ов и этих требований», — докладывал преосв. Гермоген.
Темы для бесед о. Илиодор черпал из новостей общественно-политической жизни, за что преосв. Гермоген назвал его «эхом церковным».
Пользовавшиеся огромной популярностью, увлекательные, доходчивые, беседы о. Илиодора играли большую роль в патриотическом воспитании народа. «…уже и теперь, в числе богомольцев монастыря мы видим немало молодых людей, бывших усердных посетителей происходивших в 1905 году митингов», — отмечал «Братский союз». Иеромонах говорил, что в случае революции призовет своих приверженцев «восстать против окаянных богохульников». Илиодоровцы составят ядро, к которому примкнут многие тысячи. «Бог помог, — вот в Царицыне у меня народ крепкий, хороший: лучше все помрем, как один, а уж если что, так революции у нас не будет, за это поручусь». В подтверждение своих слов о. Илиодор торжественно, как в Почаеве, вопрошал народ:
— Постоимте же, братие, грудью за русское дело?
— Постоим, постоим! — слышались голоса.
Благотворное влияние о. Илиодора на бывший «революционный город» и «очаг революции» отмечали еп. Гермоген и Н. Н. Тиханович-Савицкий.
Рычагом влияния илиодоровских слушателей на общественное мнение были телеграммы в газеты с протестами против всяких неурядиц. Сознавая тщетность этих посланий, о. Илиодор, однако, настаивал на их отправке: «пусть наш протест не имел успеха, и все же наш долг — протестовать!». Тексты протестов писал обычно сам иеромонах от имени «многотысячного народа». Враги упрекали о. Илиодора за этот прием, обвиняя в подлоге. На самом же деле телеграммы выносились на своеобразный референдум: о. Илиодор оглашал заготовленный черновик в храме и просил добровольцев зайти к нему в келью для подписания.
По праздникам и особым поводам о. Илиодор для обучения истинно-русских людей патриотизму устраивал на монастырской площади патриотические торжества. Декорациями для них служили 11 картин, настолько громадных, что каждую из них несли по 30 человек. Центральная картина изображала женщину в доспехах, символизировавшую Русь и попирающую ногами поверженных инородцев. Был еще изображен убитый студент, но вовремя спохватились и замазали. Под этой картиной была подписана цитата из любимого стихотворения о. Илиодора: «Русь идет, идет, великая». Очень по-илиодоровски было поместить в центр композиции эту аллегорию вместо царского портрета. Патриотические картины изображали поучительные сюжеты русской истории — Минина и Пожарского, смерть Василия Рябова, смерть Ивана Сусанина, избрание на царство Михаила Федоровича и т. д. «Как вытянутся все эти картины одна за другой… Да как глянуть так издали, со стороны красота неописуемая!».
Само торжество заключалось в движении картин, духовенства и хора по площади под пение разных патриотических песен. На один праздник по приглашению иеромонаха явился аккомпанировать пению местный военный оркестр.
Неизбалованные развлечениями жители маленького уездного города валом валили на эти праздники, собиравшие по 15 тыс. чел.
Особым попечением о. Илиодора пользовались самые маленькие богомольцы.
«А что сказать про детей? Да они, можно сказать, постоянно здесь и живут, для них устраиваются игры в духе патриотизма, ведутся и беседы применительно к понятиям их возраста».
Настоятель неизменно оделял детвору гостинцами со своего стола, которые, собственно, для нее на этом столе и появлялись, — фрукты, печенья, конфеты Абрикосова.
«Дети очень любят иеромонаха», — отмечало «Новое время», передавая эпизод, когда о. Илиодор шутил с маленькими певчими, а те пытались его качать. Он же характеризовал их так: «они — ангелы, они никогда не сквернословят, не знают срамных песен и воспитываются в страхе Божием».
Труд о. Илиодора принес неожиданно огромные плоды. Народ валом повалил в его монастырь.
«Рабочему человеку, сами знаете, в будни ходить неколи, вот и ходят у нас на переменках», — рассказывал Кузьма Косицын.
Неработающие женщины ходили и в будни, многие — ежедневно. «Замкнула хату, ребятишек в охапку и сюда», — говорила одна из прихожанок.
Население ближайших к монастырю кварталов воцерковилось едва ли не поголовно. Приезжали богомольцы из сел, из других городов.
«…в церкви нашей не помещается и четвертая часть всех прихожан», — говорил Косицын. Даже полицейский чин в одном из протоколов не удержался и отметил, что из-за столпотворения в храме «невозможно было дышать и стоять».
«Без преувеличения смеем сказать, с приездом о. Илиодора Царицын стал похож немного на христианский город», — отмечали прихожане в 1908 г., а в 1910 г. говорили уже о полном успехе: «Языческий город он сделал христианским».
Паства неоднократно указывала, что молитвами и трудами иеромонаха многие люди вышли «из грязи греховной» и приобрели «совесть чистую». «Погрязли мы в своих грехах, ходим мы во тьме и только стараниями, глубокой верой и молитвами нашего обожаемого батюшки отца Илиодора глаза наши начинают прозревать и различать свет». «Слушателями проповедника стали многочисленные закоренелые грешники, которые годами не бывали на исповеди и у причащения Св. Таин».
«…там, где было разбойничье гнездо, я воздвиг храм», — говорил иеромонах, а в своей исповеди-молитве продолжил: «пустыня преобразовалась в место духовно-нравственного воспитания народа Твоего и, как благовонный цветок, процвела».
Особенно часто отмечалось благотворное влияние о. Илиодора на закоренелых пьяниц. «Многие от вина отстали, потому некогда пить… Вот какой наш батюшка!». Двое рабочих завода «Урал-Волга» «с волнением» рассказывали Роговичу, «как их самих и многих им подобных проповеди о. Илиодора отрезвили от революционного угара, вернули к семье, к церкви, отдалили от пьянства». «Прихожане вылезли из грязных вонючих ям, в которых жили жизнью животных, — говорило некое осведомленное лицо, — обходят кабаки, в которых они прежде были завсегдатаями и зажили в чистеньких комнатках и квартирах».
Сам о. Илиодор называл свой монастырь «гнездом Православия, где выводились трезвые, воздержные, кроткие, трудолюбивые птенцы-люди», говорил, что обитель «служит утешением и убежищем для всех ищущих света евангельского учения».
Лица, постоянно посещавшие монастырский храм, в официальных бумагах обыкновенно именовались богомольцами, но фактически были прихожанами.
«„Наш храм… Мой храм… Я тоже здесь хозяин!..“. Это гордое чувство живет в каждом из богомольцев Илиодора», — отмечал очевидец.
Действительно, иеромонаху удалось за короткое время создать при монастыре православную общину. «Верующий православный народ в Царицыне о. Илиодором объединен в одну могучую семью». Сам он тоже раз употребил подобный термин, описывая одну из своих бесед с паствой как носившую «чисто частный, семейный характер».
По уверениям о. Илиодора, его община насчитывала более 20 тысяч чел… В 1911 г. он просил у Государя для нее 30 тысяч крестиков, однако прихожан оказалось меньше, чем крестиков.
Численное преимущество в этой семье было, несомненно, у женщин, которых недруги презрительно именовали «илиодоровскими бабами». По подсчетам жандармов, 4/5 почитателей о. Илиодора составляли жены рабочих. Это обстоятельство любили подчеркивать недоброжелатели: «Море женщин и единицы мужчин». Здесь снова следует вспомнить отзыв преосв. Антония о «неистовом обожании» со стороны «баб».
Но была ли почва для насмешек над «бабами»? О. Илиодор в годы своего монашества безукоризненно соблюдал обет целомудрия. К женщинам относился доброжелательно, называл их уменьшительно-ласкательными именами, но и только.
Что касается прихожанок, то за всех них, разумеется, отвечать невозможно, но ошибкой было бы связывать их поведение исключительно с «обожанием». Один из братьев Труфановых объяснял преобладание женского пола тем, что «проповедь батюшки действует, конечно, сильнее на более мягкие сердечные души женщин». Была и другая причина. «Семейный характер» общины предполагал нагрузку, непосильную для трудящегося человека. Приходить на разные назначаемые о. Илиодором собрания, провожать его на поезда и пароходы в разное время суток, а потом часами встречать его, не зная точного времени прибытия, — могли только неработающие женщины. В отличие от своих мужей, они располагали свободным временем — именно так сам о. Илиодор объяснил преобладание женщин в устроенном им летом 1911 г. саровском паломничестве.
Той же причиной объясняется возрастной состав илиодоровской паствы, среди которой враги замечали, в основном, «людей, только что вышедших из детского возраста», и «таких престарелых, которые возвращаются в детское состояние». «Илиодоровские „монастырские“ — люди праздные, отколовшиеся от трудовой жизни или еще не начинавшие эту жизнь. Старухи, девушки, дети, дуровка Марфуша, „крикухи“… Это, действительно, гвардия о. Илиодора. Но она возможно только в большом городе, где много „накипи“, а не в Почаеве, где все работают».
Сам иеромонах высоко ценил свою «гвардию», отмечая, что «одна царицынская баба стоит тысячи» петербуржских «рабов», которые «за себя не постоят».
Однако не стоит думать, что за царицынским проповедником шли только женщины и дети. Среди его поклонников было много мужчин.
«Я не баба и не подросток, а всем сердцем был и останусь с отцом Илиодором в его горячей деятельности…» — писал кн. М. Н. Волконский.
Под этими словами подписались бы сотни людей по всей России, и особенно в Петербурге. Вот и в Царицыне ядро илиодоровской общины составляли мужчины, и именно на их стороне был нравственный перевес, как численный — на стороне женщин.
Этих людей, чьи имена мелькают на страницах полицейских отчетов, Труфанов называл своими «друзьями», которые «близко около сердца держат общее святое дело». Характеризуя ближайших сподвижников о. Илиодора, полицмейстер писал: «все эти лица ведут трезвый образ жизни, отличаются набожностью, постоянно посещают монастырский храм, поведения хорошего, под судом и следствием не состояли, ни в чем предосудительном не замечались; по убеждениям — монархисты».