После этого вступления автор резко меняет литературный стиль и начинает подражать древнерусским сказителям: «Матушка моя родимая, Святая Русь! Что с тобою сталось, подеялось?! Знал я тебя двести лет тому назад, знал могучею, знал красивою. На главе твоей сиял убор родной; на груди и могучих плечах твоих красовались ожерелья коралловые, изумрудные; на руках твоих блистало золото самородное, подпоясана ты была поясом с бриллиантами; одета ты была в русский сарафан, на ногах твоих красовались туфли, золотом шитые…». Следует идеализированное описание благочестивой русской старины.
Однако затем являются некие «самозванные благодетели», пытающиеся переделать святую Русь «на иностранный лад». Она же умоляет: «ох, зачем вы меня набеливаете, нарумяниваете мою красу самородную, связываете по рукам, по ногам мою волю-волюшку, стягиваете вы могучие мои плечи в немецкий тесный кафтан. Связываете, стягиваете, да и принуждаете: ходить по полю, да не по паханному, работать сохой неприлаженною, похмеляться во чужом пиру, жить чужим умом, чужим обычаем, чужой верой, чужой совестью. О, не хольте меня, вы, отцы, вы, благодетели! Не лелейте меня вы незваные, вы непрошеные, вы дозорщики, вы надсмотрщики, попечители, строители, да учители! Меня давит, томит ваш тесный кафтан, меня душат ваши путы чужеземные. Как не откормишь коня сухопарого, не утешишь дитяти без матери, так не быть мне похожей на заморский лад, не щеголять красою немецкою, не заслужить мне у Бога милости не своей душой». Однако враги остаются глухи к этой блестяще изложенной о. Илиодором мольбе, и Русь теряет былые красоту, мощь и свободу.
Описывая современное положение отечества, потерявшего свою самобытность, автор постепенно сбивается со стихотворного размера и переходит к более привычному для себя жанру обличительного памфлета. Наконец, высказав свои претензии к монарху, чиновникам-инородцам, министрам, архиереям, иереям и монахам, о. Илиодор заканчивает в прежнем слезном тоне:
«Так вот какова ты стала, моя матушка родимая, Святая Русь! Еще бы оплакивал я твое падение, унижение, да мочи нет. Исстрадалась моя душа, истерзалось мое сердце, тебе преданное. Не отойду я от тебя, матушка, буду лежать ниц у ног твоих и орошать их своими слезами горькими. Если враги заставят тебя пойти в могилу темную, то я и все дети верные пойдут туда же за тобой… Лучше нам умереть, чем переживать среди врагов твоих погибель твою, кончину скорбную!».
Эта статья, пожалуй, лучшая из трех, раскрыла в о. Илиодоре, помимо публицистического, еще и литературное дарование. Старую славянофильскую теорию он сумел изложить на новый лад, коснувшись сердца читателя.
В воспоминаниях Сергей Труфанов объясняет создание этой статьи дошедшим до него известием: якобы Столыпин попросил помещиков распространять среди крестьян патриотические воззвания, пообещав в случае неуспеха агитации применить силу. Действительно, «Плач» упоминает об этом событии и обличает за него министра. Но главная тема статьи — вовсе не деятельность Столыпина.
Таким образом, вспоминая свои памфлеты, бывший священник пытается свести их к борьбе с отдельными личностями — с царем, с монархистами-корыстолюбцами, с главой правительства. Как глубоки статьи о. Илиодора по сравнению с этими примитивными объяснениями! Как плохо Сергей Труфанов понимает о. Илиодора…
Редактор «Веча» Оловенников сразу полюбил «пламенного и бурного Илиодора» и поддерживал его, как только мог. Страницы газеты были всегда к его услугам. За февраль 1907 г. «Вече» напечатало целых 10 статей о. Илиодора, в том числе 8 передовых. Весной священник, занятый большой политикой, отошел от литературной работы, но зато пользовался «Вечем» для полемики со своими оппонентами. Попытка вернуться на страницы газеты была сделана в июле. Наконец, в октябре были напечатаны две старые заметки о. Илиодора, ранее затерянные редакцией.
«Его пламенные статьи, написанные не чернилами, а кровавыми слезами патриота гибнущей и поруганной родины, разбудили усыпленное русское чувство, отрезвили опьяненных революционным психозом, — вспоминал С. Горский. — … Какое впечатление производили статьи никому не ведомого дотоле монаха Илиодора, это многие, в том числе и пишущий эти строки, имели случай наблюдать не раз. Случалось, что люди, весьма освободительно настроенные, читая случайно попавшуюся им статью монаха Илиодора, не могли скрыть своих слез, — слез просыпающейся русской совести!».
Мгновенно оценив сочинения почаевского инока, петербургские монархисты решили сделать эти талантливые вещицы достоянием всей России. Статьи «Когда же конец?» и «Видение монаха» были изданы отдельными брошюрами. 28.II первая из них раздавалась в Петербурге «на улицах, по трактирам и чайным», а в провинцию была разослана приложением к «Русскому знамени», «целыми тюками». Контора «Веча» вела розничную и оптовую продажу обеих брошюр, призывая распространять их в народе. Тысяча экземпляров первой из них стоила 12 руб., второй — 15.
Весной напечатали и портреты о. Илиодора кабинетного размера. Их тоже можно было приобрести у «Веча» как в розницу, так и оптом. Сотня портретов стоила 14 руб. О целях оптовой продажи газета умалчивала. То ли предполагалось, что некрасовский мужик понесет с базара о. Илиодора вместе с Белинским и Гоголем, то ли благонамеренный патриот должен был выписывать сотни портретов лично для себя, чтобы лицезреть знаменитого проповедника на каждой стене!
Но нашлись у творчества о. Илиодора и критики, в противоположных политических лагерях.
Монархисты укоряли его за призывы к самосуду. «…помилуйте, отец Илиодор! — говорили „истинные сыны Родины“. — Ведь вы призываете к восстанию; вы можете повредить этим и себе и Союзу! Ведь еще время не пришло защищать святыни кровью! Будем понемногу трудиться! воспитаем новое поколение в русском духе!». Священник ответил статьей с характерным заголовком «Я призываю народ не к восстанию, а к защите святынь!»: «Неужели же не пришло время этого восстания? Пришло, пришло! И не один раз пришло, а двадцать раз пришло».
Через несколько дней, когда та же претензия прозвучала в Синоде, к дискуссии присоединился Г. Бутми. Различая самосуд и самозащиту, он отметил, что ввиду очевидного попустительства властей революции остается народу только брать дело в свои руки. В современной России «народная самозащита является крайней необходимостью и, если вы ее выгоните в дверь, то она вернется в окно, но уже в образе грозного народного самосуда».
Еще один упрек, высказанный о. Илиодору его единомышленниками, касался резкости его выражений, неуместной в устах духовного лица. Но священник и тут не смутился: «Да будет ведомо всем! Я и впредь всегда буду называть так негодных изменников и предателей родного Отечества!». Эту статью даже перепечатало «Русское знамя», отметив присущую ее автору откровенность.
Если недовольны были многие друзья, то что говорить о врагах? Некая «группа христиан» написала о. Илиодору, укоряя его за погружение в явно немонашеское дело и отступление от евангельских идеалов: «Вы — Христов слуга. Но христианство ли ваша проповедь?». Напрасно анонимные корреспонденты перенесли вопрос на эту почву в споре с выпускником духовной академии! О. Илиодор ответил пространным обоснованием смертной казни, антисемитизма, национализма и монархизма с христианских позиций, а под конец дал волю своему раздражению:
«Эй, аспиды проклятые, пресловутые человеколюбцы, гадкие космополиты, отзовитесь! Что вы на это скажете! На виселицу нужно вас негодяев втянуть, языки поотрезать, чтобы вы не могли развращать Православный народ! Дождетесь вы этого, дождетесь непременно! Народ уже проснулся, он вашей кровью напишет законы о жидовском равноправии! Подлецы вы, негодяи! Вы ненавидите русский народ! Вам нужны только его трупы, чтобы из этих трупов сделать лестницу, склеить ее народной кровью и добраться до… священного Царского Престола. Пока не поздно, покайтесь, стервецы! Гроза идет! Гнев народный начинает бушевать! На Волыни образовалась стотысячная армия против вас, проклятых безбожников, человеконенавистников. Я сам с Святым Крестом поведу эту рать против вас, если вы не покаетесь и будете, поддерживаемые министрами, по-прежнему поносить народные святыни, издеваться над многострадальным родным моим Русским народом! Или кайтесь, или убирайтесь вместе с жидами и зловредными инородцами из нашего дорогого Отечества!..».
Завершая статью, нищий монах не смог скрыть своей досады от мелкого обстоятельства, понятного только беднякам: «Письмо подлецов подписано так: „Группа христиан“. Лучше было бы написать правду: „группа жидов“; или лучше всего: „группа разбойников-грабителей“, так как они прислали мне письмо без марки и ограбили меня на четырнадцать копеек!».
Через несколько дней сочинения почаевского инока удостоил благосклонным вниманием сам Проппер. Противопоставляя о. Илиодора знаменитому левому священнику о. Григорию Петрову, «Биржевые ведомости» предполагали в первом из них душевную болезнь, удивляясь, что «благопопечительное синодальное начальство не хочет призреть явно страждущего монаха». В свою очередь, о. Илиодор, уже вошедший во вкус газетной полемики, ответил, что «до глубины души тронут искренней любовью и теплым участием» «Биржевых ведомостей», что замечает в статье самого Проппера признаки «бешенства», грозящего перерасти в «беснование постоянное», и потому спешит успокоить «уважаемого приятеля»:
«Дело в том, что я уже обеспечен медицинской помощью в случае ее необходимости.
Я, по приезде в Петербург, остановился на квартире у доктора Александра Ивановича Дубровина».
Далее о. Илиодор без какого-либо перехода пускается в свои обычные брань и угрозы, обрушивая их на голову Проппера:
«…во избежание всяких неприятностей вплоть до печальной необходимости качаться на перекладине двух столбов, когда святая народная русская кровь смоет „жидовскую скверну“ с государственного организма, советую ему немедленно прекратить в своей грязной, подлой, мерзкой, лживой газетке смеяться над нашей Православной Верой, издеваться над самым истинным народным чувством, чувством религиозным, поносить народные, русские вековые святыни!