В свою очередь, и Синод откладывал рассмотрение единственного полученного рапорта, ожидая остальные. Дело затягивалось.
2. X по докладу канцелярии Синод распорядился напомнить преосв. Гермогену о рапорте по жалобе Максимовой, на что владыка 14.X ответил, что дело задержалось ввиду долгих розысков жалобщицы, находившейся в Одессе, и ряда упущений, обнаруженных консисторией в следственном производстве.
9. XI Синод вспомнил и о 6 старых указах, причем предписал преосв. Гермогену дать по ним ответы в 7-дневный срок. Для пущей скорости затребовать эти сведения не указом, а телеграммой, отправленной митр. Антонием в тот же день.
В ответ еп. Гермоген телеграфировал 11.XI следующее:
«Указы Святейшего Синода по делу проповедей иеромонаха Илиодора своевременно были препровождены разным священникам города Царицына для производства дознания. Донесений от них ко мне еще не поступало. О немедленном доставлении нужных сведений мною телеграфом дано знать священникам Царицына Благовидову и Ушакову. Сегодня с Седмиезерной иконой Божьей Матери выезжаю [в] Царицын, где немедленно истребую нужные сведения для представления Святейшему Синоду. Доклад по делу Максимовой высылается».
Одновременно еп. Гермоген отослал Синоду рапорт от 10.XI с полным делопроизводством по жалобе Максимовой, из которого следовало, что расследование будет продолжено.
Возвращаясь из поездки в Сибирь, 18.IX Столыпин проехал через Саратов, где, между прочим, виделся с преосв. Гермогеном. Встреча былых друзей могла бы исправить положение. Владыка «обещал» Столыпину «объяснить причины натянутых отношений» с губернатором, очевидно, в письменной форме. Но почему-то медлил.
Еп. Гермоген в Царицыне с Седмиезерной иконой (13-….XI)
Итак, в ноябре преосв. Гермоген привез в Царицын чудотворную Седмиезерную икону Божией Матери. Поездка не была, конечно, вызвана телеграммой Синода и широко анонсировалась еще до нее. Однако владыка воспользовался этой возможностью, чтобы лично собрать сведения о Максимовой и обществе трезвости и дать указания следователям.
К прибытию святыни о. Илиодор начал готовиться заблаговременно. По благословению архипастыря население города было оповещено печатными летучками. Устроен также особый балдахин для крестного хода, украшенный искусственными цветами.
Преосвященного ждали 13.XI утром. К этому времени на станцию пришел крестный ход из Скорбященской церкви. Здесь шел и сам о. Илиодор, и его прихожане, которых легко было отличить благодаря знаменцам в руках женщин. Из-за поломки паровоза преосвященный прибыл лишь к 3 часам пополудни. Все это время (7 часов!) о. Илиодор с крестом и в облачении простоял на перроне, беседуя с публикой, пока прочее духовенство и администрация ждали на вокзале. Туда же ходили греться озябшие певчие.
Благословив иконой собравшийся народ, преосв. Гермоген вошел под балдахин, и крестный ход направился в монастырь, где был отслужен молебен.
На следующий день преосв. Гермоген посетил монастырскую аудиторию, где и он, и о. Илиодор произнесли речи, объясняя цель ее открытия — объединение слушателей для борьбы за веру, царя и отечество. Жандармы не преминули записать, что владыка, между прочим, упомянул «некоторых высокопоставленных лиц из правительства», подпавших под влияние врагов православной веры и потому колеблющихся «и семо и овамо», а о. Илиодор говорил о «разных червях и гадах», которые «подгрызают и подкапывают трон».
16. XI преосв. Гермогена посетили члены совета попечительства о народной трезвости, в том числе свящ. Строков. Говорили о тех злополучных выступлениях Максимовой, которых о. Илиодор так опрометчиво коснулся в своей речи. Косвенно подтверждая его правоту, члены совета признали, что и эти выступления, и вообще народные вечера, устраиваемые обществом трезвости, имеют театральный и даже безнравственный характер. Поэтому «слезно» просили преосвященного принять на себя почетное председательство в их обществе, обещая изменить свой устав «на строго церковных началах». «Проповедь о. Илиодора принесла желаемую пользу», — с удовлетворением отмечал еп. Гермоген.
В целом из царицынской поездки преосвященный, по-видимому, вынес самые лучшие впечатления. Ему, очевидно, пришлись по душе многочисленные проекты, которыми загорелся в ту осень о. Илиодор. Настроение владыки чувствуется по следующим словам, написанным им по возвращении в Саратов: «Бывая в Царицыне и видя все то, что сделано иеромонахом Илиодором из монастыря и для монастыря, — он соорудил целую гору — а также что сделано им для борьбы с политической смутой, сектантством, безбожием, пьянством и т. п., не можешь не подивиться энергии, пастырской трудоспособности и неутомимости этого гонимого и презираемого левым духом времени священнослужителя Православной Церкви…».
Рапорты еп. Гермогена
Царицынские впечатления легли в основу краткого рапорта еп. Гермогена 19.XI. Затем один за другим последовали еще три рапорта — 24, 26 и 30.XI — по поводу всех старых синодальных указов. Эти три документа развивали мысли, изложенные преосв. Гермогеном еще в письме Лукьянову 28.I.1910: о. Илиодор проповедует вполне прилично и какие бы то ни было меры по отношению к нему излишни. Еп. Гермоген подробно раскрыл сущность недоразумения, вызванного искажением проповедей иеромонаха по части как содержания, так и формы — внебогослужебных бесед, а не богослужебной проповеди в узком смысле слова.
Для выяснения подлинного текста произнесенных речей владыка отчасти опирался на сведения, доставленные царицынскими о.о. Ушаковым и Благовидовым. Они не только провели дознание, но и передали архипастырю записи проповедей о. Илиодора, слышанных ими лично (14.II и 13.VI). Еще о 5 речах преосвященный дал отзыв по полицейским сведениям, а оставшиеся две проигнорировал.
В словах о. Илиодора, даже при тенденциозной их передаче жандармами, преосв. Гермоген не находил ничего предосудительного. Вот, например, что он писал по поводу призыва иеромонаха к прихожанам жертвовать монастырю десятую часть своего заработка:
«Здесь я уж совершенно не понимаю, в чем вина иеромонаха Илиодора и что угодно полиции и жандармерии: чтобы мы более нежно заявляли пред народом о нуждах наших храмов, обителей?..».
Касаясь речей о. Илиодора, посвященных защите Григория Распутина, еп. Гермоген признал, что, действительно, его подопечный защищал «старца», пока не верил слухам. Оно и понятно, поскольку газетные разоблачения имели «чисто политические» мотивы: «чем сильнее были газетные нападки на Григория, тем горячее защищал его иеромонах Илиодор». Переданное министерством выражение священника о «печальнике за русский православный народ» владыка объяснил «порывом увлечения», однако отметил, что если о. Илиодор действительно так выразился, то, следовательно, имел достаточные основания.
Еп. Гермоген категорически отрицал факт возбуждения о. Илиодором рабочих против богачей, объясняя эти подозрения кознями царицынской печати, и вообще какие-либо признаки в нем бунтарства: «в его настроении и направлении вовсе не видится даже малейшего озлобления или тем более противления власти, — наоборот он самый твердый и решительный защитник всякой законной власти, — это факт безусловный».
Владыка вполне одобрил резкость выражений о. Илиодора, который называет недостойных людей «подобающими именами», что является «необходимым средством воздействия на ожесточенно-грубые сердца той среды, в которой и с которой он ведет свою духовную брань».
Преосвященный также оспорил указания министерства внутренних дел на неуместность речей о. Илиодора: «Правда, с точки зрения современного нам церковно-проповеднического, так сказать, этикета проповеди иеромонаха Илиодора представляются необычными как по форме, так и по содержанию; но если от современного нам проповедничества, регулируемого, к сожалению, иногда даже для архиереев циркулярами Министров, мы обратимся к проповеди великих проповедников Вселенской и нашей русской Православной Церкви — Св. Иоанна Златоуста, Димитрия Ростовского, то увидим, что необычное в проповедях иеромонаха Илиодора ныне было бы вполне естественно и обычно во времена Златоуста и Димитрия Ростовского. … нельзя не отметить и не поставить в заслугу иеромонаху Илиодору того, что он, пренебрегая своим покоем, репутацией и личной [нрзб], сознательно или бессознательно стремится сделать нашу церковную проповедь тем, чем она была раньше, — живым, могущественным орудием влияния на православный верующий народ. И не нам, иерархам, гасить в молодом проповеднике эту Божию искру, эту святую ревность о Господе».
Как и в январском письме, преосв. Гермоген указал на благотворные результаты его воздействия на о. Илиодора: «о столкновениях его с полицейской и вообще светской властью больше не слышно». Снова и снова владыка корил полицию и жандармов за преследование священника, отстаивающего монархические начала, но неугодного Столыпину: «в нападках полиции, жандармерии и др. на иеромонаха Илиодора исполняется, во-первых, святая формула: „не ведят что творят“, во-вторых, желание низшей „администрации“ в чем-то угодить высшей… Все это глубоко прискорбно — но это сущая правда…».
Всю кампанию министерства внутренних дел против о. Илиодора преосв. Гермоген рассматривал как вмешательство светской власти в чисто церковные вопросы. Объясняя эпизод с десятиной, он отмечал: «Это вторжение полиции и жандармерии внутрь наших пастырских отношений к религиозно-воспитываемым нами пасомым уже прямо отдает или явным беззаконием, или наглым посягательством…».
Квинтэссенцией ноябрьских рапортов можно считать следующие слова еп. Гермогена: «нельзя же заставить меня принуждать проповедника говорить исключительно в духе и желаниях жандармской полиции, тем более что эти и дух, и желания нередко бывают равны сущему озорству и нахальству».
Но красноречие преосв. Гермогена оказалось тщетно. Рапорты запоздали. К тому времени в Петербурге окончательно установился взгляд на о. Илиодора как на бунтовщика, побуждающего невежественную толпу то бить интеллигенцию, то бастовать, то жечь заводы. В январе 1911 г. под давлением Столыпина Синод наказал о. Илиодора переводом из Царицына в Тульскую губернию, где, впрочем, неугомонный монах долго не задержался.