тай нас, наш дорогой возлюбленный отец! Вещай нам слова Господни и весну веры православной, наша ласточка! Веди нас за собою, храбрый вождь! Умерщвляй святою ревностью врагов и супостатов, могучий духом богатырь!».
Неспособный на лесть о. Илиодор действительно так думал.
При следующей воскресной беседе (17.I) он поздравил прихожан с царским запрещением пьесы.
«Возлюбленные братие и сестры! Радуйтесь и ликуйте, ибо стараниями епископа Саратовского и Царицынского Гермогена снят великий позор со священно-русской земли: убит проклятый „Анатэма“».
Затем он предложил пастве две составленные им по этому случаю телеграммы на имя Государя и преосв. Гермогена. Первая начиналась так: «С умилением благодарим Тебя, Царь-Батюшка, за избавление от позора народа Твоего православного и изгнание с земли русской дьявола „Анатемы“». И, по обычаю, попросил 30–40 человек зайти к нему в келью, чтобы подписать эти телеграммы. Они были отправлены тем же вечером.
Проповедь 31.I о театре
Новые претензии обер-прокурора побудили о. Илиодора дать всем очевидное доказательство искажения его проповедей. Тему подсказал еще не вполне улегшийся конфликт с актерами из-за «Анатэмы». О. Илиодор взял классическое и широко известное в церковных кругах слово архиепископа Никанора Херсонского о театральных зрелищах и… прочел при очередной беседе с паствой 31.I.
Далекие от церковной гомилетики, репортеры и околоточные не почувствовали никакого подвоха. Их не смутила даже резкая смена стиля речи проповедника. Заскрипели перья, и вскоре проповедь появилась в «Царицынской мысли» и одновременно отправилась начальству по вышеописанным бюрократическим цепочкам.
Из сличения этих отчетов с оригинальным текстом преосв. Никанора можно заметить полную неспособность царицынских репортеров и полицейских чинов передавать беседы о. Илиодора без искажений. Лишь пара мыслей и фактов из книги сохранены в отчетах (тезис о противоположности принципов христианства и театра, осуждение взгляда на театр как на школу жизни). Все остальное либо утрачено, либо переиначено до потери смысла.
Вот, например, отрывок из слова преосв. Никанора:
«Правда, христианство всегда относилось к театральным зрелищам с предосуждением, а на представителей театрального искусства, лицедействующих перед зрителями, Христова церковь смотрела как на имеющих на себе даже некоторую печать отвержения. Эта мысль церкви проходит чрез все века, начиная с апостольского, и чрез все святоотеческие уставы и правила, начиная с правил апостольских (Апост. пр. 18; VI всел. пр. 24; Карф. пр. 16)».
Вот что получилось у репортера:
«В дальнейшем о. Илиодор сообщил, что христианское учение, в лице отцов церкви, давно осудило театральное искусство, что на одном вселенском соборе театралы были прокляты и что Иоанн Златоуст в одном письме сравнивал артистов с собаками и кошками, которые грызутся между собой, копаясь в грязном навозе».
А вот как доложил эту же мысль Василевский:
«В древние времена Святые Отцы театральное искусство считали самой греховной забавой. 14-я глава Карфагенского собора гласит: всякие греховные театральные зрелища да будут прокляты. Песни, поющиеся на театральных подмостках, подобны визгу жалких собак».
Из сравнения газетного и полицейского отчетов с оригинальным текстом заметно, что при недостатке материала околоточные и репортеры без зазрения совести вставляли в свой пересказ слова, сказанные о. Илиодором в какой-либо другой день. В данном случае не обошлось даже без «бриторылых лоботрясов», обычного термина иеромонаха для обозначения актеров, который, очевидно, отсутствовал у святителя, но откуда-то взялся в газете и в рапортах. О. Илиодор иронически отмечал, что если бы преосв. Никанор восстал из гроба, он непременно привлек бы Семигановского за клевету.
Искажения были так сильны, что даже члены Синода не узнали в полученном тексте классическую проповедь и сделали ее предметом очередного запроса в Саратов. Пришлось преосв. Гермогену объяснить это недоразумение: «Самое содержание беседы заимствовано было иеромонахом Илиодором из слова Иннокентия, архиепископа Херсонского, причем ни в плане, ни в объеме эта беседа нисколько не разнилась от своего первоисточника. Поэтому резкость отдельных выражений этой беседы вроде „бритые лоботрясы“ и т. п. составляет, без сомнения, продукт работы составителей газетных отчетов, которыми пользуются потом полицейские и иные власти в своих донесениях по начальству».
В целом весь этот фокус был вполне в духе о. Илиодора, который, будучи в добром расположении духа, любил подшучивать над своими гонителями.
Проповедь 7.II о фарисеях
В Неделю о мытаре и фарисее о. Илиодор посвятил свою традиционную беседу фарисеям — евангельским и современным.
К числу последних он отнес, во-первых, духовных пастырей, которые в годы минувшей смуты убоялись открыто выступить против революционеров. «Жиды открыто глумились над православной верой и храмом Божиим, а пастыри церкви, эти лицемеры, трусы, изменники, даже не подумали восстать против этого бесчинства. Будь они на высоте своего призвания, не было бы кровопролития, не было бы еврейских погромов, не лилась бы невинная кровь младенцев и не умирал и не томился бы по тюрьмам темный народ, иной раз непричастный ни к какой политике». Проповедник упомянул даже, «что Бог взыщет с духовенства невинную кровь евреев, пролитую на погромах».
Для примера о. Илиодор указал на духовенство, с которым сослужил в Ярославле: «Ожидал я, думал — вот мои наставники возьмутся за святое дело и все пойдет к лучшему, но не тут-то было. Предположение мое оказалось праздным, наставники мои ничего не предпринимали, а оказались низкими и жалкими трусами, носящими в защиту своей трусости оправдание, что якобы непристойно пастырям церкви вмешиваться в политику».
Кроме того, о. Илиодор выделил и второй тип «современных фарисеев» — состоятельных лиц, скупящихся на пожертвования. Рассказал, как студентом тщетно обивал пороги петербургских богачей, прося денег для нищих. Затем обратился к царицынским купцам, упрекнув их за холодность к его монастырю:
«Затем, братие и сестры, долго, долго я терпел. Просил кротко и тихо наших царицынских фарисеев, просил опомниться. Так нет. Знайте, если вы здесь и слушаете, беловолосые старики богачи, справляющие золотые свадьбы, стоящие по несколько тысяч рублей, владеющие кораблями и пароходами. Знайте, что в то время, как головы ваши распадутся на части, по матушке-Волге и Каспийскому морю на ваших пароходах и кораблях будет разгуливать разнузданная и бесшабашная свора с оружием в руках, грабя и убивая друг друга. Горе вам! Горе! Царицынские старики-богачи, одумайтесь, пока есть время, ибо скоро, скоро во всем дадите вы отчет Всевышнему. Помните, что отпрыски ваши не будут справлять свадеб, ни серебряных, ни медных, ни даже глиняных. Дочери ваши не будут носить перелин, украшенных жемчугами, бирюзой и другими каменьями и стоящих 600–700 рублей».
Из этих возглашений проглядывает один из любимых тезисов о. Илиодора: если богач не уделит толику своего состояния для укрепления православной церкви и на нужды народного просвещения, то получит воздаяние за свою скупость от неверующего и неграмотного простолюдина, обращенного в революционера.
Яркая проповедь 7.II получила большую известность, угодив даже в «Утро России». Конечно, газеты преувеличили обличительный пафос проповедника: приписали о. Илиодору обвинение духовенства в подстрекательстве к смуте и руководстве еврейскими погромами. Но даже без приукрас проповедь была очень обидна для пастырей.
Царицынское духовенство командировало к о. Илиодору о. Алексея Ушакова для переговоров. Явившись на подворье, гость признался, что под впечатлением газетной заметки проплакал всю обедню. «Да разве я, говорит, такой». О. Илиодор объяснил, что имел в виду. Тогда о. Алексей отправился в редакцию «Царицынского вестника» с просьбой напечатать опровержение, но получил грубый отказ: «Что, вы учить нас пришли? Уходите прочь!».
Поняв, что хватил лишку, о. Илиодор пошел на попятный и принялся всячески доказывать, что оскорбительный оттенок придан его речи репортерами. Об этом он говорил при очередной беседе 14.II. В тот же день Василевского посетила депутация из шести илиодоровцев с просьбой защитить их пастыря от газетной клеветы. Горький урок 10 августа 1908 г. был учтен, и с полицмейстером больше не разговаривали всей толпой. Василевский ответил, что закон (ст.139 Уст. о ценз. и печ.) возлагает защиту интересов оклеветанного лица исключительно на это лицо: пусть сам о. Илиодор обратится в суд или напечатает опровержение в той же газете. Такое опровержение, действительно, было опубликовано: о. Илиодор утверждал, что не называл духовенство «современными фарисеями». Кроме того, он телеграфировал преосв. Гермогену жалобу на репортеров.
Прочитав опровержение, Семигановский обеспокоился и сделал запрос своему царицынскому помощнику: не были его сведения о «современных фарисеях» добыты из царицынских газет? «Ваши донесения о деятельности иеромонаха Илиодора должны служить для проверки помещаемого по этому вопросу в местных газетах, и потому должны иметь в своей основе строго проверенные, Вами лично, данные». Тут-то и вскрылось, что жандармы заимствуют свои сведения о проповедях о. Илиодора у полицмейстера. Пришлось Мертцу передать запрос своего начальника Василевскому, который уязвленно ответил: «сведения о произносимых иеромонахом Илиодором речах мною сообщаются Вам вполне точно, а потому и в данном случае неточности не имеют места».
В следующее воскресенье, 14.II, о. Ушаков во избежание новых недоразумений явился на очередную беседу о. Илиодора и собственноручно ее законспектировал. Впоследствии сличение этой записи с рапортом Семигановского наглядно продемонстрировало неспособность полицейских агентов грамотно отразить сущность речи иеромонаха.
В частности, одну из ключевых мыслей той беседы о. Алексей записал так: «Евангельские фарисеи всегда следовали за Христом, подсматривали, ловили Его на словах. И теперь есть такие фарисеи. Я разумею газетных лжецов, которые, подобно хищникам-стервятникам, набрасываются на свою беззащитную жертву. А спросить у них: кто им дал право судить людей? Мы — священники — судим и обличаем людей, так как это право дано нам Иисусом Христом. Он сказал нам: „что свяжете на земле“…» и т. д..