Стащимте на море так же и все корабли остальные.
Нет никакого стыда убежать от беды даже ночью,
Много лучше хоть бегством спастись от беды, чем погибнуть».
Мрачно взглянув на него, отвечал Одиссей многоумный:
«Что за слова у тебя чрез ограду зубов излетели!
Лучше б, несчастный, начальствовал ты над каким-нибудь войском
Робких, ничтожных людей, — не над нами, которым уж с детства
Жизнь проводить предназначил Кронион до старости самой
В войнах тяжелых, пока без остатка мы все не погибнем.
Значит, осаду снимаешь ты с широкоуличной Трои,
Из-за которой так много мы всяческих бед претерпели!
Лучше молчи, чтоб другой кто-нибудь из ахейцев не слышал
Речи, которой в устах у себя ни один не позволит
Слово умеющий молвить, согласное с здравым рассудком,
Скипетр носящий, кому повинуется столько народов,
Сколько среди аргивян под твоею находится властью!
Слово твое возмутило меня. Ну, что говоришь ты!
Ты предлагаешь теперь же, во время войны и сраженья,
В море спустить корабли, чтоб еще совершилось полнее
Все по желанию тех, кто и так торжествует над нами!
Гибель над нами нависнет вернейшая. Кто из ахейцев
Выдержит бой, если в море спускать корабли вы начнете?
Будут все время они озираться и битву покинут.
Вред лишь советы твои принесут, повелитель народов!»
Тотчас ответил ему владыка мужей Агамемнон:
«О Одиссей! Поразил ты глубоко упреком жестоким
Дух мой! Но я ведь совсем и не думал давать приказанья,
Чтобы ахейцы суда против воли спускали на море.
Пусть другой кто-нибудь нам предложит решенье получше;
Будь он хоть молод, хоть стар, — одинаково он мне желанен».
Громкоголосый тогда Диомед в их беседу вмешался:
«Здесь этот муж! Недалеко искать, если только хотите
Выслушать слово мое безо всякой вражды и обиды
Из-за того, что меж вами рождением всех я моложе.
Я хвалюсь, что рожден я тоже отцом благородным,
Славным Тидеем, покрытым землею могильною в Фивах.
Три безупречные сына родились на свет у Порфея,
Жили в Плевроне они и в скалистокрутом Калидоне, —
Агрий с Меланом и третий Иней конеборец; меж братьев
Доблестью он выдавался; отцу моему был отцом он.
Там он и жил. Но отец мой осел после долгих скитаний
В Аргосе: так пожелалось Зевесу и прочим бессмертным.
В жены Адрастову дочь себе взял он, немало припасов
В доме имел у себя, довольно имел и обширных
Нив хлебородных, и много в округе садов плодоносных,
Всякого много скота. В копьеборстве же всех превышал он.
Впрочем, вы сами слыхали и скажете, правда ли это.
Знаете все вы, что я не худого, не робкого рода,
Слова хорошего, если скажу, не отриньте с презреньем.
Необходимость зовет нас, — так в бой же, не глядя на раны!
Сами участвовать в битве кровавой не будем, а станем
Одаль от стрел, чтобы раны из нас кто не принял на рану.
Будем на бой лишь других побуждать, — всех тех, что доселе,
Слушаясь робкого сердца, стоят вдалеке и не бьются».
Так говорил он. Прослушав внимательно, те согласились.
Двинулись в путь. Во главе их — владыка мужей Агамемнон.
Слеп, однако же, не был и славный Земли колебатель.
Следом за ними пошел, уподобившись древнему мужу.
За руку правую взял Агамемнона, сына Атрея,
И со словами к нему окрыленными так обратился:
«Царь Агамемнон! Теперь восхищается духом свирепым
Славный Пелид, наблюдая убийство и бегство ахейцев!
Сердца нет в груди ахиллесовой, нет никакого!
Пусть бы он так и погиб, пусть бог его ослепил бы!
Зла ж на тебя никакого не держат блаженные боги.
Скоро теперь уж вожди и советники войска троянцев
Пыль по широкой равнине поднимут, и сам ты увидишь,
Как побегут они в город от наших судов и от стана!»
Молвил и с криком могучим стремительно полем понесся.
Так же, как девять иль десять бы тысяч воскликнуло разом
Сильных мужей на войне, зачиная аресову распрю,
Голос такой испустил из груди земледержец могучий,
Каждому в сердце ахейцу вдохнувши великую силу
Против троянцев упорно, не зная усталости, биться.
Златопрестольная Гера с Олимпа глазами своими
Вдаль поглядела с высокой вершины, мгновенно узнала
Брата и деверя, с бурной спешившего силою в битву,
Людям дающую славу. И радость ей в сердце проникла.
Зевса потом увидала. Сидел он на самой вершине
Иды, богатой ключами, — и злоба ее охватила.
Стала тогда размышлять волоокая Гера богиня,
Как бы ей ум обмануть эгидодержавного Зевса.
Вот наилучшим какое решение ей показалось:
К Зевсу на Иду прийти, нарядившись как можно красивей, —
Может быть, он загорится желаньем на ложе любовном
Телом ее насладиться, она же глубокий и сладкий
Сон на ресницы прольет и на ум проницательный Зевса.
Тотчас пошла она в спальню, которую выстроил милый
Сын ей Гефест, к косякам прикрепивши надежные двери
С тайным запором: его лишь она из богов отпирала.
Гера вошла и, закрыв за собою блестящие двери,
С тела, будящего страсть, сначала амвросией смыла
Всю приставшую грязь и потом амвросическим кожу
Маслом блестящим натерла, приятного запаха полным;
Стоило хоть бы немного встряхнуть его в зевсовом доме,
И аромат от него достигал до земли и до неба.
Кожу прекрасную им умастивши, себе расчесала
Волосы и заплела их руками в блестящие косы,
И с головы их бессмертной своей красиво спустила.
Платьем оделась нетленным, какое Паллада-Афина
Выткала ей, изукрасив различным прекрасным узором,
После того золотыми застежками грудь застегнула,
Поясом с сотней висящих кистей опоясала стан свой,
Серьги трехглазые, с тутовой ягодой сходные, вдела
В мочки ушей. И великою прелестью вся засветилась.
Сверху богиня богинь покрывалом прекрасным оделась,
Только что сотканным, легким; бело оно было, как солнце.
К светлым ногам привязала красивого вида подошвы.
После того же, как все украшенья богиня надела,
Вышла из спальни она. Афродиту к себе подозвавши,
К ней, в стороне от богов остальных, обратилася с речью:
«Милая дочь, не исполнишь ли то, о чем попрошу я?
Или откажешь мне в просьбе, за то на меня негодуя,
Что защищаю данайцев, а ты помогаешь троянцам?»
Зевсова дочь Афродита на это ответила Гере:
«Дочь великого Крона, богиня почтенная Гера!
Что замышляешь, скажи? Исполнить велит мое сердце,
Если исполнить могу и если исполнить возможно».
В сердце коварство тая, отвечала владычица Гера:
«Дай мне силу любви и влекущую прелесть, которой
Ты покоряешь бессмертных богов и людей земнородных!
Я отправляюсь взглянуть на границы земли многодарной,
Предка богов Океана проведать и матерь Тефию,
В доме своем воспитавших меня и вскормивших любовно,
Юной принявши от Реи, когда громомечущим Зевсом
Крон был под землю и век беспокойное море низвергнут.
Их я проведать иду, чтоб уладить раздор бесконечный.
Долгое время уже любви и совместного ложа
Оба они избегают. Вражда им вселилася в сердце.
Если бы мне удалось убедить их словами своими
Соединиться в любовных объятьях на общей постели,
Вечно б меня называли они и почтенной, и милой».
Ей Афродита улыбколюбивая так отвечала:
«Слово отринуть твое не могу: привычно ль мне это?
Спишь ты в объятиях Зевса меж всех наилучшего бога».
Так отвечала она и у груди своей отвязала
Пестроузорный ремень,[68] всевозможные чары вмещавший:
В нем и любовь, и желанье, в нем также слова обольщения,
Те, которые ум отнимают у самых разумных.
Гере она его в руки вложила и так ей сказала:
«На, положи этот пестрый ремень меж грудей своих, Гера!
В нем заключается все. И назад на Олимп, уверяю,
Ты не придешь, не достигнув того, чего сердцем желаешь».
Молвила так. Улыбнулась в ответ волоокая Гера.
И, улыбнувшись, тотчас же ремень меж грудей положила.
Зевсова дочь Афродита в жилище к себе возвратилась.
Гера же кинулась тотчас с высокой вершины Олимпа,
Чрез Пиерию прошла и Эмафию, милую сердцу,
Вихрем промчалась по снежным горам быстроконных фракийцев,
По высочайшим вершинам, земли не касаясь ногами,
После, с Афона спустясь на волнами кипящее море,
В Лемнос пришла, — во владенье Фоанта, подобного богу.
Там повстречалась богиня со Сном, приходящимся братом
Смерти. В руку его как вросла, назвала и сказала:
«Сон, повелитель бессмертных богов и людей земнородных!
Как словам ты моим когда-то внимал, так и нынче
Слова послушайся. Вечно я буду тебе благодарна.
Светлые Зевса глаза усыпи у него под бровями,
Только что ложе со мной он в любовных объятьях разделит.
Кресло за то золотое, нетленное в дар ты получишь;
Сын мой, художник искусный Гефест, это чудное кресло
Сделает сам для тебя, а снизу приладит скамейку,
Чтобы блестящие ноги в пирах на скамейку ты ставил».
Сон усладитель немедля владычице Гере ответил:
«Дочь великого Крона, богиня почтенная Гера!
Всякого бога другого средь всех небожителей вечных
Я бы легко усыпил; и теченья реки Океана
Я усыпил бы, — его, от которого все происходит.
К Зевсу ж Крониону я ни за что подойти не посмел бы,
Чтобы его усыпить, разве только он сам приказал бы.
Было уж раз: ты меня проучила своим приказаньем
В день тот, когда безбоязненный сын знаменитый Кронида,
Город троянцев разрушив, домой на судах возвращался.
Разум тогда усыпил я эгидодержавному Зевсу,
Сладко разлившись вокруг; а ты измышляла несчастья
Сыну его и наслала на море неистовый ветер,