиентов.
В конце концов Анита остановилась на нетрадиционном, но рабочем методе. Она написала записку, в которой сообщалось: когда все закончится и она пойдет в туалет, следует положить деньги в ее сумочку. Эту записку она давала читать клиентам, как только становилось ясно, что они договорились.
Анита получала удовольствие от сознания собственной ценности, ласковых слов и комплиментов ее фигуре, но со временем эти приемы становились все менее действенными, и грусть возвращалась, как только начиналось привычное туда-сюда.
Со временем поползли слухи, быстро переросшие в уверенность, и к середине последнего года школы всем было известно, что Анита – первая потаскуха в Катринехольме, и парни спрашивали ее, сколько она берет за минет. В то же время один из постоянных клиентов предложил увезти ее в Стокгольм и снять ей квартиру в обмен на еженедельные визиты. Она согласилась.
Спустя год Анита ему надоела, и ее выселили, после чего начался худший период в ее жизни. У нее не было ни аттестата об окончании школы, ни особых талантов, поэтому она продолжила путь по проторенной дорожке, которая заводила ее все дальше во тьму.
В Стокгольме были свои порядки, и Анита попала в руки сутенера, который быстро подсадил ее на кокаин. Ему даже не пришлось подталкивать ее к переходу на героин, настолько тяжелой была зависимость от кокса, который поначалу казался решением всех проблем. Грусть и опустошенность смыло ослепительно-серебристыми волнами эйфории, и она почувствовала себя счастливой, возможно впервые в жизни.
Постепенно решение проблем само превратилось в проблему. Анита уже не могла жить без того облегчения, которое ей дарил порошок, и соглашалась на такое, что давно решила не делать никогда. Вскоре она уже делала это регулярно и сносила все – а многое из того, что с ней вытворяли, вполне можно назвать пытками – ради часа, получаса, нескольких минут белоснежного облегчения.
Анита полностью утратила контроль над собственной жизнью, позволяла ужасным типам делать с собой все, что они захотят, только бы ей было где жить. Она пила, кололась, нюхала и курила все, что попадалось под руку. Ей было наплевать на одежду, волосы, ногти, на свою жизнь. Все равно скоро всему конец. Окончательный мрак навис над ней противопожарным одеялом, и она чувствовала, как оно опускается все ниже, чтобы скоро окутать ее и унести прочь – ну и пусть, так даже лучше.
Это случилось 12 июля 2000 года. В третьем часу дня Анита, идя со стороны площади Оденплан, свернула на улицу Свеавеген. Она не помнила, где провела прошедшую ночь, и понятия не имела, где проведет следующую. Она несколько дней не принимала душ. На ней были грязные джинсы и футболка с медвежонком Бамсе из комиксов. На ногах – вьетнамки, которые были ей велики и потому иногда соскальзывали. В теле плавали остатки множества веществ, и из-за них ее мутило. Позарез нужна была нехилая новая доза, чтобы отпугнуть призраков всех старых доз.
В голове, должно быть, что-то замкнуло, ведь, несмотря на палящее солнце, ее бил озноб. Проходя мимо летней террасы «Макдоналдса», она прихватила чей-то недоеденный бургер и умяла его под протесты воробьев. На ее футболку уставилась какая-то маленькая девочка, словно не могла понять, что там делает Бамсе. Анита ей улыбнулась, а девочка состроила гримасу, словно вот-вот заплачет. Нетвердой походкой Анита вошла в парк Обсерваториелунден и рухнула на скамейку, а внутри так свирепствовали озноб и тошнота, что хотелось сдохнуть немедленно.
Она опустила голову на руки, уставилась на ноги и увидела, что потеряла одну вьетнамку, но у нее не было сил даже повернуться и поискать. Она всхлипнула, но глаза остались сухими.
– Господи, – прошептала Анита. – Господи, помоги мне.
Вдалеке или где-то глубоко в голове она услышала звук тяжелого колокола, который ударил единственный раз. Потом ее кто-то приподнял. Первая мысль: полицейский, который не позволит ей отравлять своим присутствием общественное пространство прекрасным летним днем, поэтому она замахала руками и зашипела: «Оставь меня в покое».
Вокруг никого не было, но ее продолжали поднимать. Чисто физически она чувствовала, как ее тело выпрямилось на скамейке. Внутри нее тоже что-то приподнялось, как в фильме «Психо», когда машину вытаскивали из болота. Она стала легче. Все тело стало легче. Анита подняла голову и скорее ощутила, чем увидела яркий, ослепительный свет, из-за которого небо окрасилось белым. И там кто-то был, да, ей казалось, она разглядела два огромных крыла: белые на белом фоне, они простирались через весь небосвод, медленно двигались и тянули ее вверх. В голове она слышала голос: «Все хорошо. Теперь все будет хорошо».
Потом она будет удивляться, что ни секунды не думала, что умирает, а просто позволила себя поднять в полной уверенности, что ей помогли, что ее молитвы услышаны.
Анита не знала, как долго ее поднимали, но в какой-то момент обнаружила, что стоит на ногах, а этот кто-то исчез вместе с ознобом и тошнотой. Она спокойно рассматривала листья каштанов, которые подрагивали на ветру, слушала, как за спиной шумят машины.
Там и тогда Анита приняла решение серьезно отнестись к посетившему ее откровению, увидев в нем свой последний шанс. Села в метро и поехала в больницу на детоксикацию, в результате чего провела там несколько адских недель, проклиная Бога, который вернул ей жажду жизни. Но Анита не сломалась. Она прошла сквозь рвоту и судороги, вспоминая белые крылья, голос и силу, которая смогла поднять ее на ноги. Кто-то, или что-то было рядом и видело ее борьбу, хотя больше никогда не показывалось.
Выйдя из больницы, Анита начала строить жизнь с нуля. Сменила симку в телефоне и удалила все старые контакты, кроме Горана, который в последние годы был одним из немногих приличных клиентов и к тому же разбирался в компьютерах. После лечения ей предоставили временное жилье, и она старательно поддерживала там идеальную чистоту. Никогда не оставляла грязную посуду, каждый день принимала душ и меняла нижнее белье, ходила на фитнес. Шаг за шагом она отвоевывала нормальное существование под жестким самоконтролем. Своего благодетеля она не забыла и по меньшей мере один раз в день молилась, возносила слова благодарности безликому Богу, чье молчание принимала за одобрение.
Когда у нее появилась возможность снять квартиру в Бергсхамре, Анита вернулась к привычному занятию, но теперь на своих условиях. Она пыталась устроиться на обычную работу, но из-за недостатка образования и опыта ей в основном предлагали место уборщицы. Несколько дней она поработала уборщицей в школе, но сочла эту работу оглушающе скучной и плохо оплачиваемой. Только одно она умела делать хорошо, и ей не раз это говорили, так почему бы не заниматься этим, если можно избежать нежелательных побочных эффектов?
В обмен на оплату натурой Горан помог создать сайт с ограниченным доступом и привязал его к порталам, где водились клиенты. Аните было тридцать четыре года, она снова хорошо выглядела: тренировки привели ее в форму, а самодисциплина вернула блеск в глазах. Она обратилась к полупрофессиональному фотографу, тот сделал красивые фото, и вскоре Анита выстроила новую базу клиентов, которых сама отобрала.
С грязными комнатами, где ее ждали еще более грязные мужики, было покончено. Новые клиенты жили в основном в особняках и оплачивали такси, она редко приглашала кого-то домой, желая избежать проблем с соседями. Анита по-прежнему находила сам секс таким же скучным, как и уборку, но теперь он оплачивался существенно лучше. Она бы с удовольствием разгадывала кроссворд или что-то вроде того, но вместо этого устраивала шоу, которое требовалось, чтобы считаться профессионалом. Восторг и радостные крики, мольбы о продолжении или «нет-нет-нет» – все в зависимости от предпочтений клиента.
За годы, проведенные на дне, один урок Анита все же извлекла, и он достался ей дорогой ценой: никогда не впускай их. В физическом смысле именно это и происходило, поэтому еще важнее было не дать им проникнуть в ее существо, скрытое под телесной оболочкой. Не разделять их горести, не делиться своими. Не рассказывать о себе ни слова правды, не давать ни одной зацепки, потянув за которую можно разрушить ее имидж. Анита придумала о себе несколько историй, в которых все от первого до последнего слова было ложью, и рассказывала их, а клиентам приходилось этим довольствоваться. Плюс секс, конечно.
Пока не появился Томми. Как часто бывает, когда речь идет о любви, Анита не могла точно сказать, что в нем ее тронуло и заставило наперекор всему открыться. Она доверяла ему и чувствовала себя с ним более цельной. Ему она рассказала о своем детстве, о том, что произошло в номере 203 и других номерах. Он слушал, не осуждая и не жалея, к тому же секс не был ему интересен.
Анита скрыла от него лишь одно важное событие в своей жизни. Откровение в парке. Для нее оно стало движущей силой, и ей не хотелось, чтобы его ставили под сомнение или низводили до простого рассказа. К тому же это все равно что унизить волшебника и заставить его раскрыть трюк: смотри, вот как это работает, вот механизм, скрывающийся за иллюзией: Анита, просто дым, зеркала и пара белых крыльев.
И если спас ее ангел, то предложить Томми съехаться точно заставил демон. В принципе, в желании близости и нормальных отношений нет ничего странного, но, когда вопрос с переездом Томми был решен, Анита начала сомневаться.
Она методично собирала себя из найденных в парке осколков, и теперь вела себя как цельный и организованный человек, но ее беспокоила прочность этой конструкции. У нее никогда не было длительных отношений, и она не знала, какие психологические испытания они таят в себе. Сам того не желая, Томми мог ее сломать, как ребенок способен беззлобно раздавить лягушку, которую кладут ему в руки. Анита любила Томми и боялась его.
К тому же эта проклятая псина с мрачной мордой и протезом, которая, казалось, видит тебя насквозь и знает, чего ты сто́ишь. Анита понимала, что это нерационально, но была убеждена: Хагге точно знает, что она из себя представляет, и это было ей отвратительно. Отвратительно, что ее раскусили. Отвратительный пес.
Вот какой была ситуация Аниты, когда она вопреки своим принципам немного выпила днем, а потом открыла дверь и впустила в свою жизнь Томми и Хагге.
5
– Ну вот, – сказал Томми. Он поставил Хагге на пол и потирал руки, а пес дополз до входной двери и улегся так, что нос почти касался ее.
– Ну да, – ответила Анита, и Томми обнял ее, но объятие вышло скорее формальным, чем нежным.
– Чемоданы в машине, – сказал он. – Корзина Хагге тоже. Где можно ее поставить?
В глазах Аниты промелькнула паника, и она оглядела продуманно обставленную квартиру.
– Он будет дуться, пока мы не разберемся с корзиной, – разъяснил Томми. – Ему нужно свое место.
Только в этот момент его осенила мысль, насколько абсурден весь проект. Корзина Хагге – еще полбеды, а он сам? Где он будет жить? Как люди вообще живут вместе в малогабаритных квартирах? Как сделать так, чтобы всем хватало места?
Томми охватила легкая клаустрофобия, словно стены квартиры Аниты, которая всегда казалась ему уютной, смыкались вокруг него и из-за этого становилось трудно дышать. Рептильный мозг кричал: «Беги! Беги! Беги!», а другой, более цивилизованный мозг сублимировал импульс в беспокойное топтание на месте.
– Хочешь кофе? – спросила Анита. – Может, виски? Знаю, еще рано, но…
– И то и другое звучит отлично, – ответил Томми. – Надо только…
Мозг ящерицы победил. Хвост забился между ног, когда он открыл дверь. Хагге пулей вылетел на лестницу, барабаня протезом по бетону. Когда Томми открыл дверь на улицу, Хагге побежал к машине, многозначительно глядя на нее. Теперь домой? Да?
Томми был близок к тому, чтобы действительно сесть в машину, уехать и никогда не возвращаться. Он так скучал по своему креслу, но именно это заставило его передумать. Он поднял корзину, посадил туда Хагге и понес к двери. Пес скулил, словно его несли на убой, но не решался выпрыгнуть из корзины, которую Томми держал так высоко, как только мог. Войдя в квартиру, он поставил корзину посреди прихожей и сказал:
– Потом найдем место получше.
Он развернулся, чтобы отправиться за чемоданами, и в этот момент и Хагге, и Анита посмотрели на него взглядом, означающим: не оставляй нас наедине, но Томми это проигнорировал. Забрал чемоданы, перегнал машину на парковку и снова пошел к подъезду Аниты, стараясь не думать, а просто концентрироваться на движении. Вернувшись, Томми сел за кухонный стол с обещанным кофе и виски. Пока его не было, Анита поставила миску с водой для Хагге, и сейчас он из корзины таращился на поилку, словно в нее добавили мышьяк.
– Выпьем, – сказал Томми, – за начало совместной жизни.
– Выпьем, – ответила Анита и наконец улыбнулась.
Они пили молча, и в пространство вокруг них, казалось, просочилось умиротворение. Теперь все было как обычно. Можно обсуждать фильмы Хичкока или еще что-то, что они увидели, прочитали или подумали. Томми собирался сказать что-то о виски, но вдруг краем глаза увидел свои чемоданы: они смотрели на него по-бычьи, с пассивной агрессией.
– Моя одежда и вещи, – начал он. – Где я буду их хранить?
– Я об этом не думала.
– Не думала?
– Нет.
– А о чем ты думала?
– В смысле?
– Ты не думала, где поставить корзину Хагге, не думала, где я буду хранить свои вещи, а о чем же ты думала?
– Да я вообще не думала.
– Потому что не хочешь об этом думать? Потому что вообще не хочешь всего этого?
– Этого я не говорила.
– Нет. Но так кажется.
– Не стоит злиться.
– А что мне делать? Может, радоваться?
Повисла тишина, они выпили еще. Томми чувствовал, как пространство между ними наполняется ядовитыми газами, пока они укрываются в собственных окопах. Не на это он надеялся. Он представлял себе возвращение домой, а вместо этого угодил на войну, которой ему и так хватало в повседневной жизни.
– Я хотела проводить время вместе, – сказала Анита. – Чтобы ты все время был здесь. Но чисто практически я не смогла…
– Знаешь, что я думаю? – ответил Томми. – Я думаю, ты подсознательно видишь во мне собаку. Что я буду здесь, но не стану предъявлять никаких человеческих требований.
– Это было жестоко.
– Жестоко – так себе аргумент. Но я принимаю его. Если ты хотела держать меня здесь как собаку, могла бы хотя бы найти место моей корзине.
Анита вздохнула, встала и вышла в прихожую. Когда она взяла за ручки корзину Хагге, он выпрыгнул и посмотрел на Томми, словно говоря: смотри, что она делает! Да она с ума сошла! Анита внесла корзину в гостиную, поставила ее на стеклянный стол перед диваном, вынула оттуда плед и расстелила его на одном из белых кожаных кресел. Хагге с порога наблюдал за каждым ее движением.
Анита похлопала по пледу:
– Иди сюда, Хагге. Теперь это твое кресло. Можешь здесь жить.
Хагге посмотрел на хозяина, спрашивая разрешения. Дома у Томми ему не разрешалось лежать в кресле. Томми пожал плечами, и Хагге подкрался к Аните, словно в кресле буквально могла быть зарыта собака. В конце концов он запрыгнул на кресло, покрутился в нем и с довольным вздохом улегся, положив голову на лапы. Анита почесала его за ухом, и он не стал возражать.
– Знаешь, что я думаю? – спросила Анита. – Может, это и так себе аргумент, но ты совсем не собака. Ты гребаный кот. Хочешь приходить и уходить, когда тебе угодно, а здесь всегда должна быть еда и ласка на случай, если ты почтишь меня своим присутствием.
Хагге смотрел на Томми в ожидании, что тот ответит. Казалось, ему пришлось по вкусу, что Анита обозвала Томми «гребаным котом».
– Это неправда, – сказал Томми. – Ты сама нагородила все эти ограничения для нашего…
– Я? Ты, похоже, забыл, как все было в начале наших отношений, или как это вообще назвать. Сколько раз я звонила и предлагала встретиться, но Господин Кот всегда был занят, копаясь в очередном мусорном бачке. Поэтому в итоге я позволила Господину Коту решать, когда нам встречаться, но теперь он об этом забыл, потому что ему так удобно.
Томми смотрел на Хагге, который все еще позволял себя почесывать, и смутно чувствовал себя преданным. Его главный союзник перешел минное поле и встал на сторону врага. Он покопался в памяти и выудил оттуда пару разговоров, о которых упомянула Анита, но, вместо того, чтобы отступить, перешел в атаку.
– Твои клиенты, – сказал он. – Ты с ними распрощалась? Сказала, что завязываешь?
Блуждающий взгляд Аниты можно было считать ответом, поэтому Томми усилил нападение.
– Ладно, а как ты себе это представляла? Этот пес или кот, или кто я там теперь, должен сидеть у кровати и аплодировать или, наоборот, выходить из комнаты? Сидеть на кухне? Что мне делать?
Анита мрачно посмотрела на Томми, а Хагге отвернулся, чтобы не видеть обоих. Ледяным тоном Анита произнесла:
– Разумеется, я не собираюсь продолжать. Просто я об этом еще не сообщила.
– Вот оно что. А где же, по-твоему, будет мое рабочее место? Где твое – нам известно.
– А вот это низко, Томми. Я была о тебе лучшего мнения.
– Ты многого обо мне не знаешь.
– Теперь я начинаю это понимать.
Анита механически продолжала гладить Хагге, но теперь он отвел голову в сторону и встрепенулся. Он больше не желал быть пешкой в этой игре. Анита села в угол дивана, Томми мерил шагами комнату. Он снова почувствовал, как вокруг смыкаются стены, и отчаянно захотел назад в свою жизнь – кошачью жизнь, собачью жизнь, любую другую – только не эту.
– Видимо, это была плохая идея, – сказал Томми.
– Да, – согласилась Анита. – Похоже на то.
– Непросто будет все исправить.
– Вряд ли это вообще возможно. Все кончено.
– Да.
Силы оставили Томми, и он опустился на другой край дивана. Теперь они могли рассуждать спокойно и здраво, но это уже не важно. Все испорчено, полуметровую пустоту, возникшую между ними на диване, теперь не преодолеть, и оба об этом знали. Оставалось только вести дипломатические переговоры о завершении войны, а потом разойтись в разные стороны.
Вот дерьмо.
Ведь каждый нормальный человек понимает, что нельзя просто взять и съехаться, что это вообще за идея такая. Томми положил голову на подголовник, закрыл глаза и заглянул себе в душу. Она была пуста и холодна, лишь оболочка вокруг пустоты. Оставался последний шанс, и он его упустил.
Послышалось робкое щелканье, затем скрип кожи, движение на диване. Что-то теплое и мягкое легло на правую ногу Томми, и он открыл глаза. Хагге заполз на диван и вытянулся, положив подбородок на ногу Аните, а задние лапы – на ногу Томми.
Томми не решался взглянуть на Аниту, и вдруг они одновременно вытянули руки, чтобы погладить Хагге, и кончики их пальцев соприкоснулись, а тепло от тела Хагге грело им ладони, поднимаясь вдоль рук. Томми подвинул руку ближе, накрыл ею руку Аниты, посмотрел ей в глаза и сказал:
– Прости меня.
Анита кивнула:
– И ты меня прости.
– Конечно. Мы ведем себя как дети.
Анита начала осторожно двигать рукой, поглаживая Хагге:
– Хорошо, что здесь есть хоть один взрослый.
Какое-то время они сидели тихо, а потом Хагге решил, что его задача выполнена, и вернулся в кресло. Томми подвинулся ближе к Аните, приобнял ее, притянул к себе и сказал:
– Давай начнем заново?
– Давай.
– С чего начнем?
Анита помолчала, дыша ему в грудь. Затем произнесла:
– Я лгала тебе. Когда сказала, что не думала. Я думала.
Она на удивление робко посмотрела на Томми и спросила:
– Хочешь увидеть мою комнату?
6
Держась за руки, они встали с дивана. Хагге следил за ними взглядом, но остался в кресле. Когда они вышли в прихожую, Анита сняла с полки сахарницу с ангелами и достала оттуда ключ.
– Так она заперта, – сказал Томми. – Мне всегда было интересно.
– Ты никогда не…
– Нет.
– Так я и думала.
Анита вставила ключ в замок и повернулась к Томми:
– Только не смейся. Только не… забыла слово. Когда у кого-то есть что-то священное, а его оскорбляют.
– Осквернять.
– Да. Так вот, не оскверняй. Независимо от того, что ты подумаешь.
– Обещаю.
– Правда?
– Да. Обещаю.
Анита задержала дыхание и надавила на ручку, открыла дверь и впустила Томми в эклектичное, как ему показалось, святилище. Жалюзи спущены, но в комнату проникал свет из прихожей. На всех стенах – изображения ангелов в разных религиях. От огромных крылатых существ в исламе до светлых созданий в иудаизме, плюс народно-христианские ангелы с книжных закладок, охраняющие детей, идущих по мосткам через бурную реку. Кругом знаки на иврите, арабском и языках, названий которых Томми не знал, изречения на латыни, шведском и английском.
На постаментах и полках трехмерные изображения того же самого. Большие и маленькие статуи и скульптуры существ с нимбами и без, с большими и маленькими крыльями и с разными выражениями лиц: от блаженного спокойствия до строгой бдительности.
Среди ангелов расставлено множество подсвечников и пара подставок для благовоний. Комната пропиталась приятным запахом сандалового дерева и мускуса. Посреди пола, словно в центральной точке, к которой обращены все ангелы, лежал коврик для йоги.
Томми медленно осмотрелся, останавливаясь взглядом на каждом предмете, и сказал:
– Вау.
– Наверное, ты ожидал совсем другого.
– Я ничего не ожидал. Очевидно, в отличие от тебя. Извини.
– Не знаю, чего я ожидаю, – сказала Анита. – Но я знаю то, что знаю. Как твои колени? Можешь сидеть на полу?
– Думаю, да. Встану ли я потом снова – это другой вопрос.
С помощью рук Томми сел, скрестив ноги, на коврик для йоги, а Анита зажгла свечи и опустилась перед ним на колени. Томми провел рукой по коврику и спросил:
– Ты медитируешь?
– Не знаю, – ответила Анита. – Думаю, я молюсь, но мой способ молиться похож на медитацию.
– Молишься ангелам?
Анита не ответила, а посмотрела на самое большое изображение ангела, и по движению ее губ Томми понял, что она принимает решение. Она отвела глаза, шлепнула руками по бедрам и сказала:
– Я расскажу тебе кое-что. Чего никому не говорила.
– Почему не говорила?
– Потому что… – Анита закрыла глаза. Если бы не нахмуренные брови, Томми решил бы, что она молится. Потом она сказала:
– Думаю, в моей профессии выживают те, кому удается сохранить что-то для себя. Нечто, не подлежащее обсуждению. Иначе ты просто становишься… – На ее губах появилась гримаса, состарившая ее лет на десять. – Я никогда не рассказывала, насколько я опустилась. И что произошло.
Анита вкратце рассказала о годах и событиях, предшествовавших озарению в парке. О своем паршивом состоянии, потерянной вьетнамке и, в заключение, об ангеле, который заставил ее по-новому взглянуть на свою жизнь. Томми слушал не перебивая. Когда она закончила, он спросил:
– И эта комната своего рода… благодарность?
– Может, и так, – сказала Анита. – Прежде всего, это способ не забывать. То, что с нами происходит, так легко превращается просто в историю. Но я поддерживаю в ней жизнь.
– И как, получается?
Анита покосилась на Томми, решила, что в вопросе нет издевки, и ответила:
– Неплохо. Не всегда, но часто я возвращаюсь туда. Вижу. Чувствую. Несу это в себе.
– Хорошо.
– Ты мне веришь? Что это действительно произошло?
– Верю я или нет, не имеет значения. На такой случай у меня есть девиз: каждый счастлив по-своему. Со мной ничего подобного не происходило, но это могло случиться с тобой. Так сойдет?
– Сойдет. – Анита медленно кивала, меланхолично осматривая комнату, а потом сказала:
– Вот что я думаю. Я перенесу часть этих вещей в спальню, устроюсь там в углу, положу коврик. А потом здесь будет твоя комната. Сможешь поставить сюда письменный стол, кровать, если думаешь, что иногда тебе захочется спать в одиночестве. Может, и корзину Хагге.
– Кажется, он прикипел к креслу.
– Ты понял мою мысль?
– Да. Спасибо. Почему ты раньше об этом не рассказывала?
– Не была уверена.
– А потом уверилась?
– Да. Когда пришел Хагге.
Теперь, когда комната принадлежала ему, Томми посмотрел на нее новыми глазами. Да, будет отлично. Письменный стол у окна и, может быть, маленькое кресло. О кровати он подумает потом. Когда он закончил рисовать в воображении картинку, у него все же вырвалось:
– Так идея в том, что я заменю твоих ангелов?
– Не шути так, – сказала Анита. – Это слишком похоже на правду.
7
Направляясь в гостиную, Томми прошел мимо чемоданов, и теперь они доверчиво глазели на него, кроткие как ягнята. Он и Анита расположились на диване, а Хагге бросил на них взгляд, остался доволен увиденным и снова задремал на своем новом месте. Томми отклонился назад и наконец смог осознать, что эта квартира будет его домом.
В отличие от тайной комнаты Аниты, остальные помещения в квартире были обставлены разборчиво. Молочно-белые стены в гостиной украшали лишь две картины в рамах: над диваном висела большая акварель Ларса Лерина[58] с пейзажем Лофотенских островов, которую Анита купила десять лет назад и которая с тех пор успела подорожать в четыре раза. На стене напротив, рядом с сорокасемидюймовым телевизором, – оригинальная афиша фильма «Дурная слава», на которой контуры ключа обрамляли обнимающихся Ингрид Бергман и Кэри Гранта. На потолке – хрустальная люстра простой модели. На полу – бежевый ковер с геометрическим узором, в углу мини-бар, мягкая мебель и стеклянный столик. Больше ничего. Томми кивнул сам себе, и Анита поинтересовалась, о чем он задумался.
– О том, что у тебя здесь красиво, – ответил он. – И почему у меня не так.
– Теперь и у тебя так.
– Да. Спасибо.
Томми сложил руки между ног, не зная, что сказать. Анита тоже ничего не говорила, они сидели молча и слушали сопение Хагге.
– Как это вообще делается? – в конце концов спросила Анита.
– Что – это?
– Вот это все. Совместная жизнь. Общение. Будни. Что делать со всем этим… временем?
– Не знаю, – ответил Томми. – У меня нет такого опыта, у тебя вроде тоже. Стоит задуматься об этом – и подступает паника.
– Может, дело в том, – предположила Анита, – чтобы не поддаваться панике, и в этом и есть секрет. Пусть все идет, как идет. Если станет невыносимо скучно, ну и пусть.
Томми кивнул и погладил ее по руке. Сказанное звучало разумно, но он все равно чувствовал приближение удушья. Не так сильно, как раньше, сейчас оно словно подкрадывалось. К невыносимой скуке Томми за последние годы привык, но мысль о том, что ему будет скучно с другим человеком, он не мог принять спокойно.
– Помнишь Альбина, психолога? – спросил Томми. – Ты давно с ним общалась?
– Года два назад. А что?
– Однажды я оказал ему услугу.
– И теперь хочешь услугу взамен. Рассказывай.
Сейчас, как и раньше, Томми не хотел втягивать Аниту в эту историю. Но одного его присутствия в доме было достаточно, чтобы превратить ее в мишень, если кто-то уже навел прицел. Очень некстати, что Анита живет на первом этаже. Томми встал, подошел к стеклянной двери – тут хотя бы висит мощный замок. Но окно… Среди преступников вошло в моду бросать ручные гранаты в дом людям, с которыми у них старые счеты. Анита, видимо, догадалась, о чем он думает, и сказала:
– Постучи по нему.
Томми осторожно постучал по окну в двери костяшкой указательного пальца. Звук получился тихим, поскольку поверхность была тверда как камень.
– Бронированное стекло, – объяснила Анита. – Три сантиметра.
– В окне тоже?
– Во всех окнах.
Однажды, когда Томми спросил о сувальдном замке на входной двери, Анита ответила, что решила «укрепить» квартиру, но не уточнила как. Чтобы защититься от людей из своего прошлого, которые считали, что она им что-то должна.
– Дорогой способ застраховать жизнь, – сказал Томми.
– Это еще и страхование имущества. – Анита показала на картину с рыбацкими лодками в неземном полуночном солнце. – Она видна в окно и стоит полмиллиона. Так ты расскажешь, наконец?
Томми сел на диван и сцепил руки на животе. Справедливости ради Анита должна знать, во что ввязывается, и Томми рассказал то, что узнал об Иксе от Эрнесто. Работа в прачечной, покушение на убийство, годы, проведенные в Колумбии, партия кокаина в баке. Затем о самоубийстве Чиво, похищении Линуса и его возвращении.
– Ты с ним говорил? – спросила Анита.
– Нет. Думаю, он не хочет со мной говорить.
– Я думала, вы близки.
– Были близки. Но в последнее время… – В груди у Томми что-то сжалось. С того момента, как они стояли на балконе и Линус спросил о чистом кокаине, Томми подозревал, что племянник увязает в таких дебрях, из которых мало кто возвращается, и что Томми сделал, чтобы ему помешать?
Он мог утешать себя тем, что единственный действенный способ – посадить Линуса под замок и не давать ему выйти из дома. Он пошел по наклонной, и теперь оставалось лишь бежать дальше. Так всегда и бывает, Томми это знал, но от ощущения собственной безответственности это не спасало. Помассировал грудную клетку ладонью, чтобы растереть образовавшийся внутри ком.
– Это не твоя вина, – сказала Анита.
– Может, и так. Но именно так это ощущается.
– Зачем тебе встречаться с Альбином Картоном?
– Картоном? Его так зовут?
– Нет, но он весь как будто из бумаги.
Ком внутри начал рассасываться. Кое-что он все же может сделать. Наверное.
– Альбин работал в Худдинге, когда там был Икс. Еще до прачечной. Может, он что-то расскажет, и это поможет… подобраться к этому человеку. И в перспективе положить конец его делам.
– Ради Линуса?
– В том числе. Как ты понимаешь, из-за этого я становлюсь беззащитным, а теперь еще и живу в твоей квартире. Так что скажи, если хочешь, чтобы я переехал.
– Нет. Но теперь понятно, почему тебя заинтересовало окно.
8
Номер Альбина Картона был у Аниты в телефоне, и, поскольку возглас «Анита!» послышался уже после второго гудка, ее номер у него, очевидно, тоже был. Анита рассказала, что он несколько раз к ней приставал, но она его отшила. Вероятно, не стоило просить ее звонить, но Томми не хотел, чтобы Картонная Башка узнал, что заинтересованное лицо – это он. Люди калибра Альбина имеют склонность забывать свои обещания.
– Привет, Альбин. Слушай, у меня тут есть человек, которому надо с тобой поговорить… да, можно сказать, что срочно… нет, не по телефону… сможешь? Отлично, очень мило с твоей стороны. Что? Нет, точно не знаю… Ладно, увидимся.
Анита повесила трубку:
– Приедет через час.
– Отлично сработано, – сказал Томми. – Чего ты точно не знаешь?
– О какой сумме идет речь. Речь вообще о деньгах?
– Нисколько.
– Хорошо.
Повеяло свежим ветром охоты, и он сдул чувство удушения. Теперь нужно загнать лису в ловушку. Глаза Аниты тоже заблестели по-новому, и она сказала:
– Может, нам стоит открыть детективное агентство. Типа как Богарт и Бэколл[59].
– Анита, я должен еще раз сказать…
– Знаю-знаю. Все серьезно. Но и пошутить иногда тоже можно?
– Ненавижу быть занудой, но помнишь мужика, которому язык вытащили через горло? Пытки длиной в сутки. Вот на каком мы уровне.
Блеск погас, на лице Аниты промелькнула тень, и Томми поспешил добавить:
– Я не говорю, что это случится с тобой, я правда так не думаю, но…
– Томми, заткнись, – сказала Анита, и теперь чернота в ее глазах выглядела пугающе. – Ты не знаешь и половины того, что мне пришлось пережить. О самом ужасном я не рассказывала. Но я жива. Если мы будем жить вместе, надо утвердить базовые правила. Правило номер один можем обсудить сразу: Анита шутит, сколько захочет, и о том, о чем захочет. Хочешь это законспектировать? Нет? Какое у тебя первое правило?
– Что я хочу быть с тобой.
Анита закатила глаза:
– Вот только не начинай.
Альбин приехал за пять минут до назначенного времени. Сидя на кухне, Томми слышал, как он и Анита обмениваются приветствиями. Хотя Томми не мог разобрать слов, в интонациях Альбина было что-то сальное. Послышался дребезжащий звук: Анита повернула замок, и ловушка захлопнулась.
Голос Альбина становился все ближе.
– Итак, что у тебя есть для дядюшки Альбина сегодня, это какой-то?..
Вопрос оборвался, когда Альбин вошел в кухню и увидел Томми. На секунду он показался сбитым с толку, секундой позже попытался сбежать, а в третью секунду включил бесцветную улыбку.
– У нас тут другой дядюшка, – сказал Томми. – У которого есть вопросики.
– Привет, Томми, – поздоровался Альбин и протянул ему руку. – Давно не виделись.
– Десять лет, – сказал Томми и пожал руку, которая была такой же худой и сухой, какой он ее помнил. – Читал книгу?
– Какую книгу?
– Сам знаешь какую.
Альбин сделал вид, что пытается припомнить. Томми был убежден, что он урвал себе книгу о торговле людьми в день ее выхода, чтобы проконтролировать, что его имя или герой там не фигурируют. Так и было. Томми сдержал обещание, иначе сейчас они бы здесь не сидели.
Прошедшие десять лет обошлись с Альбином не так сурово, как с ним самим. У Альбина была такая внешность, которая скорее высыхает и твердеет, словно в процессе медленной мумификации, чем покрывается морщинами и стареет. Несмотря на возраст, а ему было около шестидесяти, его кожа была гладкой, хотя и напоминала пергамент. Альбин Картон, как и было сказано. Он щелкнул пальцами и сказал:
– Ах, эту. Да-да. Хорошая книга.
Анита вошла в кухню и предложила им сесть – ее нервировало, когда люди разговаривали стоя, если только это не вечеринка. Томми и Альбин сели по разные стороны стола, а Анита сбоку, словно руководила мероприятием; она же заговорила первой.
– Томми интересует одна вещь, – сказала она. – И мы оба будем очень рады, если ты сможешь нам об этом рассказать.
– Что это за вещь?
– Человек, с которым ты сталкивался по работе.
– Вы же знаете, я связан адвокатской тайной. – Альбин наклонился вперед, чтобы заглянуть в гостиную. – Где вы спрятали того, кому нужна помощь?
– Он сидит здесь, – Анита указала на Томми. – Ему нужна помощь, о чем я только что сказала.
И тут до Альбина дошло. Он скорчил недовольную гримасу и начал вставать со стула. Томми был настолько поражен тем, что Анита взяла на себя руководство, что не решался открыть рот, но сейчас постучал пальцем по столу и приказал:
– Сядь. Я оказал тебе услугу, и теперь ты окажешь мне ответную услугу. Так это работает.
– Я обязан соблюдать адвокатскую тайну, – ответил Альбин. – Так это работает.
– Альбин, милый… – начала Анита, но он ее перебил.
– Я не милый. – Альбин поднялся. – И если это все…
– Я знаю, что ты не милый, – сказала Анита. – И Томми тоже знает. Ты противный. Настолько, что наших с Томми знаний о тебе хватило бы на книгу. Согласен, Томми?
– Ну-у, – ответил Томми. – На пару длинных статей точно. Секс, криминал и психология. Ничего хорошего, короче. Психолог-проститутка, терапевт, который попался. – Томми показал на пустой стул. – Сядь. Мне сказать в лоб? Если ты мне не поможешь, я тебя уничтожу. С легкостью и радостью.
На мгновение показалось, что Альбин размышляет, как еще можно выйти из ситуации, предположительно посредством угрозы. Перебирает, кого знает, что они могут сделать, – все в таком духе, но, бросив взгляд на бесстрастные лица Томми и Аниты, он снова сел на стул. И так сжал и без того тонкие губы, что их было почти не видно. Анита похлопала его по руке:
– Это не опасно. Тебе ничего не грозит.
Напряжение на лице Альбина спало. Томми изумился. Инстинктивно он и Анита сыграли сцену с хорошим копом/плохим копом, и она, кажется, прекрасно сработала. Хотя Альбин и нацепил маску мученика, сейчас он казался достаточно сговорчивым для расспросов. Томми достал электронную сигарету, и Альбин боязливо посмотрел на черный металлический корпус, будто внутри была сыворотка правды, которую ему собирались вколоть. Томми затянулся, показал мундштуком на Альбина и сказал:
– Речь о человеке, который лежал в Худдинге в середине восьмидесятых, как раз когда ты там работал.
– И сейчас работаю.
– Угу. И примерно в 2000 году его направили на работу в прачечной в Сарае. Ничего не припоминаешь?
Альбин пожал плечами.
– Существует множество таких мест и таких работ. Прошло шестнадцать лет, почему я должен это помнить?
– Думаю, ты помнишь этого человека, если контактировал с ним. – Томми провел указательным пальцем по лбу и затем вниз к щеке. – У него есть шрам через все лицо.
Глаза Альбина расширились. Не успел он придумать отговорку, как Томми сказал:
– Альбин. Если скажешь, что не знаешь, не помнишь или не хочешь рассказывать, это не играет никакой роли. Если я не узнаю то, что хочу узнать, я тебя убью. Фигурально выражаясь.
– Томми, – вмешалась Анита. – Если он действительно не знает…
– Не важно, – ответил Томми. – Все равно напишу. Мне это надоело.
– Подожди, – сказал Альбин. – Ничего такого я не говорил. Я был там, когда он поступил. В восемьдесят шестом. Я только что начал работать. Он лежал в подростковом отделении, потому прямого контакта с ним я не имел, но разговоры ходили разные.
Томми так и подмывало отпустить какой-нибудь ироничный комментарий об адвокатской тайне, но он сдержался. И сказал:
– Говоришь, поступил. А откуда он поступил?
– Насколько я понимаю, его нашли в Брункебергском туннеле.
Сердце Томми екнуло, он обменялся взглядом с Анитой, затем она спросила:
– В самом туннеле?
– Нет, – ответил Альбин. – Там была какая-то система вентиляции. Вентиляционная камера. Полиция искала оружие после убийства Пальме. Парня нашли и отправили в больницу. Он был очень плох.
– Как его звали? – спросил Томми.
Альбин усмехнулся:
– Ну, паспорта у него с собой не было. Ничего не было. Когда он заговорил, то часто повторял «Сигге», но казалось, он скорее обращался к кому-то.
– К кому?
– Меня там не было. Я только слышал об этом.
Альбин договорил предложение с нисходящей интонацией. Он собирался заканчивать. Анита взяла его за руку, словно здесь были лишь они вдвоем, заглянула Альбину в глаза и сказала:
– Замечательно, что ты это помнишь. Это очень важно. Помнишь что-нибудь еще?
Ее игра была такой достоверной, а голос таким чувственно-нежным, что Томми начал ревновать. С ним она так никогда не разговаривает. Он поборол это чувство, поскольку знал причину: в этом не было необходимости. Но все же.
Представление Аниты произвело на Альбина желаемое воздействие. Он приободрился:
– Да, кое-что еще помню. – Он заговорщицки посмотрел на Аниту и понизил голос: – Его называли Стеной.
– Стеной? – переспросила Анита, не впуская Томми в пузырь, который создала вокруг себя и Альбина.
– Угу. Сначала говорили Тот, который ходит сквозь стены, но это слишком длинно, поэтому оставили просто Стену.
Томми сидел молча, не решаясь нарушить доверительную атмосферу, которую Анита создала движением руки и голосом. Когда Альбин посчитал, что достаточно насладился моментом, он продолжил:
– Бывало так: его запирали в палате, а когда через какое-то время приходили, его там не было. Он мог оказаться в другой палате, которая тоже была заперта.
– Как это происходило? – спросила Анита.
– Об этом история умалчивает. Но многим становилось по-настоящему страшно. Словно это было что-то сверхъестественное. Откуда мне знать? Может, у него ключи были. Хотя такое происходило и в лежачем положении после приступа. Но это все, конечно, только болтовня.
Альбин вошел в раж, история увлекла его за собой:
– Еще одно. В подростковом отделении никогда не было столько самоубийств, как в то время, когда он там лежал. В первую очередь умирали те, кто так или иначе над ним издевался. В стационаре нелегко покончить с собой, все предметы, которые можно использовать, находятся под замком. Но если ты точно решился, то… Перерезать сонную артерию пластмассовым ножом – небыстро. В общем, все это продолжалось около года, а потом уже никто не нарывался.
Альбин сделал жест, означающий «я все сказал», и Томми решился задать вопрос:
– Ты читал что-нибудь из того, что я писал в последнее время?
Альбин презрительно скривился:
– Я не читаю желтую прессу.
Альбин бросил предупреждающий взгляд на Томми, и тот ретировался, но в голове роились фразы, которые хотелось высказать этому снобу-извращенцу, держащему за руку его девушку.
Мою девушку?
Томми принялся обдумывать коннотации этого понятия, а Аните удалось выпытать из Альбина еще немного.
– А что потом? – спросила она. – Когда он вырос. Когда его выписали.
– Тогда он тоже лежал не в моем отделении, но думаю, ему стало лучше. Он начал говорить. Через несколько лет его стали отпускать на время, но у него не было семьи, некуда было идти, поэтому можно сказать, что он остался. Пока его не выписали, и тогда он, видимо, и оказался в прачечной, раз вы так говорите.
– Больше ничего?
– Нет, это все. А теперь пусть дядя Томми оценит, достаточно ли этого для того, чтобы он не мстил тому, кто ему ничего плохого не сделал.
– Я думаю, – отозвался Томми.
Анита выпустила руку Альбина, и это движение словно воскресило у него в памяти какое-то воспоминание. Он щелкнул пальцами и сказал:
– А, вот еще. Очевидно, в конце он много времени проводил с Петером Химмельстрандом.
На мгновение у Томми закружилась голова, и он смог лишь переспросить:
– Петером Химмельстрандом?
– Да. Ну, журналистом. Автором песен.
– Я знаю, кто такой Петер Химмельстранд. Но что значит «проводил время»? Это как?
– Ну, он же тогда там лежал, в обычной больнице. Хроническая обструктивная болезнь легких. Курение. И Стена к нему довольно часто заходил уже в конце. Кажется, Химмельстранд умер в девяносто девятом, и вроде сразу после этого Стену выписали.
Альбин усмехнулся и кивнул сам себе, словно вспомнил забавную деталь.
– Что такое? – спросила Анита. – Что-то еще?
– Да. Худдинге – большая больница. Там всякое случается. С годами там сложилась собственная мифология, как в том датском сериале, «Королевство», и Петер Химмельстранд стал ее частью.
– Каким образом?
– Ну, знаешь, хроническая обструктивная болезнь легких. Его же подключили к куче трубок и баллонов, и он почти не мог двигаться, иначе возникал риск коллапса легкого. Потом-то это скрыли, но, видимо, в девяносто девятом он не умер.
– А что тогда?
– Он исчез. Когда в палату пришли, все трубки и баллоны лежали на койке. Но от мужика не осталось и следа. Он как будто испарился.