На первый взгляд, размещение Григория в архиерейских покоях кажется знаком, что владыка продолжал веровать в святость старца, несмотря даже на Феофановы разоблачения. Однако дело обстояло как раз наоборот. «Заметил я что-то неладное за Григорием и нарочно поместил его поближе к себе: в кабинет», — рассказывал еп. Гермоген о. Илиодору.
Следствием совместного проживания со старцем стали некие «личные неблагоприятные Распутину наблюдения за ним» владыки. Об этих наблюдениях еп. Гермоген рассказывал о. Илиодору следующее: «В час ночи Григорий встал и подошел к моей койке узнать, сплю ли я или нет. Я притворился спящим. Григорий поспешно оделся и куда-то исчез». Далее в воспоминаниях Сергея Труфанова следует очередной скабрезный рассказ, в котором фигурирует матушка саратовского священника отца Ивана В..
По-видимому, именно в эти дни между еп. Гермогеном и Григорием состоялся неприятный разговор. Извещенный о. Илиодором об участи Ксении, преосвященный спросил «старца»:
— Зачем ты это сделал?
— Я испытывал свои силы.
— Знаешь, Григорий, смотрел я на тебя, как на человека Божьего, а теперь смотрю как на змия-соблазнителя и архиерейской властью запрещаю тебе входить в православные семьи.
Григорий «покоробился».
Что до о. Илиодора, то он, как и обещал своим прихожанам, при случае спросил старца, правду ли пишут о нем газеты. Тот ответил, что это «ложь и сатанинская клевета».
Не придя к определенным выводам, прямо из Саратова о. Илиодор направился в Петербург, «чтобы расспросить некоторых людей о Григории Ефимовиче». Кроме того, предстояло объясниться с друзьями из Лавры, воздвигшими гонение на Григория, тем более что еп. Феофан требовал от преосв. Гермогена занятия определенной позиции: «Но я… написал ему письмо, чтобы он выяснил свое отношение к Распутину. Ибо если мне придется выступить против Распутина, то тогда и против него».
Поиски истины о Григории
Выехали 13.V вместе с Григорием в купе первого класса. Труфанов с гордостью рассказывает, что их попутчики, «два важных господина», охотно беседовали с ним, образованным иеромонахом, а «мужиком» пренебрегли.
Ввиду отъезда преосв. Феофана в Ялту о. Илиодору пришлось вместо родной академии искать новое пристанище в столице. Вместе с Григорием он остановился у его покровителя Г. П. Сазонова.
И совместная поездка, и выбор места жительства показывает, что иеромонах, в отличие от преосв. Гермогена, продолжал держать сторону Григория.
Петербургское расследование о. Илиодора включило, во-первых, беседы с авторами газетных статей о Григории. Особенно забавный диалог вышел с одним газетным сотрудником:
— А вы знаете его и где он находится?
— Нет.
— Ну, а защищаете там у себя в Царицыне. Он давно уж арестован и препровожден в с. Покровское под надзор священника.
Вернувшись в дом Сазонова, о. Илиодор шутливо сообщил Григорию:
— Ты ничего не знаешь, а тебя уж давно арестовали и отослали под надзор священника.
Надеясь узнать подоплеку ужасных писем о. Вениамина, о. Илиодор позвонил ему по телефону, но собеседник, как ни странно, от встречи воздержался и лишь направил к жертвам Григория. Вероятно, после знаменитой защитительной речи о. Вениамин не надеялся уже разубедить своего неистового собрата. Жертв о. Илиодор тоже не застал, побеседовал лишь с их братом дьяконом Солодовниковым, но даже впоследствии в своей лживой книге Труфанов почему-то не передал этот рассказ.
Словом, о. Илиодор провалил роль следователя, не найдя никаких достоверных сведений против Григория.
Живя бок о бок со «старцем», иеромонах обращался и к нему самому, «миллион раз спрашивал: „правда ли?“», неизменно получая успокоительный ответ.
Импровизированное расследование привело иеромонаха к выводу, «что Григорий Ефимович чист и непорочен».
Одновременно о. Илиодор пропагандировал собственный взгляд на личность Григория. «В течение трех дней инок ходил по разным влиятельным лицам и доказывал невиновность Распутина», — писала «Речь».
Пребывание в Петербурге ознаменовалось для о. Илиодора рядом новых знакомств, в частности, с писателем И. А. Родионовым, который после нескольких бесед со священником «полюбил его всем сердцем». Вновь попытался встретиться со знаменитым проповедником и гр. Витте. Но о. Илиодор, три года назад сочинивший подробный протокол всенародной казни «изменника», наотрез отказался от этого знакомства.
Затем о. Илиодор поехал в Москву, на второй фронт борьбы против Григория. Волей-неволей пришлось обратиться к Л. А. Тихомирову, возглавлявшему ту самую «блудницу-редакцию», которую священник двумя месяцами ранее пригвоздил «к позорному столбу». Редактор, конечно, отказался от встречи с наглецом. Но о. Илиодор своим обычным высокопарным штилем заявил, что «истина требует» этой беседы, и Тихомиров согласился. При встрече присутствовал сотрудник «Нового времени» И. Гофштеттер, тот самый, который потом напишет проникновенную статью об илиодоровском бунте.
Указав, что речь шла о Распутине, Труфанов умалчивает о том, какие факты стали предметом обсуждения. Это и понятно: за «истиной» следовало ехать не к Тихомирову, а к автору статей Новоселову. Осведомленный собеседник, однако, сообщил о. Илиодору, что его за поддержку Григория не любят Джунковский, Тютчева и Великая Княгиня Елисавета Феодоровна.
Вернувшись в Царицын, иеромонах решил изучить заметки о Григории в левой печати. Открыл номер «Речи», прочел статью с портретом «старца» и «затосковал». Затем снова открыл и… как ни искал, не нашел ни статьи, ни портрета. «Тут я понял, что Бог сотворил чудо: Он Сам захотел скрыть от меня клеветническую статью о блаженном старце Григории Ефимовиче». Этот эпизод произвел на суеверного священника огромное впечатление, вернув ему веру в праведность друга.
Через два дня о. Илиодор произнес третью и последнюю речь в защиту Григория (30.V), которого назвал «чистым и непорочным» человеком, «прозорливцем и чудотворцем», «великим подвижником и печальником за русский православный народ».
Однако ввиду продолжения газетной травли священник обратился к другу со следующей телеграммой: «Миленький друг, Григорий Ефимович! Столичные газеты печатают, а местные перепечатывают про тебя нечто страшное, отвратительное. Народ, тебя любящий, смущен, безбожники смеются, я не в состоянии совершенно успокоить православных людей. Приди на помощь, скажи кратко телеграммой то, что ты собирался сказать народу. Если бы приехал в Царицын, твое старческое слово успокоит всех. Эту телеграмму после вечерни я читал народу. Твой друг иеромонах Илиодор».
О. Илиодор разминулся в Петербурге с преосв. Гермогеном, прибывшим туда в конце мая по вызову Св. Синода, и с преосв. Феофаном, прибывшим из Ялты в те же дни. Два епископа встретились в Александро-Невской лавре, и «Феофан познакомил Гермогена с истинным обликом Распутина», причем документальным путем — показал свидетельства женщин, якобы пострадавших от Григория, что убедило еп. Гермогена в порочности последнего и выразилось в следующем его восклицании: «Воистину, он сын диавола; я только его жалею как христианин». Или в менее точной передаче Труфанова: «О, да он, оказывается, настоящий бес».
«Полученное мною письмо, а также мои личные неблагоприятные Распутину наблюдения за ним послужили поводом к резкому изменению моего отношения к Распутину, которого я даже перестал принимать», — рассказывал впоследствии еп. Гермоген.
Здесь же в Петербурге преосв. Гермоген дал интервью сотруднику «Утра России», опровергая слухи, что он приехал ходатайствовать за Григория: «Впоследствии, однако, я получил сведения об его более чем зазорной жизни от таких лиц, которым верю, как самому себе. Осуждать его за это я, конечно, не стану, ибо история церкви доказывает, что были люди, которые достигали даже очень высокого духовного положения и потом падали нравственно. Но и хлопотать за этого человека, прежде его исправления, было бы странно».
Вскоре «Голос Москвы», констатируя разочарование преосвященных Сергия и Феофана в своем протеже, отметил: «Верен ему остался только один Илиодор».
Да, о. Илиодор очень долго закрывал глаза на неопровержимые свидетельства и уверял себя и свою паству в святости Григория. Слишком жива была память о прошлогодней Великой Субботе, когда «старец» в один миг «вернул» отчаявшегося иеромонаха «к жизни».
«С отцом Илиодором Распутин находился по-прежнему в дружеских отношениях, бывал у него, — вспоминал преосв. Гермоген. — Я указывал отцу Илиодору на то, что Распутин недостоин его дружбы. Илиодор мне возражал, ссылаясь на то, что сведения о Распутине, возможно, неосновательны».
Но наконец под напором очевидных фактов, видя всех своих наставников настроенными против Григория, о. Илиодор начал поддаваться. В конце июля он сказал корреспонденту «Царицынского вестника», что «теперь ввиду особенно дурной молвы о брате Григории, он, конечно, защищать его не будет».
Все, что он мог теперь сделать для своего благодетеля, — это молчать о нем. В ближайшие полтора года о. Илиодор хранил по отношению к Григорию нейтралитет.
Явственно «развязаться» с бывшим другом о. Илиодор не отважился и скрывал свои мысли как от него самого, так и от других лиц. При встречах с Григорием священник старательно имитировал уважение.
Бравировавший своей храбростью о. Илиодор, специализировавшийся на обличении разных влиятельных лиц, неоднократно называвший такое обличение своим пастырским долгом, побоялся сказать правду о Распутине: «боялся, ибо он был в силе у царя». Обличать «старца» было опаснее, чем Столыпина: за Столыпиным стоит лишь презренное либеральное общество, а за Григорием стоят «цари». Пример преосв. Феофана был перед глазами. «Нет, не буду ничего говорить, а то тогда пропал я!..». «Прямо пойти, напролом, застрелят, как собаку, и вечной памяти даже не пропоют. … мы люди маленькие, и ничего не можем сделать. Я и так еле-еле держусь в Царицыне». И, наоборот, поддержка Григория, казалось, гарантировала о. Илиодору царскую защиту.