Несомненным лидером илиодоровской общины был Н. П. Попов. Отец трех дочерей, «чахоточного вида человек». Когда-то он служил становым приставом в Смоленской губ., но был уволен за растрату казенных денег. «…меня и семью мою … постигло страшное горе житейское, такое горе, которое многих доводит до самоубийства, но во мне еще осталась едва заметная во грехах моих вера, и она-то меня удерживает», — писал он.
Перебравшись в Царицын, Попов пошел служить табельщиком на заводе «Урал-Волга». В этот период и примкнул к илиодоровской общине, где очень ценился как интеллигент, «единственный грамотный и надежный человек». О. Илиодор характеризовал его как «самого ревностного, самого энергичного руководителя и распорядителя» в «святом деле за правду». «Образ жизни ведет трезвый, — дополняет эту аттестацию полицмейстер, — постоянно посещает храм монастырского подворья; пользуется неограниченным доверием поклонников иером. Илиодора и является главным распорядителем всех крестных ходов и устраиваемых патриотических манифестаций».
«Правой рукой» иеромонаха считался К. К. Косицын, бухгалтер горчичной фабрики С. Г. Войкина. Полицмейстер свидетельствовал, что Косицын «ведет трезвый образ жизни, достаточно развит, читает преимущественно газеты правого направления и книги духовно-нравственного содержания. Часто посещает богослужения в монастыре». «Кузя без малого в министры годится, ежели по разуму-то…» — с уважением говорил один из его единомышленников.
«Фанатично» преданный о. Илиодору, Косицын исполнял у него обязанности делопроизводителя, а также был товарищем председателя царицынского «Братского союза».
«Некий Кузьма Косицын» — напишет потом о нем Сергей Труфанов, словно и не было между ними многолетней духовной связи. Роднили их и принадлежность к казачеству, и политические убеждения. Косицын даже ушел служить от «жида» к русскому: «Да видишь ли, перекреститься там негде…».
Другим видным сподвижником о. Илиодора был Д. М. Шмелев, владелец небольшой железной лавки, «человек необыкновенно деликатный и тихий». Еще до знакомства с иеромонахом он полюбил читать святых отцов и делать «выписочки», особенно «насчет опровержения сектантства». «Лавка — что; надо как-нибудь жить человеку, а это совсем другое», — говорил он о своем увлечении.
Среди видных илиодоровцев было еще несколько зажиточных лиц — купец А. А. Жуков, лавочники В. А. Ягупов и С. Н. Аникин, а также сыгравший в судьбе Труфанова значительную роль И. И. Синицын, подрядчик по выгрузке трости Владикавказской железной дороги.
Яркую фигуру представлял собой содержатель бахчи И. Т. Утин («Терентьич»), бывший старообрядец и молоканин. Полицмейстер отмечал, что Утин «ведет трезвый образ жизни, читает книги духовно-нравственного содержания». На подворье у «Терентьича» было особое послушание — помощника миссионера. Иногда он произносил в церкви проповеди, но куда ему было тягаться с о. Илиодором! Никто и не слушал. «Терентьич» также бывал оппонентом на публичных диспутах с баптистами и разъездным миссионером в казачьих станицах, где не только спорил с сектантами, но и восхвалял своего пастыря, прибавляя ему популярности.
Вторым доморощенным проповедником илиодоровского круга был помощник начальника станции Червленой Владикавказской железной дороги А. В. Чмель, ярый патриот, организовавший первые отделы «Союза русского народа» на Северном Кавказе.
Другими помощниками о. Илиодора на подворье были регенты И. И. Сорокоумовский, тоже бывший конторщик завода «Урал-Волга», юный Ф. И. Иванов и др., плотник П. И. Чернов, заведующий хозяйственной частью подворья, и, наконец, келейник Емельян.
Был также отдельный круг сочувствовавших о. Илиодору жителей города, жертвователей на подворье, куда входили знаменитая в Царицыне пожилая купчиха 2-й гильдии М. Е. Тараканова и семья Краснощековых.
Поддерживали иеромонаха и отдельные представители местной интеллигенции — художник П. Гамазков и фотограф Ф. П. Лапшин, увековечивший ряд сцен из жизни подворья.
Из этого краткого списка видно, что за о. Илиодором шли не только «бабы». Главную его опору составляли приличные деловые люди, благочестивые и скромные. Без их помощи феномен илиодоровского монастыря был бы невозможен. Сознавая это, сам иеромонах говорил, «что рад трудиться с такими помощниками, как окружающие его истинно-православные люди, что с ними он преодолеет все препятствия, встречающиеся на пути, как уже поборол ранее».
К своей пастве о. Илиодор относился по-отечески. «Возлюбленные дети мои, отрада моя, жизнь моя, утешение мое!» — писал он в Царицын из заточения.
Характерен эпизод, когда пятеро его прихожан оказались под судом за изгнание полиции из храма, а о. Илиодор явился на суд в качестве свидетеля и более часа терпеливо дожидался вызова на допрос, сидя в своей карете около судейской камеры.
Преосв. Гермоген справедливо усматривал в о. Илиодоре «чрезвычайную привязанность к созданному им монастырю и к своим духовным детям». «Это настроение по отношению к монаху можно было бы признать за немощь, все же заслуживающую снисхождения, но если всмотреться глубже в состояние духа иеромонаха Илиодора и его духовных детей, то мы вскоре заметим [нрзб] могучую силу духовно-нравственного союза в Боге между пастырем и пасомыми». Отмечая «необычайно трогательную детскую любовь этой духовно настроенной массы к своему пастырю и его матерински глубокую преданность к своим духовным детям», преосвященный писал, что «обе стороны духовно сцеплены непобедимыми узами безграничной и самоотверженной любви».
Паства платила о. Илиодору не менее крепким чувством.
«Вы возлюбили меня без меры», — писал он своим прихожанам.
«Практически каждый, кто слушал меня, становился моим последователем», — отмечал он позже.
«Где бы не появился Илиодор, любовь народная сразу окружает его», — писал Н. Тиханович-Савицкий.
Особенно метко этот феномен выразил И. Ламакин:
«Я никогда не преувеличивал себе фигуру о. Илиодора. Я видел людей более умных и талантливых, видел не менее фанатических приверженцев различных идей, но я не видел ни одного, кто бы так сросся с толпой и заставлял сердце ея биться в один такт со своим собственным.
Не видел я, чтобы человек так крепко привязывал к себе толпу и сам привязывался к ней.
И долго я не понимал смысла этой привязанности».
Пока современники терялись в догадках, связывая это влияние о. Илиодора то с его талантом проповедника, то с проповедями против властей и купцов, импонирующими будто бы толпе, сам народ в лице Кузьмы Косицына бесхитростно объяснил: «Любят его, о. Илиодора, православные люди за его истовые богослужения, прекрасные проповеди и его монастырскую строгую жизнь и любовь к народу».
Не в политической, а в чисто пастырской деятельности заключался секрет влияния о. Илиодора на его паству. Чуткий ко всякой фальши, народ увидел искренность и доверие иеромонаха к себе и отплатил ему тем же.
А теперь огромная ложка дегтя в бочке меда.
Образцовая на вид царицынская православная община была поражена духовной болезнью. Пастырь страдал тем, что сейчас именуется младостарчеством, а тогда назвали бы просто самодурством.
«А вам я скажу: если я услышу от вас еще раз, что вам не нравятся мои приказания, как отец своим детям, как пастырь, делать то или это, если вы меня будете осуждать и не слушаться, то я наложу на вас анафему… Понимаете, что я говорю?».
Выдумка репортеров? Но Труфанов сам увековечил свою угрозу подобного рода: «Ну, говори, говори, что было дальше, если не скажешь, то я на три месяца запрещу тебе в храм ходить и к иконам прикасаться!».
Или так: «Одновременно с этим я приказал своим многочисленным духовным царицынским детям половину тех денег, которые они обыкновенно ежегодно тратят на приготовления к Пасхе, отдать в пользу голодающих». Приказал!
Или даже так: «моя власть над людьми была безгранична».
Со своей стороны, богомольцы илиодоровского подворья были чересчур привязаны к настоятелю. Об этом простодушно проговорился в своей хвалебной брошюре о. Саввинский, отмечая, что богомольцев привлекает «не служба рядовых монахов-священников, а исключительно личность одного только О. Илиодора. Не будь его, в монастыре нечего было бы делать даже одному иеромонаху. Следовательно, говоря про внутреннюю жизнь монастыря, надо иметь в виду лишь О. Илиодора, так как, в сущности, он, или около него, сосредоточена и вся жизнь, деятельность и слава монастыря».
В зарисовках сотрудника «Русского слова» А. С. Панкратова эта привязанность изображена как патологическое явление: в монастырском дворе женщины «целыми днями» «сидят и ждут, не выйдет ли батюшка на балкон и не скажет ли чего народу», жадно ловят какой-то сор, выброшенный иеромонахом с балкона, и т. д… А сотрудник «Современного слова» писал, что вокруг о. Илиодора «просто организуется хлыстовство» и что «вся его армия — кучка хлыстовски настроенных истерических баб с сотней ловких людей, желающих ловить рыбу в мутной воде, и тремя-четырьмя сотнями чистых хулиганов, ожидающих призыва „погромить“».
Несомненно, Попова и Косицына в этой толпе не было, и речь идет об отдельной группе обезумевших поклонниц, вроде иоанниток, преследовавших о. Иоанна Кронштадтского. Но факт духовного заболевания несомненен.
Самодурство настоятеля и слепая привязанность некоторых богомольцев — два порока, поразившие илиодоровскую общину и питавшие друг друга.
«Но войдите и в положение Илиодора, — писал сотрудник „Саратовского листка“. -
Кругом него сотни баб и девок воют и визжат.
— Спаситель ты наш! Святой! С тобой пойдем, куда хочешь!
Толпа смотрит ему в рот и жадно ждет его жеста и окрика.
Как тут не сбиться с толку бедному семинаристу, воспитанному грозными инспекторами».
Энергетическую связь между о. Илиодором и толпой отмечал и его апологет о. Саввинский: «Народная любовь к нему безгранична, и в этой любви он почерпает для себя все новые и новые силы». Да и сам о. Илиодор в конце концов приписал все свои заслуги соединению любви с его стороны и веры и расположения со стороны паствы, соединению, придававшему его чувству особую силу: «Я чувствовал иногда, как эта сила исходила от меня и поселялась в Вас, исцеляя вас от телесных и особенно, во время моих проповедей, от душевных недугов. Не знаю, как действовала, как исходила эта сила, — это наука объяснит, — но скажу, чтобы обладать ею и сохранять ее тому, кому она дана от [нрзб], нужно непременно быть целомудренным, трезвым, воздержным и стараться не расстраиваться: ни горем, ни радостью, ни заботами. Сила любви к Вам, живущей во мне, могла бы в Царицыне сделать три Кронштадта».