Оскорбленный «обидами», полученными на съезде и в печати, о. Илиодор напечатал в «Вече» статью «Чем я виноват?». Единственная вина, которую автор за собой знал, — это «святое желание» организовать депутацию. Но «главари Съезда» воспротивились, не по существу дела, а из неприязни к лицу, внесшему это предложение.
«Ко мне они относились с каким-то особенным презрением. Все усилия употребляли к тому, чтобы поселить в сердцах съехавшихся Русских людей недоверие ко мне… Все это я видел, слышал, скорбел, но надеялся, что быть может мне придется победить врагов. Я обращался к единомышленникам своим и спрашивал у них: „Почему так ко мне относятся главари?“. Мне отвечали: „Зависть, зависть!“. Я начал присматриваться к главарям и, действительно, убедился, что они служение святому делу смешивали с служением своим страстям…».
Разоблачив якобы совершенный обман с телеграммой, о. Илиодор подытожил: «Итак, о. Восторгов, Грингмут, Щербатов, Дубровин, Пуришкевич, Михаил Шаховской на IV-м Всероссийском съезде русских людей в Москве продали русское православное дело!».
Заметка оканчивалась цитатой из январской статьи о. Илиодора «Видение монаха» о лицах, вступивших в ряды черной сотни по корыстным побуждениям.
Публикуя эту новую статью, В. В. Оловенников заступился за устроителей съезда: «Уверен, что указанные здесь главари не завидовали и не завидуют о. Илиодору, а только тяжелые обстоятельства не позволили им согласиться на желание о. Илиодора, хотя я уверен, что желание это они разделяли вполне, но идти наперекор Правительству они не нашли возможным и, конечно, имели весьма основательные причины».
Затем в передовой статье «Осторожность поневоле» Оловенников продолжил эту тему. Напомнив о «мытарствах», через которые пришлось пройти устроителям, он писал: «Что удивительного, что, спасая Съезд, устроить который стоило неимоверных усилий, главари его и сами были осторожны и от участников требовали такой же осторожности».
Давая волю своей горечи, Оловенников описал парадоксальное положение: предоставив революционерам свободу слова и действия, власти связывают монархистов позорными ограничениями. «Мы умышленно и во всех отношениях обезоружены, чтобы не мешать успехам революции. Ибо так решил жидовский бунд…».
Жертвой этого положения и оказался почаевский инок.
«О, как он неосторожен, этот пламенный и бурный Илиодор!
Он забыл, в своем стремлении послужить Родине, что Русские люди теперь должны быть осторожны. Говорить, писать и делать все, что угодно, это в настоящее время привилегия врагов России.
Им все можно. И нас самыми ужасными способами заставляют не мешать им…
Бедные Русские люди!
Несчастная Родина!».
Так Оловенников писал в мае. В июле же редактор, как граммофон, воспроизводил теорию о. Илиодора, утверждая, что союзники намеренно его травили, для чего «ухватились за депутацию», «провалили ее ложью», а когда он печатно выразил свое возмущение травлей, то они почувствовали, что «правда о. Илиодора „очи колет“».
Но другие монархисты были возмущены тяжелыми обвинениями, возведенными о. Илиодором на устроителей съезда. Священник получил целую груду анонимных писем, подписанных «группа 43 правых», «группа правых», «правая», «правый», «группа 30 правых». Адресат имел удовольствие узнать, что руководится честолюбием, сводит какие-то личные счеты и вообще стоит в одном ряду с Гапоном и думскими левыми батюшками о.о. Тихвинским и Колокольниковым.
Полемика велась и в печати. Пуришкевич ограничился тем, что объявил инока сумасшедшим: «Отец Илиодор болен. Слишком сильное напряжение духовное сказалось на бедняге: он стал заговариваться». Далее автор с исключительной прозорливостью писал: «кто знает, быть может, еще худшее несчастье ждет его — несчастье полной потери в душе Бога Истины, Бога Правды и Добра. Пожалейте же его, Русские люди, и помолитесь о том, чтобы просветлел вновь его несчастный, омраченный ум на пользу дорогой Родины, чтобы вновь, как прежде, встал он на путь служения народу, излечившись от злого, острого, душевного недуга. Аминь».
Оловенников не преминул заступиться за своего протеже: «Я очень люблю и уважаю В. Пуришкевича, но я не могу не возмущаться, когда не потерявший, кажется, еще рассудка человек не мог выбрать иных выражений, иного выхода, чтобы рассеять, весьма возможно, несправедливые обвинения со стороны своего брата». Позже Оловенников применил к лидерам монархического движения французскую пословицу «Если хочешь убить собаку — объяви ее бешеной» и вновь дал волю чувствам: «Признаемся, мы никогда не ожидали от г. Пуришкевича такой пошлой и глубоко возмутительной выходки, какую он дозволил себе по отношению к о. Илиодору!..».
Сам же инок откликнулся на «жалкую, оскорбительную, кощунственную, мальчишески-легкомысленную писульку» Пуришкевича огромной статьей. Напомнив, что, согласно православному вероучению, все человечество душевно повреждено, о. Илиодор обрушился на тех, кто, на его взгляд, был действительно душевнобольным, — на нечестных людей. Самая их уравновешенность — показатель болезни, бессердечия, эгоизма. Таковы революционеры и… ложные черносотенцы!
По мнению о. Илиодора, на IV съезде имевшаяся в монархическом движении «грязь сама себя объявила», когда одни восстали против посылки депутации, другие — против принудительного отчуждения земли, причем последние прямо пригрозили, что «все помещики завтра же выйдут из Союза». «Решительно во всеуслышание заявляю, что не патриоты они, а кусочники, шкурники».
О. Илиодор считал раскол, спровоцированный им на съезде, полезной «очисткой» Союза от таких лиц. «Вот предмет моей святой радости, вот основа моего успокоения».
А ответы на тяжелые обвинения продолжали появляться. Один из участников съезда Л. Рагозин изложил свою собственную версию событий, доказывая, что идея депутации провалилась не интригами устроителей, а единодушно выраженной волей всего собрания. Далее на правах «старика, много видевшего и наблюдавшего», автор предлагал своему оппоненту «добрый совет». Получилась восхитительная характеристика почаевского инока:
«Отцу Илиодору даны большие дары: твердая христианская вера, горячая любовь к Русскому народу, чрезвычайная искренность, не только готовность, но потребность отдать себя всего, без остатка, сейчас на служение делу его религиозной и политической веры. Но надо помнить и не забывать, что дары эти даны его [так в тексте] Богом.
Но, чем богаче одарен человек, тем больше искушений ставит ему дьявол, и в о. Илиодоре он посеял свои семена: самовозвеличение (все, несогласные с ним, несогласны потому, что „завидуют“ ему в его популярности), гордыни (он один знает и несет правду до такой степени, что считает себя вправе отлучать от Церкви несогласных с ним — анафема!), наконец, желание выступить на путь политического агитатора („святое“ желание доставить депутацию к Царю под самозванным своим водительством). …
Если о. Илиодор не остановится, а пойдет далее по тому же пути высокомерия, гордыни и жажды популярности, и играния роли, то пусть он знает, что это путь бунтовщика Гапона.
Пусть же он напряжет всю силу столь значительных данных ему Богом даров на одоление пут дьявольских и приложит все разумение и волю для победы над ними».
Даже столь доброжелательный укор вызвал у о. Илиодора взрыв негодования. Статью он именовал «гнусным воем», ее автора — «стариком-бесстыдником» и горячо отрицал, что действовал по личным страстям. «Как, однако, должна быть грязна душа Рагозина, что он не может допустить в душе юного монаха чистоты намерения в совершении патриотического дела?».
Обращаясь ко всем «лживым патриотам», писавшим ему письма, о. Илиодор заканчивал прямо анекдотически: «Поэтому перестаньте, бесстыдники, лгать и клеветать на меня. Знайте, что своими безумными и глупыми письмами и писульками вы меня расстраиваете, а мне нужны силы и спокойствие сейчас, так как приходится наставлять тысячи народа Православного в Правде и Истине. Если несмотря на все мои разъяснения, вы по-прежнему будете досаждать мне, то я напишу вам такое послание, что всем вам тошно станет! Аминь».
Вслед за Рагозиным еще одно мудрое письмо о. Илиодору напечатал председатель казанского отдела «Союза русского народа» проф. В. Ф. Залесский. Рекомендуя адресату иметь терпение и слушать «речи людей опытных», автор предсказывал почаевскому иноку великое будущее:
«Господь одарил Вас необычайной силой духа и предназначил Вам сыграть немалую роль в Русском деле, но пора не пришла еще. …
Горькая чаша бедствий не минует нас — теперь это ясно. В ожидании ее берегите себя, — и не 28 человек, а 28 миллионов пойдут за Вами…».
Достоинства о. Илиодора как патриота позднее признавал и опрометчиво заклейменный им как предатель прот. Восторгов. В 1911 г. он, вспоминая IV Съезд, охарактеризовал своего собрата как искреннего, преданного и полезного родине и церкви человека.
Потерпев поражение в Москве, о. Илиодор вспомнил о способе, рассматривавшемся им ранее, когда волынские депутаты находились под угрозой исключения из Думы, — перенести поле битвы в Почаев. В июне священник объявил, что предстоит новое совещание:
«Собирайтесь, люди Православные, на 5 Всероссийский Съезд. Собирайтесь не в Москве, не в Петербурге, не в Киеве, а… на Святой горе Почаевской. Посылайте на него работников умных, трезвых и серьезных, когда с Святой горы раздастся клич по всей России… Соберемся, помолимся, попостимся, обсудим все и тогда пойдем к Царю своему Родному Самодержцу! Он нас примет!».
Однако не успел о. Илиодор бросить клич для приглашения монархистов в свою обитель, как сам оказался из нее изгнанным.
Депутация от Почаевского СРН
Потерпев поражение с двумя депутациями, о. Илиодор совершенно упустил из виду третью, от волынских приходов. Задумали ее, когда священник был в столице, избрали в его бытность в Москве (29–30.IV), провожали тоже в его отсутствие (6.V).
Целью поездки было выражение верноподданнических чувств. В каждом из 12 уездов Волынской губернии собрали подписи «на Самодержавие». Получилось 12 толстых томов, которые предстояло доставить во дворец 12 представителям уездов.