В 11 часов ночи о. Илиодор вместе с братом Максимилианом и другими близкими лицами направился в «Конкордию». Там он, «конечно, не пошел в зрительное зало, прошел лишь по коридорам, чтобы видеть, сколько было православных», и быстро уехал. Однако корреспондент «Русского слова» рисует совсем другую картину: «Иеромонах пытался проникнуть на сцену. Появление черного проповедника вызвало среди публики переполох. Благодаря своевременно принятым полицией мерам все окончилось благополучно. Илиодор, сопровождаемый приставом и околоточным, скоро удалился, и спектакль продолжился».
Впрочем, этот скандал, вероятно, состоялся только в воображении корреспондента. О. Илиодор не умолчал бы о таком своем подвиге. По рассказу иеромонаха складывается впечатление, что он действительно не заглядывал в зрительный зал и не видел спектакль.
Что же заставило о. Илиодора так поверхностно осмотреть интересовавший его театр? Пары полицейских чинов было бы недостаточно, чтобы смутить героического иеромонаха. Изгнало его из театра, очевидно, другое обстоятельство: «Трудно было видеть людей, так там было накурено…». Организм о. Илиодора не выносил табачного дыма, вызывавшего обострение ларингита. Поэтому священник ограничился молчаливой прогулкой по коридорам. Спектакль, конечно, из-за этого не прерывался.
Из театра о. Илиодор направился в клуб «Взаимопомощь». Там шла детская елка. «Против елки, конечно, ничего нельзя было иметь», но священник все-таки нашел повод для праведного гнева: «Бывшие на елке дети наверное в храме не были, потому что родители их говорят, что нужно вставать рано, а это для детей утомительно и вредно. А вести на елку и быть там до полуночи разве не вредно для детей? О, безбожники, до чего вы дошли! Царь Ирод избил 14 000 младенцев, разыскивая среди них родившегося Спасителя, а эти люди разве не похожи на Ирода? Они гораздо хуже его. Ирод избивал чужих младенцев, а эти образованные люди убивают своих собственных детей. Проклятые безбожники, детоубийцы, Ироды, что вы делаете?!».
Дети наивно приветствовали священника, а взрослые попытались выйти из неловкого положения. «Ко мне подошел кто-то из членов и сказал: не угодно ли мне пройти в столовую?». Это вполне отвечало планам священника. «Очень угодно, говорю я, и меня повели. В столовой я увидел пьяные морды мужчин и женщин, именно морды, а не лица, с налитыми водкой глазами». В этих глаза о. Илиодор якобы прочел: «до 12 часов мы будем пить, а там будем делать то, о чем, как говорит Апостол Павел, „и говорить-то срамно“».
Священнику сказали, что в клубе есть и картежная комната. Поднявшись в нее, о. Илиодор увидел, что «там слышался звон золота, лица игроков были злые, с налитыми кровью глазами». Но вот они заметили фигуру в клобуке и оторопели. «Карты в руках у них как бы застыли при моем появлении. Один почтенный седой старичок раскрыл (должно быть, от удивления) рот, оскалил зубы и не знал, что делать: то вставал, то садился, то опять вставал. Растерялся». Другие игроки тщетно пытались спрятать от гостя деньги и карты. Довольный произведенным эффектом, о. Илиодор покинул клуб, а потом рассказывал пастве, что, очевидно, игра шла на ворованные деньги.
Свой рейд по увеселительным заведениям о. Илиодор продолжил на Новый год, 1.I.1911. В 10 часов вечера иеромонах прибыл в Общественное собрание, где, как ему стало известно, был устроен маскарад. Это действо казалось ему чем-то чудовищным: «я не поверил и, чтобы убедиться в этом, поехал и увидел, что правда».
Когда неожиданный гость в клобуке показался на пороге, произошел конфуз: о. Илиодора «приняли за маску». Однако, узнав его, почтительно расступились. «Я прошел в зало; там я увидел, как женщины в безобразных костюмах, с какими-то вениками на голове, танцевали или, вернее, ломались, а мужчины смотрели на это с удовольствием». Как и опасался о. Илиодор, зрелище попахивало бесовщиной: «Были все наряжены в разные костюмы и дьявольские маски; увидя это, я поспешил уехать».
Совершая свои рейды, о. Илиодор руководился чисто пастырскими соображениями. На недоуменные вопросы ответил: «пришел за своими духовными детьми, посмотреть, что они тут делают. Мне говорили, что ничем дурным не занимаются, вот я и пришел посмотреть, что и как, а разговаривать будем потом, я-то им скажу!». Действительно, в «Конкордии», клубе и Общественном собрании он только молча изучал обстановку, ни во что не вмешиваясь. Впрочем, он полагал, что даже этот путь может возыметь воспитательное значение: «хотя я не говорил ни с кем из еретиков, само мое присутствие было для них упреком».
Вдохновлялся о. Илиодор примером святых, в первую очередь, — свт. Тихона Задонского, который, как известно, явился на праздник Ярилы, где образумил свою язычествующую паству. Даже рассказ священника о его поездке по форме и построению напоминает написанное святителем «Увещание жителям города Воронежа об уничтожении ежегодного празднества под названием „Ярило“». «Так если святитель так поступал, так мне, рядовому иеромонаху, Сам Бог велел следовать его примеру, — здесь дурного нет!» — объяснял о. Илиодор. Через полвека на другом берегу океана свт. Иоанн Шанхайский точно так же придет за своей паствой на бал, посвященный Хэллоуину, и молча обойдет танцующих. Словом, рейды о. Илиодора не противоречили православной традиции.
Ничего дурного он не увидел, но все увиденное истолковал самым пристрастным образом: «я с грустью думал, как безобразно проводят эти святые дни православные люди в Царицыне». И потом громил их в проповеди: «О, проклятые безбожники, богохульники, детоубийцы, развратители и растлители! Доколе вы будете оскорблять Бога, доколе вы будете смеяться над православной верой! О, окаянные, проклятые людишки, настанет день Великого праведного Суда и будете вы прокляты и пойдете в адскую пучину, если не принесете покаяния».
В свою очередь, царицынская публика, шокированная поведением иеромонаха и недоумевая о причинах его поездок, была склонна толковать их в дурную сторону, что отразилось и в корреспонденции «Русского слова», и в рапорте полицмейстера, указавшего, что посещение маскарада вызвало «враждебное» настроение к священнику среди публики. Было доложено в Саратов и Петербург. И когда через три недели состоялось решение Синода по илиодоровскому делу, то газеты объяснили это решение, в числе прочего, и посещениями о. Илиодором злачных мест.
«Руль», например, писал, что Синод принял во внимание «крайнюю нетактичность отца Илиодора, позволявшего себе заходить в такие места, посещение которых считается для духовенства предосудительным». «Речь» уточнила: «Посещение Илиодором театров и других увеселительных учреждений с целью „обличения“ заблудших сынов церкви показалось еп. Гермогену недопустимым».
На самом деле подлинный синодальный журнал свидетельствует, что в том заседании о театре и маскараде никаких бумаг не слушалось. Но перед широкой публикой о. Илиодор вновь был выставлен в неприглядном свете.
«Дорогой Владыка, — взмолился иеромонах, обращаясь по телеграфу к преосв. Гермогену, — молю Вас скорее послать „Новому времени“ телеграмму по поводу мнимой доказанности обвинений о посещении мною увеселительных мест. Святые ради спасения людей посещали даже дома терпимости. Святитель Тихон, уничтожая праздник Ярилы, выступал пред пьяною и блудной толпой на площади, значит, он поступал крайне нетактично? Пообещайте газете [в] скором времени прислать объяснительную статью о Саратовско-Царицынском деле».
Отец, а не обвинитель
Его первоначальное отношение к суду
Жалобы о. Илиодора и его приверженцев на газетную клевету неизменно встречали у всех представителей власти равнодушный ответ: мы тут не при чем, обращайтесь в суд. «Вот, братие и сестры, какое мы терпим мучение от наших гонителей паршивых стервятников, — рассказывал о. Илиодор своей пастве. — И власть имущие не хотят за нас заступиться, за эту клевету, за эту ложь, за это оскорбление. Нужно судиться, судиться. Да стоит ли?». Он полагал, что ему как духовному лицу не подобает судиться с клеветниками: «Не дело священника таскаться по разным судам, да сутяжными делами заниматься…».
Не желая входить в суд в роли обвинителя, о. Илиодор еще менее видел себя в роли подсудимого, поскольку полагал, что пастырская деятельность духовенства находится вне компетенции человеческого суда. «Судите нас судом Божьим. Пусть г. Максимов не стращает нас прокурорским надзором, ибо когда кто-либо из нас говорит проповедь в храме, то никакой прокурорский надзор не может вмешаться в наше дело, помешать нам, запретить говорить то или другое. Только Бог может судить нас за наши дела в храме. Если кто-нибудь из нас сделает нехороший поступок за стенами храма, на площади, или на улице города, то судите тогда виновного по законам человеческим. В храме же нет над нами судей, кроме Великого Судьи Господа Бога, хотя мы, пастыри церкви, чтим и Батюшку-Царя, и начальство, и прокурорский надзор…».
В Луцком суде (по ст. 1039)
Однако пастырская деятельность о. Илиодора так часто и так далеко выходила за рамки церковной проповеди, что нередко подпадала под компетенцию гражданского суда.
Впервые это произошло еще в почаевский период жизни о. Илиодора. Дело в том, что, повинуясь призывам «Почаевских известий», волынские крестьяне стали создавать по селам отделения «Союза русского народа», порой простодушно составляя невыполнимые и даже противозаконные приговоры — о повышении оплаты жнецам до 1 рубля вместо 30–45 копеек, о запрете еврейской торговли и т. д. Вследствие чего в один прекрасный день архимандрит Виталий получил бумагу от кременецкого исправника, самым любезным образом просившего разъяснить крестьянам «истинную цель Союзов». Исправник, между прочим, писал о «двух приговорах чисто забастовочного характера», составленных союзниками из села Колодное. Одновременно редакция получила сведения, что пристав, который дал исправнику колоденские сведения, «напился пьяным … у того еврея, который особенно восставал против крестьянского приговора».