После того как Нинель отреклась от среднего сына, она не стала ближе младшему. Не выплеснула всю материнскую любовь на Роберта. Она вела себя так, будто в их семье вовсе не осталось ребенка. Иногда Роберт слышал, как Нинель говорила, что Бог ее наказал. Послал сыновей, но не дал дочки. И в этом ее наказание. Роберт стал считать себя наказанием, ведь мать часто говорила ему, что до последнего надеялась на то, что родится девочка, а не еще один мальчик.
Роберту не хватало отца. И он жалел, что не помнил его и знал лишь со слов старших братьев. Зураб много рассказывал Роберту об отце. Говорил всегда с нежностью и болью. Именно Зураб заставил Роберта полюбить отца как живого. Роберт верил, что его отец был умным – много читал, владел несколькими языками, играл на гитаре, пел. У него нашлось столько талантов, что их хватило на всех сыновей. У Зураба от отца обнаружились способности к языкам, Серго обладал прекрасным слухом и умел играть на гитаре, фортепиано и даже на кастрюльных крышках мог отстучать партию ударных.
– А что у меня от папы? – спросил Роберт у старшего брата.
– Пока не знаю, – ответил тот, улыбнувшись. – Но не сомневайся, что-нибудь точно проявится.
Когда Роберт подрос, он часто вспоминал тот разговор с братом. И понял, что ему достался талант терпеть, проявлять мудрость, снисходительность, нежность, верность. Быть сильным, когда хочется проявить слабость. Оставаться стойким, когда уже нет сил держаться. И конечно, дом. Роберт, младший сын, стал единственным наследником и хранителем семейного очага. Он был обречен на то, чтобы поддерживать этот дом, двор, и не имел права на побег, пусть и недолгий.
Опять же, став взрослым, Роберт узнавал новые детали жизни родителей. Оказалось, его отец, Мераб, как многие мужчины, боялся своей жены и очень страдал от скандалов, которые закатывала ему Нинель с завидной регулярностью. Соседи Мераба любили и считали чуть ли не мучеником, раз он все еще живет с Нинель. Его никто не называл по имени. Сначала про него говорили: «бедный муж Нинель», а потом его вспоминали, как «отца Зураба, который выплюнул свои легкие, Серго, которого Нинель похоронила живым, и бедного маленького Роберта, который так похож на отца». Мераб хотел покоя и мира в семье, больше ничего.
– Папа, что он любил делать? – спрашивал Роберт у старшего брата Зураба.
– Чистить, – отвечал Зураб.
Роберт не понимал, а Зураб не знал, как объяснить малышу, что его отец находил отдушину в том, что чистил все, что попадалось под руку. Мераба всегда можно было найти на террасе. Целыми днями он чистил грецкие орехи на варенье. Бережно отделял пленки от ядрышек. Если кончались орехи, он чистил гранаты. Или горох. Тыквенные семечки или семена подсолнуха. Он всегда находил, что чистить своим маленьким перочинным ножом, с которым не расставался. Его успокаивало это занятие. По количеству ошметок можно было судить, устроила ему Нинель скандал или нет.
Когда в силу сезона Мерабу нечего было чистить, он стал выдергивать нитки. Первой этот талант обнаружила тетя Ника. Она сшила пальто для Кети, но сил не хватало удалить обметку. Она пришла к соседям с пальто, и Мераб за пару минут удалил все лишние нитки. Тетя Ника аж ахнула. Так что зимой стол Мераба был завален не орехами, а штанами, платьями, пальто и другими перешитыми вещами – он выдергивал обметку, подравнивал, если требовалось, подол. Позже стал и наметывать, не хуже, а то и лучше профессиональной портнихи. Он шил для детей зайцев из старых пеленок, ставил заплатки, штопал носки. Никогда не брал за работу денег, но соседи все равно благодарили – картошкой, зеленью, сыром. Фруктами и ягодами. Нинель ругалась и говорила, что ее муж – побирушка, раз за еду работает. И ей за него стыдно. Мерабу не было стыдно за свою работу. Ему нравилось. А потом он умер, вдруг, вытягивая нитку из чьей-то юбки. Прямо за любимым столом на любимой террасе. В одно мгновение. Врачи сказали – тромб. Нинель считала, что Мераб умер ей назло. Она не плакала, а злилась. Как можно было умереть, держа в руках юбку? Не смерть, а позор на весь их дом! Разве так мужчины умирают? Ну хоть бы штаны в руках были!
Маленький Роберт, не найдя любви в собственном доме, стал бегать к соседям. И Кети заменила ему и братьев, и мать, и отца. Она читала ему книжки, клеила картонные танки, учила писать. Ради Роберта она вставала рано утром и вела его на море, где они собирали красивые камни, стеклышки, обточенные волнами. Кети научила Роберта плавать и нырять, кататься на велосипеде и чеканить футбольный мяч. Она рассказывала ему про старшего, умершего, брата. Как Зураб плавал, как он был лучшим учеником в школе, как умел складывать в уме числа так быстро, что все с ума сходили. Роберт спрашивал у Кети про Серго, но она никогда про него не рассказывала. Только про Зураба. И Роберт очень хотел походить на старшего брата. Они с Кети срывали полевые цветы и шли на могилы Мераба и Зураба. Убирали засохшие букеты и клали новые. Кети научила Роберта рассказывать Зурабу о том, что его волнует, доверять тайны. Призналась, что она часто разговаривает с дядей Мерабом. А Роберту понравилось «разговаривать» со старшим братом. Сначала Кети стояла на могиле и доверяла дяде Мерабу сокровенные мысли, просила совета, а потом отходила, уступая место Роберту. Тот рассказывал Зурабу, что уже хорошо читает, что Кети считает его способным к математике.
Тетя Ника была рада, что дочь снова захотела жить, но пыталась ее образумить – зачем она возится с чужим ребенком, вместо того чтобы устраивать собственную судьбу? Зачем привадила Роберта? Разве он сирота? Да, ей тоже больно смотреть на этого мальчика, заброшенного и всегда голодного при живой матери. И, конечно, она всегда накормит Роберта, дверь ее дома всегда для него открыта, но Кети… Она молода, красива, и про Серго уже никто из соседей не вспоминает. Разве она не должна думать о себе?
Кети отреагировала жестко: она будет проводить с Робертом столько времени, сколько захочет. Тетя Ника смирилась и стала покупать еду на двоих детей – Кети и Роберта. И готовить на двоих. Нинель у плиты давно не стояла. Но Роберт нередко отказывался от еды – стеснялся, говорил, что поел в школе. Только Кети могла уговорить его пообедать, принеся тарелку в комнату.
Тетя Ника пришла к Нинель, принесла мясо на косточке и спросила, не хочет ли Нинель сварить первое. Нинель удивилась и мясо не взяла.
– Кто варит первое для себя? – спросила Нинель.
– Не для себя, для Роберта! – пыталась образумить соседку тетя Ника.
– Разве он голодный в школе? – удивилась Нинель.
– Слушай, он скорее умрет, чем кусок хлеба попросит, – сказала тетя Ника. – Я не могу Роберта накормить, он отказывается!
Нинель не ответила.
– Роберт на Кети похож, – продолжала тетя Ника. – Помнишь, как она боялась у тебя воды попросить, когда пить хотела? Роберт тоже такой. Они, эти дети, – другие. Они голодной смертью скорее умрут, чем подойдут и возьмут. Нинель, ты меня слушаешь? Я говорю, что ты должна Роберту первое сварить, а не я. Я варю, но он не ест. Я на двоих детей готовлю, скажи, зачем? Вот, смотри, сюда кладу мясо. Хочешь, я тебе готовое принесу? Покормишь сына. Или его скоро ветром сдует. Такой худой стал, что я плакать хочу, когда на него смотрю. Моя Кети худая, но я уже не плачу, привыкла. А зачем Роберт такой худой? Нинель! Разве я сама с собой разговариваю? Разве ты не здесь?
Тетя Кети так и не дождалась ответа. Нинель было неинтересно про мясо. Ей ни про что не было интересно.
Однажды, когда Роберт собирался бежать домой – а он старался прошмыгнуть незаметно, пока тетя Ника крутилась на кухне, – она его остановила и позвала к столу. Поставила перед ним тарелку и велела есть. Роберт сначала стеснялся и отказывался, но Кети, которая ела, как птичка, и была похожа на ходячий скелет, вдруг села рядом и попросила себе тоже еды. Ради Роберта. На следующий день все повторилось. Тетя Ника начала печь пироги, торты, пирожные и плакала уже от счастья, что Роберт и ее дочь наконец «перестали греметь костями на суп». Тетя Ника была готова простить все и всех ради этого мальчика, который вернул ее дочь с того света. Кети начала улыбаться и смеяться, как раньше, ведь она всегда была легкой и смешливой. Стала тянуться к матери – с разговорами и без, просто посидеть рядом. Кети уже без слез могла говорить о Серго и рассказывала, какой Роберт таланливый. Как сильно он отличается от брата. Ничего общего. Серго был ярким, Роберт предпочитал держаться в тени. Серго все давалось легко, с потолка валилось, Роберт брал усидчивостью, терпением, старанием.
– Я забирала сегодня Роберта из школы, – рассказывала Кети матери, – он стоял рядом с раздевалкой и давал всем пройти. Ждал, пока все оденутся, и только потом вышел. Вышел последним. Серго же всегда врывался в раздевалку первым, срывал чужие куртки, если они ему мешали, и первым выходил.
Тетя Ника слушала, понимая, как важны эти рассказы и воспоминания для Кети, но так и не решилась признаться дочери в том, что заставило ее начать готовить и принять Роберта как собственного сына.
В тот день она оказалась на вокзале. Случайно. Сама не помнила, зачем пошла той дорогой. Ноги сами повели ее в другую сторону. Наверное, тетя Ника задумалась о Кети, о ее судьбе. Или о том, завтра пойти на рынок или не завтра? Возможно, в тот момент она вспомнила сон, в котором рожала Кети. Сон был настолько натуральным, что тетя Ника проснулась без сил. Она прекрасно помнила, как во сне рассказывала соседкам по палате, какой Кети вырастет красавицей, какую трагедию переживет. Сон совместил прошлое с будущим, и тетя Ника не знала, что означает сновидение.
Обнаружив себя на вокзале, тетя Ника решила купить лаваш, который в местной лавочке пекли лучше, чем во всем городе. Она зашла в маленькую комнатку в здании вокзала, которая гордо именовала себя «кафе», и увидела за столиком Тамаза. Он ел хачапури, а Бэла несла ему тарелку с хинкали.
– Ты стала продавать хинкали? – удивилась тетя Ника.