1
У Томми была привычка, от которой он, несмотря на тридцать лет в журналистике, никак не мог избавиться. Как только печатали его текст, он покупал газету, чтобы посмотреть, как материал выглядит на бумаге. Когда он однажды чисто теоретически обсуждал это с коллегами, все в один голос заявили, что никогда не вспоминают о своих текстах после сдачи в печать. Одно из двух: или Томми необычайно эгоцентричен, или они врут.
Мрачный октябрьский день. Пышная разноветная осенняя листва опала, и, когда Томми с Хагге на поводке пошел за газетой, воздух пронизывала сырость. Хагге выбрался из депрессии и время от времени отходил от ноги Томми, чтобы обнюхать столбы и распределительные щиты. Томми всегда казалось, что Хагге делает свои собачьи дела с отсутствующим видом, скорее из чувства долга, нежели желания, словно поддерживает видимость и выполняет порученную ему работу. Да, да, столб. Понюхать, пописать. Да, да.
Единственными, кто знал секрет Томми, были две женщины, посменно работающие в киоске. Открыв дверь, Томми увидел, что сегодня там, к счастью, Карин, менее задиристая. Томми вошел, она улыбнулась ему и вышла из-за прилавка.
– Привет, Томми, привет, Хагге.
Она присела на корточки, Хагге потрусил вперед и облизал ей руку. Бросил взгляд на Томми, как бы говоря: смотри, вот что от меня ожидается. Карин погладила его по голове и сказала:
– Я читала. Страх какой.
Томми взял экземпляр «Стокхольмснютт» и улыбнулся, увидев, что Уве поместил его статью на первой полосе. Полстраницы здесь и дальше страницы «четыре» и «пять». Улыбка застыла на лице Томми, когда он прочитал, что придумал автор заголовка. «КРИМИНАЛЬНЫЙ АНГЕЛ СМЕРТИ». Видимо, это дело рук Буссе, который питал излишнюю слабость к ассонансам и слову «смерть».
Но сверстано красиво, текст проиллюстрирован: география самоубийств и фотография… остатки улыбки исчезли с лица Томми, когда за накрытым телом, которое помещали в карету скорой помощи, он узнал дом Ханса-Оке.
– Да, – сказал Томми. – Ужасно страшно.
Ханс-Оке упоминался в тексте, но, поскольку Томми читал его прощальное письмо, он написал, что смерть Ханса-Оке, вероятно, не связана с волной самоубийств. Похоже, Буссе придерживался другого мнения.
– Ты знаешь больше, чем написал? – спросила Карин.
– О чем?
– Об этом… Экисе.
Текст Томми по большей части был пережевыванием старых фактов. Что по-настоящему нового он мог бы добавить: с одной стороны, то, что причиной самоубийств стали разговоры жертв с одним или несколькими собеседниками, а также самое важное: имя. Экис. Даже если не знать, что оно означает «Х», звучит все равно зловеще.
– Да, – сказал Томми. – Пожалуй, знаю.
– Можешь рассказать?
– Тогда потом придется тебя убить.
Томми был почти уверен, что груз кокаина имеет отношение к этой истории, но чтобы писать об этом, недоставало информации. Он встретится с Мехди после обеда – хотел дождаться, когда сдаст статью в печать и продемонстрирует, что снова в деле. Поэтому было приятно, что материал поместили на первую полосу. Карин как будто прочитала его мысли, улыбнулась последней реплике и сказала:
– Надо бы сделать что-то с подписью под материалом. Как у того Мехди.
Томми пролистал и нашел текст Мехди, да и самого Мехди: одетый в черную футболку, он играл бицепсами на фотографии в два раза больше, чем фотография Томми, но красный пиджак и халтура в фотошопе, к сожалению, превращали его в потрепанного директора цирка.
– Придет время, и ты тоже состаришься, Карин, – сказал Томми и положил на прилавок газету и вафлю в шоколаде.
2
Томми медленно шел домой. Когда-то он был центром внимания в «Кафе Опера» и направо и налево угощал всех шампанским «Боланже» после какой-нибудь особенно удачной работенки, книги, рецензии или программы на телевидении. Теперь он отмечал успех вафлей в шоколаде, которую жевал по дороге домой. В каком-то смысле этот вариант ему нравился больше, и, если уж на то пошло, Хагге тоже мог участвовать в празднестве. Среди нетипичных для пса качеств у Хагге было и пристрастие к шоколаду, особенно вафлям в шоколаде. Последний кусочек предназначался ему.
На полпути домой телефон Томми издал звук, который он не узнал, – словно капля упала в эхо-камеру. Иконка «Снэпчата» показывала, что пришло сообщение. Он сел на крышку ящика с песком и нажал на маленькое привидение.
Увиденное настолько выбило его из колеи, что он чуть не забыл сделать скриншот. Изображение доступно лишь пять секунд, после чего исчезает навсегда, если не успеть нажать на нужные кнопки. Томми сделал глубокий вдох и достал скриншот из архива.
На фотографии Ханс-Оке сидел в своей постели с пластиковым пакетом на голове. Сидел. Еще живой. В окне за ним было темно, то есть снимок, вероятно, сделан вечером. Через минуту или две он задохнется, упадет и примет позу, в которой Томми его нашел. Экис прочел его статью и хочет исправить фактическую ошибку. Ханс-Оке, конечно, один из них.
Минуточку…
Томми приложил указательный и большой пальцы к экрану и увеличил темное окно, в котором отражалась освещенная комната. В нем виднелась огромная сидящая фигура Ханса-Оке, который стоически ожидал смерти, а в нескольких метрах позади него, с телефоном, поднятым перед лицом…
Снова раздался звук падающей капли, Томми вздрогнул и чуть не уронил телефон. Новое сообщение. Томми нажал на него.
На фотографии был запечатлен мужчина в белой футболке: он лежал в контейнере, окруженный старыми компьютерными мониторами. На голову ему был надет старый стационарный «Мак», через разбитый экран виднелось превратившееся в кровавое месиво лицо. Томми как раз собирался сделать скриншот, но остановился, когда увидел надпись на футболке мужчины, выведенную, по всей видимости, его собственной кровью: «СКРИНШОТ».
Пока Томми колебался, фотография исчезла. Экис не хочет, чтобы его фотографии сохраняли. Если бы Томми не изучил, что такое «Снэпчат», его бы накрыла паранойя. Теперь же он знал, что отправителю изображения приходит сообщение, если получатель делает скриншот. Томми вернулся к фотографии Ханса-Оке, к отражению в окне.
Так это ты?
Мужчина – а скорее всего, это был именно мужчина – держал телефон перед лицом, был плохо освещен и в отражении в окне находился в расфокусе. О его внешности можно было сказать лишь то, что у него светлые волосы и средний рост. И все же эта информация, которая теперь хранилась в телефоне у Томми, была на вес золота. Он дал Экису имя, теперь можно было добавить к имени изображение. Томми встал с ящика и так заторопился домой, чтобы прогнать изображение через программу «Aperture», что Хагге едва за ним поспевал.
Томми не был специалистом по компьютерным программам, но спустя час смог очистить увеличенное изображение настолько, что проявились новые детали. Теперь он на девяносто девять процентов был уверен, что на снимке мужчина. На это указывало все: осанка, телосложение, те черты лица, которые можно было различить.
Более четкие контуры и высокая контрастность обратили внимание Томми на две вещи. Первое: человек, сделавший фотографию, носил тонкие перчатки и держал телефон неуклюже, судорожно вцепившись в него, как будто не знал, как с ним обращаться. Второе было сложнее четко сформулировать. Что-то было не так с вырисовывающимися частями лица. Ухо находилось не там, где должно, губы застыли. Словно ему неудачно сделали пластическую операцию.
Половая принадлежность была единственным вопросом, на который фотография дала ответ, в остальном их только прибавилось. Один из них заключался в том, почему Томми вообще получил этот снимок. Изображение, на котором виден сам Экис, если это вообще он? А Томми был уверен, что отражение в окне не было проявлением неосмотрительности.
Экис, разумеется, понимал, что Томми сделает скриншот, очистит фотографию и затем использует ее в какой-нибудь статье, за которую потребует гонорар в пять раз выше. Вопрос был в том, зачем он показался.
3
Томми открыл пустой файл, чтобы начать работу над новой статьей, в которой можно было бы использовать полученную фотографию, но, просидев пять минут и не придумав первое предложение, он встал из-за компьютера и пересел в кресло, осматриваясь по сторонам в поисках вдохновения.
Свою квартиру Томми не любил, но и не ненавидел. Как и многое другое в его жизни, она просто выполняла свою функцию. Томми купил ее после смерти дамы, которая прожила здесь всю жизнь, и, переехав сюда, сохранил все, как было. Пастельно-зеленые дверцы кухонных шкафов пятидесятых годов, антикварная газовая плита и обои с поблекшими цветами, которых было почти не видно, потому что стены покрывали книжные стеллажи.
В то время когда Томми греб деньги лопатой, они утекали сквозь пальцы, и теперь у него осталось лишь несколько вещей, которые намекали на то, что однажды он хорошо зарабатывал. На кухне, зажатая в нише, стояла кофемашина «Rocket Milano». На приготовление чашки кофе «с нуля» уходило пять минут, и Томми не раз собирался купить капсульную кофеварку, но так этого и не сделал. С одной стороны, в каждом шаге этого процесса было что-то медитативное, а с другой – Томми не хотел признавать поражение.
Томми презрительно фыркал на тех, кто тратил силы на дизайн интерьера, и в то же время им завидовал. Чисто теоретически неплохо бы навести дома красоту, но Томми не знал, с чего начать. Однажды, когда ему понадобилась табуретка, чтобы класть на нее ноги, он в припадке умопомрачения зашел в магазин «Свенскт-тенн» и купил дизайнерскую вещь за почти десять штук. Рядом с просиженным креслом она была так же неуместна, как павлин на птицефабрике, и чувствовалось, что она брезгливо отворачивается от других предметов мебели в комнате.
Даже если бы Томми спустил в «Свенскт-тенн» миллион и заполнил квартиру дизайнерской мебелью и дорогими коврами, это бы не помогло. И в этом случае квартира была бы похожа не на дом, а скорее на склад краденого. Его талант – слова, а не форма.
Когда Томми был в настроении кокетничать, он говорил, что его школой в профессии был не журфак, а еженедельный журнал для женщин среднего возраста.
«Все началось в сортире у бабушки», – вещал он, стоя у барной стойки в «Кафе Опера» в окружении своих почитателей-мужчин и единичных женщин. В бабушкином сортире лежала стопка журналов, и Томми просиживал там по полчаса или больше, читая рубрику «Преступления недели». Было что-то завораживающее в фотографиях обычных людей, комнат, на которых стрелки и круги указывали, где брызнула кровь, где лежало оружие. Сам факт, что повседневность внезапно может перевоплотиться в насилие. Невидимая, мутная бездна в человеческой душе.
В одиннадцать лет Томми начал было писать детективную историю, но потом ему стало скучно, и он отредактировал рассказ так, что тот стал похож на отчет о реальном преступлении, которые Томми читал в журнале. Продолжил он в том же духе. Формально Томми так и не получил образования, а всему научился на практике сам и за основу брал материалы из журнала.
Томми откинулся в кресле, закрыл глаза и мысленно вернулся в бабушкин сортир с характерным запахом дерьма и торфа, попытался представить, как история захватила его настолько, что время перестало существовать.
Хансу-Оке оставалось жить лишь минуту… фу, нет.
Отражение в оконном стекле… слишком длинно.
Четырнадцатое октября, время 19:42… тьфу, если бы только в комнате были часы.
Его называют Экис, человека, который… соберись, Томми.
По опыту он знал: совершенно бессмысленно пытаться что-то из себя выдавить. Вдохновение – дело такое: придет так придет, но, если надо было соблюсти дедлайн, оно приходило всегда. До сих пор. Томми встал с кресла, немного постоял у окна, глядя на улицу. До встречи с Мехди остается три часа, а там уже и вечер.
И тут на него накатило. Одиночество. Томми научился его обуздывать и даже ценить, но иногда внутри посасывало от пустоты, и его мир, который он так редко с кем-то делил, накрывала немая пелена. Хагге – хороший товарищ, но он не свидетель, с сознанием, как у Томми, который мог бы взглянуть на него и подтвердить его существование. Для этого требовался человек. К счастью, такой человек у Томми был. Он позвонил Аните, и она ответила после второго гудка:
– Да? Привет.
Анита была очень болтлива, но ненавидела говорить по телефону. Объясняла она это тем, что у нее каждый раз возникает ощущение чего-то неживого – будто она разговаривает с отрубленной головой. Их разговоры обычно сводились к обсуждению места и времени.
– Не отвлекаю? – спросил Томми.
– Совсем нет.
– Сегодня?
– Давай.
– У тебя или у меня?
– У меня.
– О’кей. До встречи.
– После семи.
Не успел Томми спросить, захватить ли ему что-нибудь, как Анита повесила трубку.
Работая над книгой о торговле людьми, Томми несколько раз натыкался на имя Аниты, и ему удалось уговорить ее на встречу. Он так до конца и не понял, какова ее роль в сюжете, в центре которого были девушки из Восточной Европы, ложными обещаниями заманенные в Швецию.
С одной стороны, Анита утешала девушек, заботилась о них и иногда пускала пожить к себе домой. С другой стороны, сутенеры это терпели – свидетельство того, что она сама вовлечена в их бизнес и, вероятно, неплохо на этом зарабатывает. В этом механизме она служила смазочным материалом и, может быть, отличалась особой жестокостью. Или, наоборот – была хорошим человеком, который делал, что мог, в омерзительной системе. Томми не знал.
Он уже давно не смотрел на друзей и знакомых сквозь призму морали. В конечном счете они либо нравились ему, либо нет. Анита ему нравилась. Она была то уязвленной, то резкой, то нежной, то циничной. Непостижимой. А еще ей нравился Хичкок.
Анита и сама была проституткой, но, когда пересеклись их с Томми дороги, ей было сорок три, и она принимала дома лишь отдельных клиентов «по старой дружбе» – в основном пожилых мужчин, которые за пятьсот крон получали физическое удовлетворение и возможность поговорить. Может, вечером она ждала клиента и поэтому пригласила Томми прийти после семи.
Они никогда не занимались сексом. Когда в начале их дружбы об этом зашла речь, Анита не возражала, но предупредила, что станет иначе воспринимать Томми и он в каком-то смысле превратится для нее в одного из многих.
Томми заговорил об этом, только чтобы проверить, не хочет ли этого она. Его же подобная перспектива не привлекала, он давно об этом знал. Геем Томми не был, насколько он мог судить. Просто не испытывал потребности. У него никогда не было секса. В повседневной жизни он никогда об этом не говорил, потому что подобное известие, скорее всего, вызвало бы большой переполох. Все вокруг словно помешались. Так что он успокоил Аниту по этому вопросу и заодно не стал одним из многих. Ему нравилось быть уникальным.
4
В начале девяностых заведение «Санкт-Эрикс боулинг» представляло из себя настоящее гангстерское гнездо. До казино вроде «Уксен» или «Монте-Карло» ему было далеко, но для места, где не было разрешения на подачу спиртного, оно пользовалось популярностью. Формальное отсутствие алкоголя, правда, роли не играло. Купить там можно было что угодно, как в открытую, так и из-под полы, а затем укрыться в уединенной части кафе и прекрасно проводить время.
Томми не раз там бывал и беседовал с представителями низших криминальных кругов, но так и не понял, почему именно это кафе с оранжевыми складными пластиковыми стульями и люминесцентными лампами стало важным местом встречи. Наверное, как часто бывает, просто так вышло.
После нескольких полицейских облав и банкротства кафе не работало несколько лет, а затем снова открылось под новым руководством. Парень с боснийско-хорватскими корнями по имени Драган полностью все переделал, отремонтировал дорожки и организовал диско-боулинг, что, в свою очередь, дало ему право продавать пиво. У одной из стен находилась сомнительная комбинация барной стойки и игрового уголка. Насколько Томми знал, репутация Драгана была безупречна, и он отказал бывшим завсегдатаям, когда те предприняли попытку вернуться. Время от времени Драган включал взгляд Терминатора и как минимум отпугивал всякую шушеру.
Мехди разговаривал с Драганом у кассы. Когда Томми вошел, оба повернули головы и странно на него посмотрели. Томми развел руками и показал на себя:
– Я жив, ясно? Жив!
– Да знаю я, – сказал Мехди. – А вот Драган слышал кое-что другое и порядком удивился, узнав, что я буду с тобой играть.
Вот и первый признак того, что у Драгана есть контакты в криминальной среде, – ведь, судя по всему, слухи о смерти Томми шли именно оттуда. Томми пожал руку Мехди и сказал Драгану:
– Давай разберемся. Кто сказал, что я помер, и что именно он сказал?
– Ронни, – ответил Драган. – Полицейский, который сюда захаживает.
– Не знаю такого, – сказал Томми. – Что же он сказал?
– Что ты писал не то и не о том, и тебя, как там у вас говорят, порешили.
– И о ком же я писал?
– О ком-то, за кем они охотятся. И кого не знают.
Теперь в разговор вмешался Мехди:
– Тот новый, о котором написал Томми?
– Откуда я знаю? – сказал Драган, и в его глазах на секунду промелькнул Терминатор. – Я со своим именем ничего поделать не могу.
После того как Мехди извинился и Томми выдали сменные ботинки, они пошли к дорожке, где Мехди выбрал черный шар номер 16, самый тяжелый, а Томми довольствовался темно-синей десяткой. Он не ожидал, что Мехди предложит встретиться в боулинге и сыграть пару партий.
Боулинг – единственная спортивная игра, в которой Томми был силен, и он решил, что Мехди это известно. Может, Мехди играет еще лучше и хочет воспользоваться случаем и уделать Томми еще и на этом фронте. Хотя на него это не похоже. Учитывая положение Мехди, он вел себя на удивление смиренно.
– Оригинально. – Мехди запустил шар, словно гирю. – Если все так и есть. Так сказать, заранее послать предупреждение. Кстати, отличный текст. Экис. Красиво. У тебя есть с ним контакт?
Томми медлил с ответом, и Мехди вопросительно вскинул брови:
– Значит, есть? Поздравляю! Ты с ним говорил?
– Он присылает фотографии. В «Снэпчате».
Мехди остановился, посмотрел на Томми и медленно кивнул.
– Что такое? – спросил Томми.
– Я говорил с одним парнем, – сказал Мехди. – Можно сказать, из верхушки. И вдруг ему приходит сообщение. Знаешь, этот звук. В телефоне. Помню, что подумал: «Снэпчат»? Им же пользуются только двенадцатилетние девчонки. Но это многое объясняет. Какие фотографии он шлет?
Томми взглянул на Мехди, тот отложил шар и поднял руки.
– Ладно-ладно. Сорри. Я ничего не выпытываю. Просто интересно. Начнешь?
Томми не играл уже несколько месяцев, и сейчас ему недоставало синхронности. Когда дорожка, шар и движение руки становятся единым целым, и у шара есть только один путь. Все же Томми начал неплохо и послал крученый шар, который ударил как раз там, где надо: в правую часть первой кегли. Страйк.
На пике формы Томми выбивал максимум две идеальные серии подряд, а в худшем случае выходило шесть-семь страйков за игру, остальное – спэры.
Мехди демонстрировал совершенно иной стиль. Два быстрых шага вперед, после чего он посылал шар по прямой, словно таран. Раздавался грохот, и восемь кеглей взлетали в воздух. Две оставшихся дрожали, будто боясь следующей атаки. К удивлению Томми, Мехди сжал кулак и сказал: «Йес-с!» Ожидается хороший вечер.
Мехди уничтожил две оставшиеся кегли той же беспощадной пушкой и еще одним «Йес». Томми повертел шар в руках и спросил:
– Тот чистейший кокс, который недавно появился. Тебе что-нибудь известно?
Мехди помотал головой, и в груди у Томми что-то оборвалось. Но движение Мехди относилось не к недостатку информации, а к самому явлению.
– Он повсюду. Тысяча крон за грамм. С ума можно сойти.
– Везде по одной цене? Он разве не девяностопроцентный?
– Да, так и есть, говорю же, это невероятно. Он полностью занял рынок и никак не закончится.
Томми запустил шар по той же идеальной дуге, что и в прошлый раз. Все кегли упали, и на экране над дорожкой высветилось ярко-красное «Х».
– Томми, ну ты мужик. – Мехди бросил шар, который сбился влево и задел лишь пять кеглей. На этот раз обошлось без «йес». После шести заходов у Томми было в два раза больше очков, чем у Мехди, хотя тот был близок к тому, чтобы выбить спэр.
– Я тут подумал, – начал Мехди. – Как мы все это поделим?
Возможно, вот чем объясняется их партия в боулинг. Мехди смиренен, но и в хитрости ему не откажешь. Вполне вероятно, он знает, насколько Томми силен в боулинге, и хочет создать ему хорошее настроение, а затем начать переговоры о разделе территории. Томми и был в хорошем настроении, спору нет, но просто так отдать что-то Мехди он мог только в состоянии экстаза.
– Какие будут предложения? – поинтересовался Томми.
– Ты рассказываешь все, что тебе известно, потом я рассказываю все, что известно мне. Ты берешь самоубийства, я беру кокс.
– Будет непросто, – сказал Томми. – Теперь, когда все связано.
Мехди стиснул зубы, так что проступила идеальная, как у кинозвезды, линия челюсти, сделал два шага, запустил снаряд и первым страйком сбил все кегли. Постоял пару секунд, глядя на «Х», и даже забыл сказать «Йес».
– Ладно, Томми, – произнес он. – Забирай. Мне хватит и последствий. Дети, торговля, все такое, по рукам?
– По рукам. Спасибо. Только один вопрос.
Мехди состроил гримасу, словно говоря: не злоупотребляй моей добротой. Томми сказал:
– Это личное. В Сарае этот кокс тоже есть?
– Да. Личное?
– Именно. Личное.
– О’кей.
Следующие фреймы Томми проиграл, поскольку не мог сконцентрироваться. Он изо всех сил хотел, чтобы Линус не был в этом замешан. Перед последним заходом Томми сказал:
– Могу подкинуть тебе кое-что. Знаешь Чиво?
– Да, – ответил Мехди. – Но он держится в тени. Что тебе известно?
– Что он держится в тени. Даже это было нелегко выяснить.
– Спросил бы меня.
– А ты бы ответил?
Мехди усмехнулся и выбил еще один страйк, который его не спас бы, даже если бы Томми завалил все оставшиеся броски. Все же Мехди так обрадовался, что начал напевать.
Томми надеялся выжать больше из этой встречи, но понял, что ничего не выйдет, если не дать Мехди больше информации, раз оба влезли в эту историю. Информация о географии распространения кокаина и даже просто о его количествах представляла немалую ценность. Продолжая напевать, Мехди готовился к следующему броску, и Томми вдруг узнал мотив.
– Что это за мелодия? – спросил он.
Мехди покачал головой:
– Да вот услышал недавно. Бандосы в пригородах насвистывают. Хит какой-нибудь. Ты знаешь, что это?
– Да, – сказал Томми. – Хит и есть. Петер Химмельстранд написал для Яна Спарринга.
– Химмельстранд? Старик из «Экспрессен»[34]?
– Да. Называется «Со мною всегда небеса».
– Мать твою. Наверное, кто-то ее засемплировал или типа того.
– Да. Типа того.
Томми чуть не отправил последние шары в желоб. «Со мною всегда небеса». Таких совпадений не бывает. Эта песня преследовала его всю жизнь, с самого первого раза, когда эфир на полицейской радиоволне прервала интерференция. Тело Томми продолжало двигаться, а мозг был занят поиском связи между происходящим сейчас и Брункебергским туннелем.
5
Роман Томми с полицейской радиоволной начался, когда ему было семнадцать. К этому моменту он уже ступил на писательскую стезю, продал пару статей в газету «Вэстерурт» и занимал должность редактора в школьной газете. Томми начал тайком покупать мужской журнал «ФИБ-актуэлльт», потому что там печатали самые крутые криминальные репортажи. Обнаженные девушки его мало интересовали, и, возможно, как раз там и тогда он осознал отсутствие интереса к сексу. Обнаженная кожа, грудь, попки, ну и что?
В мае 1975 года в журнале вышла статья о криминальных репортерах и полицейской волне. Почти у всех эта волна была включена фоном, и они бессознательно фильтровали вытекающую оттуда информацию, настораживаясь, если появлялось что-то интересное. Радиоприемник был незаменим, если репортер хотел оказаться в нужном месте в нужный момент.
Через школьного приятеля-радиолюбителя Томми купил подержанный УКВ-сканер «Handic 007» с кварцевыми резонаторами и антенной с усилителем. Он никогда не забудет, как впервые поймал нужную частоту, и собственное возбуждение оттого, что слушаешь настоящие голоса, передающие информацию о том, что происходит прямо сейчас.
Вскоре возбуждение сменилось разочарованием. Томми знал, что для названия разных преступлений полиция использует цифровые коды, но не осознавал масштаб проблемы. Можно было с легкостью отслеживать, какая машина куда поедет, но что она будет делать на месте, скрывалось за формулировками вроде «двенадцать» или, «возможно, тридцать один».
Томми собрал всю свою отвагу, позвонил в редакцию журнала и попросил, чтобы его соединили с Билли Далем, его любимым журналистом. Ему повезло. Билли против обыкновения оказался на месте и ответил на звонок:
– Да, Билли!
Голос прозвучал сурово и суетливо, чего Томми и боялся. Томми сделал глубокий вдох и начал:
– Извините, здравствуйте, меня зовут Томми Торстенссон, я большой почитатель ваших статей.
– Да?
– Я и сам пишу или, скорее, пытаюсь писать, а еще… еще я слушаю полицейские частоты.
– Да? И что?
Ладони Томми вспотели, язык прилип к нёбу. Еще никогда он не чувствовал себя таким ничтожеством. Единственное, что не давало ему повесить трубку, это понимание того, что ему никогда не стать журналистом, если он сдастся, едва столкнувшись с сопротивлением. Он стиснул зубы, чтобы не начать заикаться, и произнес только три слова:
– Мне нужны коды.
– Что?
– Цифровые коды для полицейской волны.
На несколько секунд воцарилась тишина, и Томми ждал, что Билли повесит трубку. Но на другом конце провода послышался хохот. Томми возрадовался, что Билли его не видит, потому что его щеки пылали, как конфорки на плите. Смех перешел в кашель, и, почти задыхаясь, Билли сказал:
– Тебе нужны коды. Сколько тебе лет?
– Семнадцать. Но я уже написал несколько статей.
Не успев вовремя остановиться, Томми добавил:
– Я хочу быть похожим на вас.
Билли откашлялся и сказал:
– Не стоит, Томми Торстенссон. Ты смог настроить частоту?
– Да, но я не понимаю, что они говорят.
– Ты осознаешь, что формально это незаконно, если собираешься распространять полученную информацию?
– Да.
– Да. А теперь ты звонишь мне и просишь соучаствовать в преступлении, которое собираешься совершить.
Томми не думал об этом с такой точки зрения, но Билли, конечно, говорил правду. Настроение Томми ухудшилось, но он постарался не подать виду:
– Да, будьте добры.
На секунду стало тихо, затем Билли спросил:
– Есть бумага и ручка?
Для Томми так и осталось загадкой, почему Билли Даль потратил пять минут своего драгоценного времени, чтобы отбарабанить сорок самых важных кодов, которые сам, разумеется, знал наизусть. Томми писал так быстро, что руку свело судорогой, и заполнил два листа А4 цифрами и соответствующими правонарушениями.
– Есть еще куча всего, но тебе это не нужно. В основном то, что связано с дорожным движением.
– Хорошо. Большое спасибо. Огромное спасибо.
– М-м-м. И еще. Если из этого когда-нибудь что-то получится…
– Да?
– Томми Т. Псевдоним. Так лучше звучит. Желаю удачи.
Томми повесил трубку и посмотрел на исписанные листы. Он был так счастлив, что хотелось кричать. Он не просто раздобыл коды, ему их дал сам Билли Даль. Билли Даль назвал его по имени и долго с ним говорил. С ним. С Томми Т.
Когда он уселся рядом с приемником, разложив листы перед собой, мир словно открылся ему. Угоны машин, избиения, кражи со взломом в торговых помещениях, исчезновения детей и их успешные поиски. Ругань в квартирах, повреждение имущества. Уже в первый день Томми выучил половину кодов, на следующий день – еще десять. Постепенно он запомнил и наиболее редкие: 39, насилие в отношении сотрудника полиции, и 50, вооруженный человек, будьте осторожны.
Благодаря полицейской волне Томми получил первую подработку. Неделю он запоем слушал по вечерам, а потом начал поступать как профессионалы, то есть оставлял радио фоном на низкой громкости, а сам делал уроки, читал или болтал по телефону с друзьями.
Родители терпели это так же, как и многое другое, что делалось с искренним интересом. Бетти часто сидела на полу в комнате у Томми и тоже слушала. Иногда она спрашивала: «Что они сейчас делают? Что сейчас произошло?» Ей было двенадцать, и она боготворила старшего брата. Томми ее терпел.
Через три недели после получения кодов интерес Бетти угас. Томми сидел за письменным столом и готовился к контрольной по физике, вполуха слушая радио. Вечер выдался спокойный, разве что из дома престарелых сбежал какой-то старик в маразме, а затем его нашли на детской площадке.
Томми заучивал формулы электропроводности, когда расслышал код, который заставил его увеличить громкость. Возможно, код 31, кража со взломом по адресу Карл Ларссонс-вэг, 42 в Сёдра-Энгбю, на место вызван патруль. Сам Томми жил в доме 28 по той же улице, до дома 42, не больше ста метров. Он схватил сумку с блокнотом и фотоаппарат, который всегда лежал наготове, и выбежал из дома.
Пока Томми бежал по улице, он вытащил фотоаппарат и повесил его на плечо, чтобы быть во всеоружии, и, как выяснилось, не зря. Он уже почти приблизился к особняку, когда на заднем дворе открылась калитка и с участка ринулся мужчина. Томми успел сделать несколько снимков.
Только когда мужчина был так далеко, что фотографировать его не имело смысла, Томми понял, что́ тот держал в руках. То, что он сначала принял за небольшой мешок с краденым, оказалось собакой. Подойдя к калитке, Томми услышал доносящийся из сада плач. Вошел в стиле Билли Даля, не дожидаясь приглашения.
На полпути от дома к калитке стояла женщина за пятьдесят и заламывала руки. Томми сделал снимок, потом подошел к ней и спросил:
– Что здесь произошло?
Женщина подняла на него заплаканное лицо:
– Стуре забрал Биби.
– Насколько я понимаю, Биби – это собака. А кто такой Стуре?
– Мой муж. Бывший. Я пришла домой и увидела, что зажжен свет, хотя я его выключала, и заметила, что в доме кто-то есть, поэтому пошла к телефонному автомату и вызвала полицию, а потом вернулась, и тогда он выбежал, даже не взял поводок, а ее сегодня даже не кормили, она всегда спит у меня в ногах… – Женщина совладала с собой и, ловя ртом воздух как выброшенная на берег рыба, спросила:
– Кстати, а ты кто?
– Томми Т. Журналист.
– Ты же живешь… – Женщина показала в направлении дома Томми. – …Там?
– Да, все так. – Прежде чем женщина успела сформулировать новые возражения, Томми воспользовался ее разбитым состоянием, чтобы разузнать больше.
– Очень вам сочувствую, – сказал он. – Как так вышло, что он забрал Биби?
Тремя минутами позже приехала полицейская машина, но за это время Томми успел выяснить, что все дело в тяжелом разводе, в ходе которого так и не было установлено, кому отойдет опека над собакой, и теперь бывший муж решил взять дело в свои руки. Томми записал эту формулировку в блокнот. Взять дело в свои руки.
Когда полиция спросила Томми, кто он такой, он представился обеспокоенным соседским мальчиком. А затем отправился домой писать.
Томми понимал, что события, которым он стал свидетелем, не годятся для серьезной статьи, но в его любимом журнале иногда печатали и тексты попроще. Как наркоманы пытались ограбить банк с помощью отвертки, а кто-то контрабандой провез гремучую змею в футляре от виолончели. Историю с собакой можно было использовать для тренировки.
Томми писал весь вечер, а на следующий день сдал пленку на срочную проявку, после чего продолжил работать над текстом, добавил детали, вроде того, что собака спала в ногах, отчаяние женщины, как она стояла и вертела в руках поводок. Поводок, кстати, был красным.
Фотографии оказались очень удачными. На той, где мужчина выбегал через калитку с собакой на руках, он выглядел как классический жулик, а комичность его образа соответствовала тональности текста. Фото женщины вышло хуже и не подходило в качестве иллюстрации, потому что она не держала в руках выдуманный красный поводок.
Короче говоря, Томми снова связался с Билли Далем, на следующий день пришел в редакцию и сдал материал, и все закончилось тем, что журнал напечатал текст Томми и выплатил ему гонорар в триста крон. Комическое впечатление от фотографии мужа усиливалось тем, что на его лицо поместили черную полосу.
Томми продолжал слушать полицейскую волну, которая стала его пропуском в профессию. Через несколько лет он купил приемник получше, с более широким диапазоном.
Впервые интерференция возникла 28 февраля 1986 года в 23:25. Тогда Томми писал для нескольких журналов и зарабатывал достаточно, чтобы снимать двушку в центре города. Услышав первый сигнал, сообщавший о стрельбе на перекрестке улиц Туннельгатан и Свеавеген, Томми вскочил на ноги.
Он прибавил громкость, оделся и взял сумку. Новый код указывал на то, что произошло убийство, и у Томми участился пульс. У него был шанс оказаться первым журналистом на месте преступления, а убийство считалось в преступной флоре шикарной розой. Он уже выходил из квартиры, но вдруг с треском, словно послание издалека, в эфир пробилась песня и заглушила голоса полицейских.
Кто-то любит меня там, в небесах.
Иначе бы не одарил так щедро.
Почему именно меня…
Интерференция исчезла, а у Томми не было времени думать о ней, поскольку возбужденный голос закричал:
– Это премьер-министр!
Томми побежал.
В следующий раз это случилось 23 июня 1991 года в 23:03. В то время Томми был постоянным сотрудником газеты «Стокхольмснютт», подрабатывал на стороне и зарабатывал так хорошо, что, когда съемные квартиры в его доме начали продавать, он смог позволить себе трёшку. Прозвучал код 20, «побои/преступление, связанное с насилием». Томми никак не отреагировал, но затем услышал адрес: перекресток улиц Туннельгатан и Свеавеген. Пока он собирался, в эфире снова заиграла песня:
Жизнь всегда баловала меня,
Подумайте сами, как я богат.
Не могу припомнить,
Чего у меня нет…
Услышав песню еще в первый раз, Томми выяснил, что написал ее Петер Химмельстранд, а исполняет Ян Спарринг. Когда он поговорил с полицейскими, бывшими на дежурстве той ночью, все, кроме одного, в ответ лишь качали головами. Патруль, первым прибывший на место, на секунду услышал песню, но на это едва ли стоило обращать внимание, разве нет?
Когда в Клубе публицистов Томми рассказал об этом самому Петеру Химмельстранду, тот только разразился кашлем заядлого курильщика и сказал, что Ян Спарринг, этот религиозный чувак, настаивал на изменении текста, чтобы получилось «Он любит меня там, в небесах», но Петер это пресек. Кто-то или ничего. Вот и все, что Химмельстранд мог сказать по этому вопросу.
Побои сами по себе не были чем-то из ряда вон. Скинхеды набросились на несчастного парня из Ливана и избили его так сильно, что почти проломили череп, когда колотили несчастного о мемориальную плиту Пальме[35]. Но сентиментальность денег не приносит. А если повернуть все с точки зрения места преступления, текст вполне можно было продать.
Последний случай произошел 19 мая 2009 года в 22:34. Теперь полиция пользовалась цифровой системой «Ракель», а полицейская волна осталась в прошлом. Звезда Томми закатывалась, и он собирался переезжать с улицы Биргер-Ярлсгатан на Маргретелундсвеген. В память о старой дружбе он фоном включал радио, хотя лишь изредка можно было услышать коды с машин, которые еще не перешли на новую систему. Когда возникла интерференция, в эфире слышался только статический шум.
Почему именно меня?
Как мало мы понимаем…
Томми не был занят, поэтому не спеша надел на Хагге ошейник, чтобы вывести его на вечернюю прогулку и посмотреть, не случилось ли чего неподалеку. Едва выйдя на улицу, он заметил полицейскую машину, припаркованную на Туннельгатан. Подойдя ближе, увидел женщину с маленькой девочкой в коляске, удаляющуюся от полицейского, с которым, видимо, только что разговаривала.
Женщина была примечательно красива, хоть и выглядела жестко и решительно. Если Томми правильно помнил, она была замужем за каким-то полуизвестным футболистом. Девочка симпатичная, похожая на куклу, но с пустыми глазами. Томми знал полицейского, который сделал записи и только что убрал блокнот.
– Здорóво, Микке, – сказал он. – Что тут произошло?
– Ничего такого, о чем ты мог бы написать, – ответил Микке.
– Не буду. Обещаю. Просто интересно.
Микке почесал подбородок краешком ручки.
– Черт знает что такое. Сначала она теряет ребенка и совершенно сходит с ума. А потом находит дочку запертой в Брункебергском туннеле.
– Она ее там оставила?
– Может, и так. Хотя утверждает другое. И с чего бы ей сначала оставлять ребенка, потом сходить с ума и хотеть его вернуть?
– Иногда люди и более странные вещи делают. Ты когда-нибудь слышал песню «Со мной всегда небеса»?
– Не-а. Новая, что ли?
– Нет. Старая. Очень старая.
6
Трехкомнатная квартира Аниты на первом этаже трехэтажного дома пятидесятых годов в Бергсхамре была обставлена просто, но со вкусом, всегда чисто прибрана и пропитана ароматом стеарина. Глядя на жилище Аниты, невозможно было догадаться, чем она занимается. После боулинга у Томми ныло правое плечо, поэтому, сняв ботинки и верхнюю одежду, он сел на кровать и собрался попросить Аниту сделать ему массаж. И тогда заметил пару вещей, которые намекали на род ее занятий.
На сатиновых простынях виднелись контуры тела, на прикроватном столике лежал рулон бумажных полотенец и тонкие перчатки. Очевидно, к Аните приходил клиент, чьи предпочтения были воспеты в старой песне. Подрочи мне в белых перчатках. Томми не был привередливым, но сидеть там, где совсем недавно лежал, как его называла Анита, Дядюшка Свен, – это уже слишком.
Томми встал, прошел в гостиную и рухнул в одно из двух белых кожаных кресел, стоящих по обе стороны от низкого стеклянного столика, на котором горели три свечи. Вкус Аниты в дизайне интерьеров напоминал предпочтения Семтекс-Янне, но то, что у него на складе казалось неуместным, здесь смотрелось стильно. Анита села во второе кресло и подперла подбородок рукой.
По работе Томми встречался со многими проститутками-женщинами и несколькими мужчинами, чтобы или написать о них, или добыть информацию. Некоторые их клиенты после эякуляции становились разговорчивыми и могли рассказать то, что не рассказали бы при других обстоятельствах. Многие женщины за тридцать, с которыми беседовал Томми, выглядели старше Аниты в ее пятьдесят два. В отличие от них, у нее был ясный взгляд. И дело тут не только в ее характере, а, в первую очередь, в том, что она уже много лет не принимала наркотики. Ничто не уничтожает свет глаз быстрее, чем жажда героина.
– Как прошел твой день, сокровище мое?
Они играли в старую женатую пару, где каждый из супругов относится к другому с большой нежностью. Успехи Аниты в этой роли были малоубедительны: она говорила слишком резко, но утверждала, что ей все равно нравится произносить такие чуждые для нее слова, поэтому игра продолжалась.
– Да вот, дорогая, – ответил Томми. – Кажется, я одновременно пытаюсь сложить три мозаики и перестал понимать, какие кусочки к какой из них относятся.
– Хочешь рассказать об этом?
– У тебя есть виски?
Анита приподняла выщипанные и накрашенные а-ля Марлен Дитрих брови. Спросить, есть ли у нее виски, все равно что спросить Фиделя Кастро, есть ли у него борода. Томми почесал в затылке:
– Да-да. «Макаллан». Семилетний.
Анита поднялась и открыла барный шкаф, внутри зажглось освещение. Полка за полкой с виски, начиная «Фэймос граус» и заканчивая бутылками, которые было бы правильнее назвать инвестициями, нежели просто спиртным. За лучшие из них она могла выручить до двадцати тысяч.
– «Макаллан», – вздохнула Анита, щедро наливая виски. – Может, тебе еще и лед подать?
– Нет, спасибо, – ответил Томми и взял бокал, который Анита протянула ему с таким выражением лица, словно передавала пакетик с собачьим дерьмом. Себе она плеснула немного виски, название которого смог бы выговорить только коренной шотландец.
Пламя свечи превращало жидкость в золото.
– Зачем ты его держишь, если так не любишь?
Анита села в кресло.
– Для таких, как ты.
– Я же один такой?
– Да, сокровище мое. А теперь я тебя слушаю.
Томми рассказал. Всё. Самоубийства, Ханс-Оке, Янне, Чиво. Фотографии, полученные через «Снэпчат», то, что рассказал Мехди, вплоть до песни и ее распространения в пригородах.
– Ее пел Ян Спарринг? – спросила Анита. – И ее же ты услышал на полицейской волне?
– Да. И теперь мы дошли до последней на данный момент главы. Три года назад, когда я был в отпуске, в Брункебергском туннеле нашли труп. Полицейский на пенсии, которого запытали до смерти, а потом подвесили на цепях от вентиляционной решетки.
– Я помню, – сказала Анита. – Разве это были не… колумбийцы?
– Эта версия рассматривалась. Из-за галстука. Но точно так и не выяснили.
– Что за галстук?
– Он умер не от пыток. А оттого, что ему разрезали шею и через отверстие вытащили язык. Это называется колумбийский галстук. Но тогда можно задаться вопросом, что такого сделал шведский полицейский на пенсии, что разозлил колумбийскую мафию, если это вообще были они, разозлил настолько, что они применили свои самые жуткие методы. К тому же в Швеции. Этот случай не уникальный, но очень, очень редкий.
– Тебе не страшно?
– Это необязательно связано с тем, чем я занимаюсь.
– Но ты думаешь, что связано.
– Да. Так что да, мне страшно.
– Почему не бросишь тогда?
Этот вечный вопрос. Зачем продолжать копать и подвергать себя смертельной опасности, когда результатом будут лишь несколько статей? У Томми не было хорошего ответа, поэтому он спросил:
– Почему ты продолжаешь принимать Дядюшку Свена? Денег у тебя вполне достаточно.
– А что же мне еще делать? Я только это и умею. Трахаться, отсасывать и дрочить.
Томми пожалел, что задал этот вопрос. Как только Анита чувствовала, что на нее давят, она становилась озлобленно-вульгарной, чтобы заткнуть того, кто на нее нападал. Где-то внутри Томми сидела жеманная девица, которой не нравилось, когда Анита так разговаривает, поэтому он лишь сказал:
– То есть привычка. И у меня то же самое. Вот и не бросаю.
– Угу. Но Дядюшка Свен не вытащит мой язык через дыру в шее.
Анита встала, чтобы наполнить бокал. Проходя мимо Томми, она больно схватила его за кончик носа:
– Это намек на ревность, или мне показалось?
Томми вырвался из ее рук, почесал нос и увидел перед собой белые перчатки.
– Не может это быть сплошным наслаждением.
– Сплошным, – передразнила его Анита и поморщилась формулировке Томми. – Это ничего не значит. Как забить гвоздь или выдавить сок из апельсина. Просто делаешь и все. И после он хотя бы мне благодарен. Тебе кто-нибудь благодарен за твою работу?
– Тут ты права.
Они сидели друг напротив друга в тишине и, потягивая виски, наблюдали, как горят свечи. Томми больше не решался задавать вопросы, не хотел провоцировать Аниту на вульгарность. Просидев так какое-то время, Анита поджала под себя ноги, внимательно посмотрела на Томми, а потом сказала:
– Слушай, Томми.
– Что?
– Может, нам стоит… съехаться?
Томми фыркнул:
– Ой. Такое не каждый день услышишь…
– Вообще-то я серьезный вопрос задаю.
– Да. Хорошо. Прости. – Томми сделал большой глоток виски. Эта мысль и ему приходила в голову, но теперь, когда Анита сказала это прямо, в голове стало пусто, и он лишь смог спросить:
– А как же Дядюшка Свен? И другие?
Глаза Аниты потемнели, у нее на лице появилось выражение учительницы, которая собиралась ударить глупого ученика указкой по пальцам.
– Тогда я это брошу. Естественно. А ты, блин, что думал?
Не понимая почему, Томми почувствовал, что надо выиграть время, и спросил:
– А Хагге? Ты же его не любишь.
– Я не говорила, что не люблю его. Я говорила, что иногда мне неприятно, когда он на меня смотрит.
– Как же можно любить того, кто тебе неприятен?
– Томми. А вот сейчас ты ведешь себя как трусливый кусок дерьма.
Томми сглотнул. Он и правда трусил, а поскольку привык быть смелым, это чувство выматывало его, словно он бежал внутренний марафон. Съехаться. Это, конечно, не совсем сватовство, скорее вопрос практического свойства. Разделить жизнь друг с другом.
– Я… – Томми посмотрел на потолок, на маленькую люстру, вспомнил повешенного полицейского, что, в свою очередь, подсказало ему аргумент, который мог выторговать время на раздумья. – Я… не хочу втягивать тебя в то, чем сейчас занимаюсь. Это слишком опасно. А потом… я серьезно это обдумаю.
– Но ты этого хочешь?
– Если честно… эта мысль приводит меня в содрогание.
Анита состроила гримасу, а потом сказала с некоторым надрывом:
– Красиво говорить ты умеешь.
Он что, действительно это делает? Да, действительно. С удивлением Томми обнаружил, что сползает с кресла, пока не встал перед Анитой на колени. Он взял ее руку, поцеловал и сказал:
– Анита, мой дорогой, любимый друг. Ты мне очень нравишься. Я не хочу жить без тебя. Если условием продолжения нашего общения будет совместное проживание… пусть так и будет. Наверное. Мне надо подумать. Но последнее, чего я хочу, это тебя потерять.
Анита покосилась на него и сказала:
– Вот теперь это на что-то похоже.
7
После того как Анита сменила простыни, они заползли в постель и лежали, прижавшись друг к другу, пока она не уснула. Томми положил ладонь ей на левую грудь, кончиками пальцев ощущая биение ее сердца. Слова «я тебя люблю» чуть не сорвались с его губ во время короткого монолога, но он, как никто другой, знал цену словам. Если бросаться громкими словами в ситуациях, когда в них нет необходимости, они теряют смысл. Главные слова необходимо беречь, пока они не станут самой что ни на есть правдой, а сейчас время еще не пришло.
А может, и пришло. Что Томми известно о любви? Совсем немного. Поскольку он посвятил огромную часть собственной жизни любви к себе, любовь к другим оставалась для него абстрактным понятием. Возможно, чувства к Аните – как раз то, что принято называть любовью, и, возможно, он так этого и не узнает, пока не произнесет те самые слова.
Томми приподнялся на локте, и свеча, горящая на прикроватном столике, отбросила на стену тень от его головы. Он взглянул на спину Аниты, где из шрамов и следов от ожогов складывалось бессвязное повествование о жизни, которой она когда-то жила или не-жила и о которой он знал лишь малую часть. Обращаясь к этой истерзанной спине, Томми едва слышно произнес: «Я тебя люблю». В груди затрепетало, и он прислушался к дыханию Аниты, спокойному и спящему, прежде чем осмелился снова прошептать: «Я тебя люблю».
Снова этот трепет. Посасывание в груди и животе, словно стоишь перед обрывом в горах. Впереди сногсшибательный вид, внизу угрожающая пропасть. Томми перекатился на спину и закрыл глаза. Да. Может быть. Вероятно. Почти наверняка.
Сна ни в одном глазу. Пролежав полчаса, Томми встал и натянул на себя шелковый халат Аниты. По пути на кухню включил свет в прихожей и случайно увидел себя в зеркале: перед ним предстал худший трансвестит Швеции.
Украшенный воланами халат Аниты был ему мал. Живот выпирал, раздвигая полы халата и обнажая седеющие волосы на груди. Намечающийся двойной подбородок, мешки под глазами, редкие волосы, которые давно пора подстричь. Смотрящего из зеркала человека должна переполнять благодарность за то, что такая женщина, как Анита, вообще хочет иметь с ним что-то общее.
Позади него в зеркале виднелась закрытая дверь. Томми обернулся: обычная межкомнатная дверь в обычной квартире. Примечательным было то, что трехкомнатная квартира Аниты для Томми была двухкомнатной, поскольку он никогда не был в комнате за этой дверью и понятия не имел, что там. В ответ на его вопрос Анита сказала, что комната ее, а ему туда нельзя.
Томми уважал независимость Аниты и поэтому даже не знал, заперта ли дверь, поскольку ни разу к ней не прикасался. Сейчас он сделал шаг в сторону двери. Если предстоит здесь жить, то должен же он хотя бы увидеть все комнаты? Что Анита так не хочет с ним делить?
Он опустил руку, прежде чем она коснулась двери. Открыть ее или нет – выбор за Анитой. Предать доверие, нарушить табу – не лучшее начало совместной жизни. Возможной совместной жизни.
Он сел за кухонный стол и открыл компьютер Аниты. Для многих компьютер – личное тайное пространство, но у Аниты оно находилось в другом месте, и Томми давно получил пароль: Vertigo58. Как и Томми, Анита любила Хичкока, а ее любимым фильмом было «Головокружение»[36] 1958 года. В строке поиска Томми написал: Брункебергский туннель полицейский. Об этом случае писали так много, что Томми сразу нашел то, что искал.
Мужчину, которого обнаружили свисающим на цепях с крюков для мяса, загнанных под лопатки, звали Сванте Форсберг. Сорок лет на службе. Томми кликнул на его фотографию. Он вряд ли был приятным человеком. Жесткое четырехугольное лицо и холодные темные глаза. Легче вообразить его преступником, чем жертвой пыток, к тому же необычайно жестоких. Не осталось ни пальцев, ни глаз, ни зубов, ни члена. Сванте невозможно было бы опознать, если бы его изувеченное тело не связали с похищением двумя днями ранее.
Томми открыл статью, в которой описывались подробности. В последний раз Сванте видели в кемпинге «Салудден» недалеко от городка Трусы. Там он был в июне-июле, приехал на серебристом яйцевидном кемпере. Оставалось неясным, жил ли он в этом доме на колесах, ведь тот исчез одновременно с похищением.
Однажды, когда Сванте вышел из кемпинга, на парковке рядом с ним остановилась «Вольво-V70». Оттуда выпрыгнули трое мужчин, по словам свидетелей, «южной внешности», и после потасовки затащили Сванте в машину, которую, как выяснилось позднее, угнали в Сёдертелье.
По словам судмедэксперта, пытки, вероятно, продолжались в течение всего времени между похищением и обнаружением трупа. Сорок часов или дольше. В крови у Сванте нашли следы эфедрина, который ему вкалывали, чтобы он до конца оставался в сознании. По лопаткам Томми пробежала дрожь.
В конце статьи упоминалось, что то лето для «Салудден» выдалось неудачным и на момент похищения Сванте гостей было необыкновенно мало. За месяц до этих событий из кемпинга мистическим образом исчезли четыре кемпера с проживавшими там людьми.
Томми решил найти статью о пропавших кемперах, но услышал звук и оторвался от компьютера. Анита стояла, прислонившись к косяку в чем мать родила, лишь длинные осветленные волосы покрывали ключицы. Руки усеяны следами небрежно сделанных в прошлом инъекций. Она поглядела на Томми, сидящего в ее халате в свете экрана, и сказала:
– Извращенец. И на что ты тут смотришь?
Пушок на коже Аниты подсвечивали лучи от лампы в прихожей. Томми опустил крышку ноутбука и сказал:
– Я тебя люблю.