Элен тоже была страшно удивлена внезапным отплытием отца и брата. Тем более что совершилось оно без каких бы то ни было объяснений. Если действия Энтони она еще могла как-то понять, помня о последнем их разговоре, то молчаливая решительность отца представлялась ей абсолютно необъяснимой. Элен приходила в отчаяние, думая, что могла его чем-то обидеть или огорчить. Разумеется, она даже не подозревала о той буре чувств, что бушевала в душе его высокопревосходительства. Ей казалось, что она была достаточно осмотрительна и никто не мог бы заметить, как за последние месяцы изменилось ее отношение к брату.
Единственным человеком, который был полностью доволен тем, как развиваются события в Порт-Ройяле, был лондонский инспектор лорд Лэнгли. Он был убежден, что учения флота проводятся исключительно с целью произвести хорошее впечатление на него в надежде на хороший отчет о стиле нынешнего управления на острове.
Когда Элен получила письмо от Лавинии с горячею просьбой навестить ее, она колебалась недолго. Ей не хотелось проводить вечер дома и ужинать в молчаливом присутствии Бенджамена. Она чувствовала себя обиженной отцом и братом и посчитала, что может разрешить себе развлечься. Да, она будет весело проводить время, пока они будут бороздить свои дурацкие моря, уговаривала она себя, но поддавалась этим уговорам с трудом.
Короче говоря, она велела закладывать коляску. Бенджамен сообщил, что ее уже ожидает карета, присланная мисс Лавинией. Эта деталь слегка кольнула Элен. Такой шаг не предусматривался местным светским этикетом. Можно было, правда, подумать, что таким образом проявляется дружеское нетерпение Лавинии. Элен решила не придираться к мелочам и велела Тилби подавать переодеваться.
— Ты поедешь сегодня со мной, — сказала она камеристке.
— Слушаюсь, мисс, — ответила та, тоже в свою очередь удивляясь. Это неожиданное решение нарушало ее планы. Ну что ж, решила она про себя, стало быть, помощнику повара Кренстону придется сегодня одному гулять под луной.
Недоумение Элен, появившееся при сообщении о присланной карете, перешло в раздражение, когда выяснилось, что ее с Тилби везут не в порт-ройяльский дом Биверстоков, а в бриджфордский. В письме Лавинии ничего об этом не говорилось. Элен посмотрела в заднее окно кареты и увидела там четверку конных вооруженных людей. Это была охрана. Жизнь на Ямайке была вполне спокойной, но люди богатые предпочитали за пределы города без охраны не выезжать. Так что ничего особенного в факте этого вооруженного сопровождения не было, но он сильно расстроил Элен. Она откинулась на подушки, размышляя о том, что, в сущности, разница между эскортом и конвоем не так уж велика. Она попыталась отогнать эти дурацкие мысли. В чем, собственно, дело? Она просто едет в гости к подруге. Ближайшей подруге, лучшей подруге. Что может ей угрожать?
— У меня плохие предчувствия, Тилби.
— Вообще-то мне полагалось бы вас утешить, мисс, но дело в том, что мои предчувствия не лучше.
Лавиния была столь рада появлению подруги, что Элен невольно смягчилась. Действительно, глупо дуться, когда твое появление вызывает такой восторг.
Оказалось, что приглашены «только самые близкие»!
Быстро темнело.
Дом был роскошно иллюминирован. В конце семнадцатого века в Европе это искусство только еще входило в моду и поэтому было в новинку. В таком оформлении даже мрачный биверстоковский особняк не выглядел слишком уж отталкивающе. Стол с закусками и фруктами был установлен во внутреннем дворе, вымощенном широкими каменными плитами. Рядом располагался круглый бассейн с фонтаном в виде каменной сирены с раковиной в руках, из которой и должна была бить струя. Фонтан давным-давно бездействовал, но в бассейне стояла вода, отражались новорожденные звезды и блики факелов, укрепленных по углам внутреннего двора.
Обстановка носила явный средиземноморский колорит.
Лавиния была в флорентийском платье с квадратным вырезом и кружевным стоячим воротником, в руках она держала веер, набранный из тонких пластинок слоновой кости, украшенных тонкой резьбой.
По сигналу хозяйки из темноты под сводами галереи показались музыканты.
— Ты перевезла сюда весь свой штат, — удивленно оглядываясь, сказала Элен.
— Отчего-то захотелось сменить обстановку. Правда, здесь хорошо?
— Я была здесь как-то... Но давно и днем. Без всех этих факелов и музыкантов.
— Представляю, насколько мрачным и унылым тебе показался наш старый дом, — засмеялась Лавиния, и что-то в ее смехе показалось Элен неестественным, наигранным.
— Признаться, да.
Долговязый и нагловатый сын банкира Хокинса, принявший на себя роль распорядителя этого вечера, осведомился у хозяйки, не пора ли начинать.
Лавиния оглядела присутствующих.
— Я больше, кажется, никого не жду, поэтому... — Она сделала разрешающий жест, музыка полилась, а они вместе с подругой медленно двинулись вокруг фонтана. Маленький оркестр исполнял что-то очень южное, душещипательное, особенно выделялись на общем фоне страдания лютни.
— Я решила, что для сегодняшнего дня более всего подойдет итальянская музыка.
— А что замечательного в сегодняшнем вечере? — спросила Элен.
Хозяйке отвечать не пришлось. Из-под сводов прохода появился дон Мануэль. Свет факела то выхватывал его из темноты, то возвращал обратно, и можно было подумать, что испанец сомневается, стоит ли ему появляться на этом празднике.
Элен выразительно посмотрела на свою лучшую подругу, та сделала вид, что не понимает заключенного в этом взгляде вопроса. В конце концов, формально обвинить ее было не в чем, Элен не просила ее не приглашать этого человека.
Дон Мануэль медленно подошел к стоящим рядом дамам и, сняв шляпу, поклонился самым почтительнейшим образом. И сказал:
— Особенно ценит гостеприимство тот, кто вдали от дома, и особенно трогает человеческое участие того, кто одинок.
Элен поняла, что ее дурные предчувствия начинают сбываться. Она еще верила, что появление испанца на этом вечере случайность. Ведь по его поводу ей не приходилось откровенничать с Лавинией, и подруга не знает, до какой степени он утомляет ее. Ей захотелось покинуть этот вечер. Лавиния обидится? Ну что же делать?! Всегда может случиться что-то вроде обморока, просто может сильно разболеться голова.
Кивнув дону Мануэлю, Элен направилась к столу, якобы для того, чтобы взять что-нибудь из фруктов. При этом она лихорадочно перебирала в памяти известные ей симптомы подходящих болезней. Но она была не уверена, что сумеет «сыграть» как следует.
Музыканты закончили свою первую пьесу.
Дона Мануэля столь явная демонстрация невнимания со стороны предмета страсти несколько смутила. Он встретился растерянным взглядом с хозяйкой.
— Вы пасуете при виде самого первого препятствия? — спросила она.
— Я просто немного растерялся.
— У вас не так много времени, чтобы тратить его на пребывание в этом состоянии.
Насильственно улыбнувшись, дон Мануэль вежливо кивнул.
Музыканты вновь ударили по струнам.
Испанский кавалер направился к столу.
Элен, краем глаза увидевшая это, выронила апельсин, он прокатился по столу между бутылками и упал к ногам Джошуа Стернса. Тот кинулся его поднимать.
Дон Мануэль находился уже в семи шагах.
— Немедленно бросьте апельсин, — твердо сказала Стернсу Элен, — и пригласите меня танцевать.
Молодой человек соображал медленно, испанец приближался быстро.
— Ну же!
Наконец Джошуа Стерне повернулся на каблуках и поклонился мисс Элен более-менее подходящим образом. Она сделала мгновенный книксен, и они закружились.
Дон Мануэль пожевал губами, лицо его на мгновение окаменело. Он поднял апельсин, который показался ему еще теплым.
Лавиния, стоя в отдалении от стола, нервно потряхивала веером.
Молодой Стерне решил развить свалившийся на его долю неожиданный успех.
— Мисс Элен, мог ли я предполагать, что такая девушка, как вы... то есть я хотел сказать, что такой человек, как я, вряд ли мог бы рассчитывать, что такая девушка, как вы... Вы меня понимаете?
— Нет. — Элен была совершенно безжалостна к своему невольному спасителю.
— Я просто хочу сказать, что если звезды оборачиваются таким образом, что некоторым образом их можно истолковать несколько лестно в мою пользу, так вот если это так, то я готов. — Сумев-таки сформулировать непростую мысль, Джошуа просиял.
— Болван, — тихо и с самым серьезным выражением лица сказала Элен.
Джошуа Стерне задумался, не зная, есть ли способ это неожиданное заявление истолковать как-нибудь в свою пользу. Ведь говорят же влюбленные друг другу «дурачок», «дурашка». Может ли быть, что чувства губернаторской дочки к нему зашли уже так далеко? Он все же боялся ошибиться.
— Прошу прощения, хотелось бы мне изъяснить один момент, то есть в каком смысле я болван?
— В самом прямом.
— В таком случае я вижу, что у меня есть все основания обидеться.
— Попробуйте утешить себя тем, что, несмотря на то что я назвала вас болваном, вы очень нужны мне в данную минуту.
— То есть? — опять загорелся надеждою Стерне.
— Вы можете сопровождать меня и во время второго танца?
— Еще бы!
Во время второго танца Элен была с Джошуа намного мягче, и он снова взорлил в своих надеждах, что выражалось у него в неудержимой болтовне, как правило глупой. Его приходилось терпеть как живую защиту.
Лавиния быстро поняла тактику подруги. Дон Мануэль смотрел на нее требовательно и удивленно, во время их последнего разговора она обещала ему реальную помощь и, несмотря на возникновение неожиданного препятствия, должна была попытаться свое обещание исполнить.
После примерно пятого танца, Джошуа, по приказу Элен ни на шаг не отстававший от нее, увидев, что его прелестная спутница тяжело дышит, бросился к столу, чтобы принести чего-нибудь освежающего. Элен не успела его остановить. Этой его ошибкой мгновенно воспользовались два тайных союзника. Лавиния сделала сигнал Хокинсу, чтобы он ни в коем случае не объявлял следующего танца, а сама решительно преградила дорогу Джошуа Стернсу, который с бут