Телеграфируя Столыпину 13.X о предписании епископа, гр. Татищев еще не знал про флаги и ленты. Но знал, кто повезет святыню. «Посылка иконой Илиодора, не другого, вызывает серьезные опасения исход крестного хода». Далее губернатор воспроизвел страхи Бочарова: беспорядки потребуют «активных действий полиции», которая окажется обвинена в «избиении молящихся». Поэтому просил министра запретить поездку о. Илиодора.
Вечером того же дня Извольский сообщил еп. Гермогену: «По соглашению с председателем Совета министров прошу ваше преосвященство не отпускать иеромонаха Илиодора в Царицын впредь до уведомления».
Тогда владыка повез икону сам. А о. Илиодора захватил с собой.
Выехали они пароходом 17.X, в тот самый царский день, которого так опасался гр. Татищев. В Царицыне (18.X) встречало духовенство и около 2 тыс. богомольцев.
«Никакое описание не может дать той действительной картины, которая своей грандиозностью и торжественностью собрала многотысячную массу православного простого люда в непогожий, холодный, осенний будний день на набережную», — писал очевидец.
Были и крестные ходы от всех городских храмов, и флаги, и ленты. Но, конечно, никаких манифестаций, беспорядков, провокаций и даже речей. «Пойдемте служить молебен», — только эти три слова произнес преосвященный по прибытии.
Зато проповедь, сказанная им перед Скорбященским храмом, куда икона была принесена с крестным ходом, выдавала, кажется, сокровенные чувства еп. Гермогена:
«Верьте, дети, — говорил Преосвященный своим обычным задушевно-простым тоном, — что мы действительно не имеем иныя помощи и иного заступления, кроме Владычицы, Заступницы Христианского рода. Будем же обращаться к Ней с своей сердечной искренней мольбой: ты нам помогай, Пречистая, на Тебя наша надежда… Ты нам щит непобедимый и стена необоримая!..».
Да, владыка уже не надеялся ни на свои, ни вообще на человеческие силы! По свидетельству Роговича, в те дни он был «весьма огорченным и расстроенным».
Чудеса не замедлили явиться. Оказалось, что Бочаров отбыл куда-то на целую неделю. Замещавший его А. А. Нейман, не обладая паранойей своего начальника, докладывал о событиях совсем в другом ключе:
«Крестный ход прошел полном порядке. Все службы были Скорбященской, проповеди не тенденциозны. … Настроение городе спокойное, приезду безразличное».
«Епископ служит ежедневно разных церквах. Молящихся мало. Проповеди ничего особенного не заключают».
А преосвященный свободно говорил на самые опасные темы, порицая власти, допускающие хулу на духовенство, разоблачая учение гр. Толстого и т. д. Остается только гадать, какими красками Бочаров живописал бы те речи, в которых Нейман не видел «ничего особенного».
Полиция, впрочем, продолжала слежку, составляя протоколы на все проповеди, даже вероучительные, и привлекая для засвидетельствования этих протоколов подвернувшихся под руку прихожан. Нейман потом представил губернатору сразу 8 протоколов.
Вернувшись в свою вотчину, Бочаров стал добиваться приема у преосвященного, в чем преуспел не сразу. Об итогах аудиенции доложил сдержанно: «Представлялся Преосвященному Гермогену. Разговоре Преосвященный объявил мне: делу ожидается новое расследование распоряжением Св. Синода. Городе благополучно».
Разместившись у о. Илиодора на подворье, преосвященный часто совершал там богослужение. Первая из этих служб состоялась вечером 20.X. Во время богослужения в храм была перенесена чудотворная икона, и владыка произнес проповедь, отметив, что этот образ поможет в деле постройки обители, постройки, «начатой дорогим моим сотрудником о. Илиодором».
Далее следовали удивительные, ввиду распоряжений обер-прокурора, слова: «А тебя, мой дорогой сотрудник, о. Илиодор, благословляю и данной мне властью оставляю здесь оканчивать дорогое для православного русского народа дело. Буду просить о том Святейший Синод. Пресвятая Богородица да поможет тебе в том под Ея покровом с новыми силами и обновленной душой продолжать работать. Правда, может быть, и были какие-ли[бо] ошибки, которые породили вражду и ненависть. Так пусть будут прокляты те ошибки, чтобы из каких-либо пустяшных недоразумений, на которые не стоило бы обращать внимания, останавливалось святое дело такое».
22. X богомольцы подворья поднесли преосв. Гермогену благодарственный адрес за посещения Царицына и за ревностную патриотическую деятельность. В ответной речи владыка вновь призвал надеяться на заступничество Царицы Небесной и угодников Божиих. Затем пропели многолетие преосвященному, а по его предложению — и о. Илиодору.
Ввиду серьезности положения сам настоятель держался тише воды, ниже травы. «Илиодор явным влиянием Епископа крайне сдержан, безмолвствует», — докладывал Нейман. Иеромонах выходил на проповедь редко и, как правило, в присутствии преосвященного (21.X утром и вечером, 22.X).
Через несколько дней о. Илиодор захворал и перестал служить и проповедовать. Посетив Царицын, Рогович вместо прежнего горячего проповедника увидел «полуживого человека, которого труды и борьба уже довели до тяжкой болезни». «Он имеет вид крайне больной, страдает бронхитом, врачи воспрещают ему выходить, тем не менее, он деятельно распоряжается постройкой».
Вину за свою болезнь о. Илиодор возлагал на гонителей: «Бочаров и Татищев своими преследованиями отняли у меня здоровье».
Миссия Макарова и Роговича
Итак, Извольский писал Столыпину о необходимости проверки сведений одновременно духовным ведомством и министерством внутренних дел в видах установления «согласной почвы на события в Царицыне и Саратове». Этот метод совместного расследования и был использован властями. Извольский и Столыпин командировали в Саратов своих заместителей — соответственно сенаторов А. П. Роговича и А. А. Макарова.
Официальная цель командировки в изложении Извольского заключалась в 1) выяснении «несогласий во взглядах и мероприятиях» между архиереем и губернатором и 2) в установлении «характера влияния на местное население проповеднической и вообще пастырской деятельности» о. Илиодора. Иными словами, только расследование.
«Ведомства не верят друг другу, а каждое посылает своего человека», — отмечал Тихомиров, усматривая парадокс в том, что для ревизии не хватило одного сенатора как хранителя законности.
Но менее официальные источники не раз отмечали, что цель поездки сенаторов — примирить духовную и светскую власть.
Рогович был штатный ходатай за о. Илиодора в духовном ведомстве, который заступался за иеромонаха еще в почаевские, если не в ярославские времена и к которому илиодоровцы впоследствии неоднократно обращались за защитой.
Макаров, прослуживший пять лет прокурором Саратовской судебной палаты, ехал в хорошо знакомый ему город. Там скончался его старший сын-пятиклассник и там же был похоронен в Спасо-Преображенском монастыре. Еп. Гермоген оказал тогда большую нравственную поддержку безутешным родителям, за что они ему всегда были благодарны.
Как личность обоих сенаторов, так и сам факт их командировки возродил у духовенства надежду на благоприятный исход. Преосв. Гермоген послал Роговичу приветственную телеграмму, а потом писал ему: «А мы всѣ уповали, что с вашим приездом раскроется „существо дела“». Уповал и о. Илиодор: «Царь к нам шлет двух великих мужей разобрать, отчего мы страдаем и кто нас притесняет в исполнении православной веры. Это Богоматерь дала Царю такую мысль. И вот, когда правда будет на нашей стороне, Она тогда будет судить виновников и горе им — этим богохульникам и клятвопреступникам». Верная себе, полиция записала, что «при последних словах о. Илиодор угрожающе махал иконой».
Сенаторов послали в Саратов, а владыка находился в Царицыне и возвращаться не спешил. Поэтому по соглашению с преосвященным Макаров и Рогович проследовали через ст. Поворино прямо в Царицын, не заезжая в губернский город.
Сенаторы выехали из Петербурга 24.X. В Поворино к ним присоединились гр. Татищев и полк. Семигановский.
Губернатор как раз получил очередной продукт бочаровской паранойи: телеграмму о якобы ожидающей сенаторов на царицынском вокзале патриотической манифестации, подготовленной архиереем. Гр. Татищев, «несколько встревоженный», попросил Роговича отменить эту встречу. Но тот, уже знакомый, очевидно, с приемами Бочарова, не поверил и оказался прав.
«Подходим к Царицыну — станция пустая, небольшая кучка обычных зевак из станционных служащих и случайных пассажиров и на перроне Владыка с двумя протоиереями, ключарем саратовского кафедрального собора и местным благочинным».
Рогович потом шутил, что, отказавшись послать телеграмму, пожалуй, «лишил себя» «славы» предотвращения погрома.
Прибыв в город в ночь на 27.X, сенаторы далее действовали врозь. Утром сначала один, а затем другой посетил подворье.
Возле монастыря дежурил полицейский пристав, в чем Рогович усматривал элементы «почетной встречи», а владыка — назойливую слежку полиции.
Еп. Гермоген и о. Илиодор провели для Роговича экскурсию по обители, продемонстрировав ему стремительный темп строительства, заданный иеромонахом. «Владыка очень заинтересован созиданием Царицынского Свято-Духовского подворья, построением и быстрым расширением которого он действительно всецело обязан распорядительности и энергии о. Илиодора», — отмечал сенатор. Показали и площадь, на которой 10 августа произошло столкновение богомольцев с полицией.
Вместе сенаторы осмотрели, кроме того, участок лишней земли, занятый, согласно донесению губернатора, монастырем при постройке. Воочию убедились, что речь идет о смехотворно малом количестве (16,93 кв. саж.). О. Илиодор попросил позвать и гласных городской думы, — как он потом говорил, «чтобы я мог ткнуть их носом в землю и спросить у них: где же захваченная мной земля». Сенаторы отказались, но Рогович потом все-таки попросил губернатора произвести осмотр участка, получив, однако, отказ.
Дальнейшие планы рисовались так. В 2 часа ночи на 30.X сенаторы, еп. Гермоген и гр. Татищев садятся на поезд и едут в Саратов, где между архиереем и губернатором происходит подобие очной ставки под арбитражем Макарова и Роговича. Этот план был принят обеими враждующими сторонами. «Граф Татищев изъявил полную готовность, сказав мне, что так как Преосвященный взвел на него столько тяжких обвинений, то он будет очень рад возможности слышать от него лично, в чем заключается его вина».