Под этим прошением подписалось 3580 прихожан на 28 листах. Один экземпляр вместе с подлинными подписями был отправлен обер-прокурору, второй — митр. Антонию. К обоим письмам прилагались листки «Чествование иеромонаха о. Илиодора в Царицыне». Но прошения не рассматривались и были просто приобщены к делу Синодальной канцелярии. Однако илиодоровцы не оставляли надежды на исполнение их ходатайства относительно митры, что отразилось в их телеграмме преосв. Гермогену 6.VI.1910.
О. Илиодор и его 3580 прихожан опоздали. Синод слушал предложение Лукьянова за три дня до отправки ими писем — 29.III, постановив следующее: 1) проверить жалобы министерства внутренних дел у преосв. Гермогена; 2) поручить ему доставить подлинный текст хотя бы некоторых проповедей иеромонаха Илиодора; 3) если жалобы на него верны, то предписать ему отныне проводить проповеди, речи и статьи через предварительную цензуру своего архиерея.
После Пасхи Лукьянов подписал (24.IV) новое предложение — о первой защитительной речи о. Илиодора про Григория 21.III. Как обычно, обер-прокурор переслал отчеты об этой речи целиком, не удосужившись указать, что именно вызвало его неудовольствие. Позже и преосв. Гермоген, и Сергей Труфанов полагали, что нарекания вызвала апология Распутина. Выслушав предложение Лукьянова 4.V, Синод определил распространить свое постановление от 29.III и на новые бумаги.
Следующую партию отчетов о речах 4 и 11.IV Лукьянов переправил Синоду 19.V. В первой из этих бумаг о. Илиодору приписывалось осуждение военной службы, но из контекста видно, что подразумевалась греховность любого убийства, даже совершенного по долгу этой службы: «если пастыри церкви и благословляют воинов на брань, то делают это единственно для защиты Царя и Отечества». Во второй речи, касавшейся Григория, о. Илиодор относил бывшего тобольского архиерея к числу «духовных разбойников» и говорил, что тот «руководим сатаной».
Выслушав 26.V отчет о новых проповедях о. Илиодора, «ни по содержанию, ни по форме их не соответствующих святости места», Синод определил переслать преосв. Гермогену и эти бумаги, причем запросить его, «какие меры принимались им, Преосвященным, для вразумления иеромонаха Илиодора и удержания его от поступков, неподобающих лицу священного сана и монашеского звания».
Сергей Труфанов справедливо пишет, что из двух этих синодальных указов было непонятно, ставилась ли ему в вину защита Григория. Действительно, Синод старательно обходил эту тему молчанием. Можно было даже подумать, что иерархи вслед за чиновниками по своему обыкновению прицепились к веникам и прочим «неуместным выражениям». Однако после третьей и последней прораспутинской речи о. Илиодора Синод распорядился поступить с нею так же, как и с первыми двумя, явно выделив их в особую группу. Затем синодальные чиновники в справке по илидоровскому делу резюмировали третье письмо из министерства внутренних дел по этому поводу так: «По сообщению Министра Внутренних Дел от 23 июня 1910 г. за № 57 615, 30 мая иеромонах Илиодор в своей проповеди снова защищал старца Григория Распутина-Новых». Следовательно, в Синоде эти письма понимались именно так, как думал сам проповедник.
Проповеди против купцов
После Пасхи начался новый и основной этап борьбы о. Илиодора с царицынским купечеством. По-видимому, возобновлению этой опасной темы проповедей способствовали финансовые затруднения монастыря.
Начало 1910 г. ознаменовалось кризисом строительных работ на илиодоровском подворье. В феврале о. Илиодор с разрешения преосв. Гермогена разослал по городским храмам сборщиков пожертвований, снабдив каждого посланника бумагой за собственной подписью и печатью Свято-Духовского монастырского храма. Местные священники остались, конечно, недовольны. А в Вознесенском храме сборщик был попросту выведен за руку неким «стариком Кленовым».
Денег все равно недоставало, и, как уже говорилось, во время Мариина стояния 31.III о. Илиодор впал в такое отчаяние, что ушел со службы. Через несколько дней он в первый и последний раз обложил своих прихожан десятинным налогом с недельного заработка.
Так, по копейкам, набирались те тысячи, на которые был построен царицынский монастырь. Состоятельные же люди, к возмущению о. Илиодора, игнорировали его строительные работы. Именно этим обстоятельством и сам иеромонах, и преосв. Гермоген объясняли нападки о. Илиодора на купцов.
Левые элементы с удовлетворением отмечали в выпадах иеромонаха признаки классовой борьбы.
«Илиодору соприкосновение с народной массой даром не прошло, — восхищенно писала „Речь“. — Он увидел и подлинные нужды народные, почувствовал и страдания народа и заброшенность бедных людей, о которых никто не думает, никто не заботится. В некоторых проповедях Илиодора сквозь густой туман сумбурных человеконенавистнических фраз послышались подлинные демократические чувства и слова, столь испугавшие и самих черносотенцев…».
Даже «Царицынский вестник» однажды сменил тон:
«В минувшее воскресенье храм монастырского подворья был по обыкновению переполнен молящимися.
Последних привлекают смелые, красноречивые проповеди иеромонаха Илиодора. Туда теперь идут уже не одни женщины, дети и мещане, как раньше, собираются и рабочие, симпатиями которых всецело овладел красноречивый проповедник обличительным словом по адресу местных купцов и промышленников».
Автора заметки не смущал тот факт, что царицынские рабочие по воскресным дням находились на своих заводах, поэтому симпатизировать о. Илиодору могли только на расстоянии. Целью этих неожиданных комплиментов было намекнуть властям, что иеромонах, принимая на себя роль народного трибуна, становится опасен.
Но власти и без помощи газет догадались, что каждому его резкому слову по адресу купцов можно придать политическую окраску. И в Петербург летело одно донесение за другим: о. Илиодор настраивает бедняков против богачей!.
Тщетно преосв. Гермоген объяснял, что нападки на богатых — еще не политическая пропаганда и что «иеромонах Илиодор не проповедовал, не проповедует, не будет проповедовать, да и не может проповедовать идей революционного социализма». Для врагов было слишком соблазнительно повесить на несчастного иеромонаха еще и это обвинение.
Первую речь этой серии о. Илиодор произнес 25.IV на площади перед строящимся Александро-Невским собором в присутствии всего царицынского духовенства и многочисленных богомольцев из всех местных храмов. Проповедь была построена на противопоставлении веры простого народа и неверия состоятельных людей. Указывая на многострадальный храм, который местное купечество не сумело достроить за двадцать лет, проповедник обвинил богачей в безбожии:
«Бесстыдники! бесстыдники! Они забыли Бога. Сатана овладел их душами и запрещает им жертвовать на построение храма. Они забыли поблагодарить Бога за свои богатства, поблагодарить за суда, за пароходы, плавающие по Волге, за свои магазины, за все, чем владеют. Бесстыдники! они позабыли, что есть другая жизнь, там на небе…».
При этом о. Илиодор прямо заявил, что купцы, вышедшие из бедняков, нажили свое богатство нечестным путем: «от трудов праведных не наживешь палат каменных!».
Завершая проповедь, священник обещал продолжить эту тему вечером на подворье, куда и пригласил всех верующих и неверующих.
Собственно говоря, свою вечернюю беседу о. Илиодор посвятил пасхальной теме о сошествии Христа во ад. Но в конце вдруг перешел к лицемерным народным вождям, прозрачно намекая на В. Ф. Лапшина. «Они выдают себя за патриотов: они построили церковь в Ельшанке; но на дверях ее висят тяжелые замки. У них есть народная аудитория. Но и здесь двери запеты на замок. На одном каменном доме они повесили вывеску с золотыми буквами и написали на ней: „Совет Союза русского народа“. Они закрыли это помещение железными дверями и заперли на замок. И теперь это место служит им складом для их пожитков и припасов…».
Такой же прием был применен о. Илиодором и в следующее воскресенье (2.V). От религиозной темы он перешел к обличению царицынских купцов, на сей раз обвиняя их в лицемерии и непочтительном отношении к православным священникам.
Боясь упреков в сведении личных счетов, о. Илиодор сразу оговорился, что называет имена лишь из принципиальных соображений: «я считаю настоящей проповедью только такую, в которой нет ничего скрытого». И сделал центром речи не свою обиду, а чужую, изложив случай, произошедший с его собратом, священником Вознесенской церкви о. Виктором Поляковым. Тот, объезжая прихожан с крестом в первый день Пасхи, посетил и лесопромышленника Максимова. Однако хозяин, заставив священника прождать четверть часа под проливным дождем, отказал в приеме. Когда же о. Виктор рассказал об этом случае в проповеди, Максимов подал жалобу прокурорскому надзору. Эту жалобу о. Илиодор сравнил с попыткой запертой в хлеву свиньи открыть дверь носом: итог одинаков — грязное пятно, бросающее тень на того, кто его сделал.
«Неужели г. Максимов думает, что с деньгами он может сделать что угодно даже с православным священником? … Неужели г. Максимов забыл, что придет не прокурорский надзор судить его и о. Виктора, а Сам Господь?».
Затем о. Илиодор рассказал, как он сам был обманут Лапшиным и Старцевым, еще зимой обещавшими ему хлопотать о праздничном отдыхе, но не сдержавшим обещания. «Вот вам и благородство их: как они были дегтярниками, колесниками, так батраками и остались. Лапшин, хоть он всю Волгу запруди пароходами, благополучия себе не приобретет. Он думает, что на тот свет он поедет на своих пароходах. Нет, он отправится на утлом суденышке прямо в ад».
Гораздый на хлесткие прозвища, о. Илиодор не преминул назвать перечисленных им купцов «хулиганами», а их поступки «духовным хулиганством».
На следующий же день полицмейстер препроводил отчет об этой речи товарищу прокурора Саратовского окружного суда по Царицынскому участку.
Но 9.V оказалось, что доселе были только цветочки. Именно в этот день о. Илиодор устроил на площади перед монастырем двухчасовое патриотическое торжество, сопровождавшееся игрой военного оркестра. А затем, после вечернего богослужения, неутомимый иеромонах провел очередную религиозно-патриотическую беседу. Сразу затмив две предыдущие, она произвела в Царицыне эффект разорвавшейся бомбы.