При помощи о. Вениамина преосв. Феофан начал борьбу против Григория, причем не только обличил его лично, но и попытался раскрыть глаза его сторонникам, начиная от «царей» и столичных салонов и заканчивая саратовскими друзьями. В частности, писал еп. Гермогену с изложением «целого ряда фактов, порочащих Распутина, как человека развратной жизни».
Второй фронт был в Москве. В марте «Московские ведомости» напечатали серию статей Новоселова, обвинявшую Григория в разврате. В первой из них автор ссылался на письма еп. Антония (Каржавина), не называя его прямо.
В те дни о. Илиодор получил от Григория три телеграммы и шесть писем: «Миленький братец, ты слышишь, но не смущайся!»; «Если ты мне хочешь быть братом, то будь им до конца жизни»; «Про меня пишут в газетах. Все это неправда, ложь, клевета. Сам сатана ополчился на меня». При этом Григорий просил у своего друга заступничества.
Статьям о. Илиодор не поверил, зная не понаслышке, что такое газетная клевета. Ведь о нем самом газеты еще недавно сообщали, будто в его келье заночевывают молодые женщины. На письменный запрос некоего человека, правду ли пишут о Григории, о. Илиодор от лица собственного и своей паствы дал отрицательный ответ. Затем решил сказать особую речь в защиту Григория.
Но были еще два письма о. Илиодору от иеромонаха Вениамина. Даты неизвестны, но, по-видимому, первое было получено в середине марта и либо переслано адресатом еп. Гермогену, либо содержало ссылку на январское письмо преосвященному.
Сбитый с толку о. Илиодор, уже наметивший защитительную речь на воскресенье 21.III, обратился за советом к своему архипастырю. Сохранилась телеграмма священника, отправленная днем в субботу 20.III: «Дорогой владыка, вы получили письмо иеромонаха Вениамина? Ради Христа, сообщите мне, как вы смотрите на старца. Осмеливаюсь ожидать скорого ответа. Нужно».
Но владыка не верил разоблачениям, особенно газетным, в которых усматривал чисто политическую подоплеку. «Когда нехорошие поступки Распутина стали раскрываться, Гермоген долго колебался, не зная, как отнестись к этому», — говорил еп. Феофан. Поэтому, вероятно, на запрос о. Илиодора последовал успокоительный ответ из Саратова. Утром 21.III о. Илиодор уже был совершенно спокоен и за обедней объявил пастве тему вечерней беседы — о брате и друге Григории.
Спустя год со знаменитой встречи опального иеромонаха и таинственного крестьянина в Великую Субботу 1909 г. они поменялись ролями. Пришел черед о. Илиодора заступаться за Григория, заступаться «отчаянно».
«Я считаю своим священным долгом не давать на поругание имя блаженного старца Григория и пойду в защиту его на всех безбожников, развратников и крючконосых стервятников». В начале о. Илиодор рассказал о жизненном пути своего друга: пьянство в молодые годы, духовная перемена, странствия по святым местам и т. д. Характеризуя Григория как святого подвижника и то и дело именуя «старцем», проповедник подчеркивал его аскетизм, добродетель и прозорливость, выразившуюся, между прочим, в том, что «старец» при первой же встрече с юным о. Илиодором, еще студентом, угадал меру его «крутой» молитвы. Умолчал священник только о «высших заслугах» друга, то есть о встречах с «царями». «Умолчу не потому, что не хочу вам поведать, но потому, что знаю, что этот храм не будет могилой для моих слов, так как то, что я хотел бы вам сказать, завтра же будет разнесено собаками местных газет по всему городу, а потом и по другим городам».
Затем, выпуская наиболее скабрезные места, о. Илиодор прочел слушателям «брехню» из газет, повествовавшую о том, как Григорий сидел на одном стуле с женщинами. На это священник возразил: «у старца Григория не может появиться плотская страсть к женщине, так как он убил свою плоть молитвой и постом, даже с законной женой своей по обоюдному соглашению уже семь лет живет как брат с сестрой».
О. Илиодор предложил своей пастве выступить на защиту Григория:
— Так дадим ли мы в обиду святого старца, блаженного и прозорливого?
— Не дадим, — дружно ответили слушатели.
По своему обыкновению, о. Илиодор прочел слушателям заранее заготовленный от их лица текст телеграммы, который заканчивался так:
«Мы пригвоздили тебя, блудница-редакция, к позорному столбу и бросили гвозди и высекли твоего безбожного сотрудника Новоселова и бросили веники. Прощай!».
Телеграмма была послана в «Московские ведомости». Так за Григория заступилась целая община, о чем потом иеромонах с гордостью ему рассказывал: «друзья же твои, живущие по разным городам, в это время попрятались, и это им удалось легко, потому что они жили поодиночке, но нам, царицынцам, нельзя было прятаться, ибо нас много, и если бы мы спрятались, то Царицын вымер бы и тогда на тебя еще больше стали нападать, но мы прятаться не думали, а говорили, что это ложь».
После этой речи о. Илиодор получил еще какие-то сведения о Григории. Кто-то, не снеся искреннего и простодушного выступления священника, представил ему убедительные доказательства распутной жизни «старца».
Сам Труфанов объяснял произошедшую в нем перемену встречей с послушницей Ксенией Гончаренковой. По указанным им признакам эту встречу следует датировать 24–29.III. Подозрительно, но объяснимо, что Ксения, так долго молчавшая о произошедшем, по ее словам, еще в ноябре, заговорила именно после речи о. Илиодора в минувшее воскресенье, точнее, прочитанной им газетной «брехни». Если раньше она давила в себе сомнения, то теперь, услыхав, что и в Москве пишут то же самое, убедилась настолько, что дерзнула рассказать священнику о том, как Григорий делал с ней нечто нехорошее.
Священник же не постеснялся рассказать другим. Едва ли стоит доверять сообщению Труфанова, будто он нарочно перенес беседу из храма в свою келью ради права на огласку. Это, вероятно, придумано задним числом, чтобы избежать обвинений в нарушении тайны исповеди. О. Илиодор никогда не отличался щепетильностью.
Об услышанном он рассказывал многократно — преосв. Гермогену (который, в свою очередь, рассказал публицисту М. О. Меньшикову), Родионову и Бадмаеву, а также писал в разных своих сочинениях: «В этот приезд в Царицын он на одной монахине девице радел четыре часа. Об этом я узнал через три-четыре месяца». Во всех подробностях этот эпизод изложен в книге Труфанова, с особым смаком. «Жалкие порнографы начала века могли отдыхать», — заметил по этому поводу современный исследователь. Словом, история Ксении стала для о. Илиодора дежурным аргументом.
Ряд исследователей оспаривают подлинность этого эпизода, ссылаясь на показания самой Ксении, в которых нет ни слова о произошедшем с ней несчастье. Впрочем, она могла намеренно умолчать об этом. В ее показаниях, как и в показаниях преосв. Гермогена (оба они тогда жили в Жировицком монастыре) акцент сделан не на роли Григория, а на дружеских отношениях с ним о. Илиодора, которого оба, по-видимому, пытались выгородить перед следствием, поэтому столь серьезный повод к конфликту мог быть скрыт.
Возможно, перемена в душе о. Илиодора была вызвана другим известием, а именно вторым письмом иеромонаха Вениамина:
«Дорогой отец Илиодор! По поручению владыки Феофана я пишу вам о следующем. Мы оба умоляем вас не защищать Григория, этого истинного дьявола и Распутина. Клянемся Богом Всемогущим, что на исповеди у владыки Феофана открылись его пакостные дела. Дамы, им обиженные, и девицы В. и Т., им растленные, свидетельствуют против него.
Он, сын бесовский, нас водил в баню и нарочно уверял нас, что он бесстрастен… А потом мы поняли, что он лгал и обманывал нас. Поверьте нам, не защищайте больше его… Любящий Вас иеромонах Вениамин».
По-видимому, еп. Феофан уже вступил на вторую стадию борьбы с Григорием. К сожалению, этот текст цитируется в лживой книге, да еще и по памяти. Но такого рода письмо, несомненно, должно было последовать после речи о. Илиодора 21.III, если она дошла до преосв. Феофана. Возможно, именно это письмо превратило былые сомнения в уверенность, а затем трансформировалось в якобы личный опыт адресата, причем «девицы В. и Т.» превратились в Ксению.
С. В. Фомин связывает перемену, произошедшую в о. Илиодоре, со второй статьей Новоселова, опубликованной 30.III и содержавшей цитату из письма преосв. Феофана. Отзыв преосвященного был следующий: «Новые данные, открывающиеся из деятельности Г., еще более подтверждают, что он заблуждается более и более и подпадает под власть бесовскую, помрачился окончательно и упорствует в неправде всяческими неправдами». От автора же статьи излагалась пикантная подробность о «своеобразных собеседованиях» с поклонницами, якобы устраивавшихся «старцем» в бане.
Наконец, известно и еще одно свидетельство против Григория, полученное в Саратовской епархии в те дни, — письмо священника столичного Петропавловского собора о. Ефрема Долганева 5.IV, от лица неких петербургских почитателей передававшего своему брату еп. Гермогену, что духовное следствие преосв. Антония Тверского установило принадлежность «старца» к секте хлыстов.
Так или иначе, между 21.III и 11.IV о. Илиодор что-то узнал, и былая уверенность в Григории исчезла. Окончательно запутавшийся священник, у которого «мысли начали кружиться в голове, как щепки и тряпки в вихре», собрал на совещание своих самых близких сподвижников — Косицына и других. «Рассказал им, спросил совета. Все они ничего мне не посоветовали, а только, удивляясь, пожимали плечами и конфузливо улыбались».
Терзаемый сомнениями, о. Илиодор написал и самому Григорию, который в ответ объяснил действия еп. Феофана завистью. «Братец Илиодорушка заступис Феофан Веня клевеща на мя по лютой завистя пошто так как я рядам с государя а он никак пошто я им покажу. Григорий Роспутин».
«Разве святому можно так злобиться?» — думал о. Илиодор.
Полученные известия заставили о. Илиодора вернуться к распутинской теме вечером 11.IV. Продолжая почтительно именовать своего друга «подвижником, прозорливым, блаженным старцем Григорием», проповедник снова указал на его бесстрастие: