Затем о. Илиодор обрушился на виновников этого положения: «Горе вам, царицынские богачи. Лесопромышленники Максимов и другие, опьяненные богатством, перестали понимать, что, вытравляя веру из своих рабочих, все равно что вырывают камни из фундамента, и не сознают, что без этих камней здание не устоит, рухнет и погребет их».
Но у о. Илиодора были и собственные счеты с местным купечеством, ничего не жертвовавшим на его монастырь. Поэтому к слову проповедник упрекнул купцов за то, «что они слишком мало жертвуют на сооружение храмов и мало заботятся о спасении своей души».
По обыкновению, гр. Татищев доложил об этой речи в тенденциозном виде. Из рапорта Василевского были вычеркнуты слова: «и, говоря о сильной вере Великого Князя Александра Невского». Вот так, одной-единственной чертой церковная проповедь превратилась в политическую речь. Вскоре министерство внутренних дел било тревогу: царицынский иеромонах произнес проповедь агитационного характера!
Но все рекорды по передержкам побила левая газета «Речь». Умалчивая о религиозной подоплеке царицынского конфликта, она изобразила его как чисто классовый и передала проповедь о. Илиодора так:
«Бедные рабочие добивались улучшения своего состояния и добились было, но жадные богачи отняли у рабочих все, что им дали. Рабочих за их желание улучшить свое нищенское положение засадили в тюрьмы. Давайте же, православные, поплачем о бедных рабочих, которые томятся в тюрьмах…».
В следующее воскресенье на лесопильном заводе Максимова 45 человек отказались выходить на работу, за что были немедленно уволены. Впоследствии владелец завода заявил на суде, что представители рабочих при своем отказе ссылались на проповедь о. Илиодора. Однако это заявление не слишком достоверно, поскольку в те дни Максимов вел широкую кампанию против иеромонаха.
На увольнение рабочих о. Илиодор откликнулся новой речью. В годовщину Куликовской битвы (8.IX) он обличил современных «Мамаев, Батыев, Тохтамышей и Узбеков» — купцов, не позволяющих рабочим посещать церковь по праздникам, — и закончил призывом к объединению.
Этот финал все источники разукрашивали кто во что горазд. Василевский честно доложил, что о. Илиодор призвал русский православный народ объединиться на защиту церкви и Царя. Репортер «Царицынского вестника» придал проповеди политический оттенок, уверяя, что священник «закончил приглашением рабочего люда к объединению и к освобождению из-под гнета деспотичных богачей». А министерство внутренних дел вложило в уста о. Илиодора почти прямую цитату из «Марсельезы»: «Вставай, объединяйся русский православный народ, вставай на защиту церкви и русского народа».
Подлинный смысл призыва проповедника становится понятен из другой его речи, произнесенной в праздник Крестовоздвижения (14.IX) после молебна на одноименной площади. Пригласили сюда о. Илиодора как раз рабочие лесопильных заводов, свободные от работ по случаю двунадесятого праздника. Собралось до 3 тыс. чел. Разумеется, перед лицом такой аудитории проповедь не могла не перейти от самого праздника к теме конфликта. На сей раз лесопромышленники, заставляющие своих рабочих забыть храм Божий, были уподоблены язычникам и евреям, зарывшим Крест Господень в надежде скрыть следы пребывания Бога на земле.
«Посмотрите на этот храм, — продолжал о. Илиодор, указывая на Крестовоздвиженскую церковь, — выстроили его эти же богачи, чтобы показать, что они есть христиане. Для чего же они его выстроили, когда в нем некому молиться? Ведь в день молитвы — праздник — они заставляют вас работать, и вы, если бы даже и хотели пойти в этот храм, но не можете».
Затем о. Илиодор действительно призвал слушателей к сопротивлению, но к какому? «Рабочий народ! не забывай православную веру, не зарывай св. животворящий Крест, не работай в праздники, как того желают и требуют паршивые жиды и твои богачи-хозяева. Вы все, как один, не выходите на работу, не бойтесь угроз, увольнения и других устрашений. Какой же ты христианин, когда ты из-за чревоугодия боишься постоять за православную веру, за св. Крест. В давние времена за них проливали кровь, жертвовали жизнью. Заклинаю вас: не работайте в праздники, будьте тверды, не бойтесь. Есть власти, которые заступятся за вас, а если нет, то обратимся к Государю и даже, в случае надобности, будем стучаться к нему в дверь и просить защиты».
Вот вам и «Марсельеза»!
Перепуганные лесопромышленники, предчувствуя убыток, решили жаловаться на неистового монаха Столыпину. Но власти и без того не дремали.
Действия властей светских и духовных
За период 3.IX-10.X министерство внутренних дел прислало обер-прокурору пять писем о четырех речах о. Илиодора с призывами соблюдать воскресные дни. Первые три письма повлекли за собой запросы Лукьянова саратовскому епархиальному начальству (10, 24.IX, 3.X). Подобные же меры были приняты и на губернском уровне: 21.IX гр. Татищев сообщил епископу Вольскому Досифею, что иеромонах вновь проповедует против богатых и инородцев, и попросил принять меры «к успокоению иером. Илиодора».
От имени еп. Гермогена его викарий направил обер-прокурору 7.X бумагу с подробным изложением истории конфликта между царицынскими лесопромышленниками и рабочими в связи с вопросом о праздничном отдыхе. Преосвященный категорически отрицал связь между церковными проповедями и светскими делами — забастовкой и законопроектом Андреевского. Призывы к соблюдению воскресных дней звучат «на чисто пастырской основе» и должны звучать впредь. «…отказаться от проповеди в защиту праздников, — кто бы против них ни восставал — и от защиты невинно страдающих православных русских рабочих было бы для меня грубым нарушением пастырского долга».
По-видимому, на о. Илиодора все же было оказано воздействие епархиальным начальством, поскольку после 14.IX он долго не возвращался к теме соблюдения праздников. Но из Петербурга продолжали поступать бумаги о его старых проповедях. Поэтому, вернувшись из Сарова, преосв. Гермоген вызвал к себе о. Илиодора.
Иеромонах был убежден, что призывать к соблюдению воскресных дней он не только вправе, но и обязан как пастырь. Возражая на нападки, он говорил: «Но тогда нужно обвинять не меня, а Святого Пророка Моисея, который оставил нам заповедь о праздновании седьмого дня». И указывал, что свои проповеди на эту тему «может повторить открыто и перед Министрами и Губернаторами».
Вот и ныне, представ перед архипастырем, о. Илиодор заявил, что не видит ничего преступного в своих проповедях о соблюдении четвертой заповеди. Преосвященный Гермоген и сам держался того же мнения, но все-таки наказал своему протеже избегать всяких поводов к лжетолкованиям и вообще к нежелательным в пастырском деле осложнениям. О чем и сообщил обер-прокурору.
Но дело уже дошло лично до Столыпина, поэтому требовались меры посерьезнее. Собрав пространную сводку о последних подвигах о. Илиодора, начиная с его «нетактичного отношения» к рабочим Французского завода, Лукьянов предложил ее на рассмотрение Св. Синода.
Священноначалие оказалось в затруднительном положении: не наказывать же иеромонаха за то, что он призывал соблюдать церковные праздники! Поэтому Св. Синод попросту предложил еп. Гермогену… «подтвердить» о. Илиодору только что сделанное преосвященным указание.
Однако проповеди этого цикла все-таки не сошли священнику с рук, став предметом судебного разбирательства, о чем будет рассказано особо.
В Саратове (15.X — 13.XI)
Выезжая в Саратов по вызову преосв. Гермогена, о. Илиодор предполагал ходатайствовать о разрешении издавать газету. По этому делу он, по-видимому, намеревался ехать в Петербург. В конце октября даже прошел слух, что священник осядет в столице и будет издавать газету там.
Вместо этого о. Илиодор, по-видимому, на целый месяц задержался в Саратове. Согласно рапорту еп. Гермогена от 12.VIII.1910, с 29.X по 13.XI иеромонах отбывал при Спасо-Преображенском монастыре двухнедельную епитимью взамен ареста, к которому был когда-то приговорен за статью в «Почаевских известиях». Если эта епитимья действительно имела место, то, во всяком случае, она не слишком стеснила деятельность лица, на которое была наложена.
Сюда же, в Саратов, как раз прибыл Григорий. «Распутин первый заявил, что приедет ко мне, — показывал преосв. Гермоген. — Я пригласил его, и он стал посещать меня и отца Илиодора». В те же дни было условлено, что в ноябре преосвященный вместе с Григорием посетят Царицын.
Еп. Гермоген относился к «брату Григорию» с большим уважением, «видя в нем некоторый духовный опыт и религиозную работу», считая его «высокорелигиозной» личностью. Об этом отношении ходили легенды: преосвященному приписывали слова: «Это раб Божий: Вы согрешите, если даже мысленно его осудите», говорили, что еп. Гермоген испрашивает у Григория благословения, целует ему руку.
В свою очередь, Григорий тоже ценил этого «хорошего, праведного духа епископа», поверяя ему свои немощи. «Гермоген знал все… Для него душа моя была открыта… К нему я шел и с добром, и со злом, и он говорил мне о любви своей ко мне… В его словах мне было утешение, и в горькие минуты не раз находил я радость… Когда я говорил ему о всех моих прегрешениях, он ласково меня слушал и дал мне приказание идти в Иерусалим и на Афон».
По-видимому, к осени 1909 г. относится попытка Григория устроить своего сына Дмитрия на обучение к инспектору Саратовской духовной семинарии.
На тот же саратовский месяц пришлась очередная нашумевшая речь о. Илиодора, произнесенная 1.XI в здании местного музыкального училища, где по благословению преосв. Гермогена проводились так называемые пастырские беседы. Собралось более тысячи человек разношерстной, но в целом сравнительно интеллигентной публики во главе с еп. Досифеем и губернским предводителем дворянства Ознобишиным. Между прочим, присутствовал один из главных гонителей о. Илиодора — Семигановский.
Речь, анонсированная как «пастырская беседа о. иеромонаха Илиодора о христианах язычниках», перемежалась духовными песнопениями. Проповедник прежде всего сознался, что впервые выступает перед образованной публикой, и рассказал о своем служении в Ярославле, Почаеве и Царицыне, где его слушателями всегда было простонародье. Затем перешел собственно к теме своей речи, обличая тех, кто, именуясь христианином, в душе поклоняется «дракону», остается безбожником и развратником. О. Илиодор прошелся почти по всем родам профессий — судьям, адвокатам, учителям, чиновникам, писателям, репортерам… Всюду видел грех. После перерыва говорил об упадке нравственности среди городского, особенно состоятельного, населения. «Что такое гражданские браки, гражданские жены? Это лошади, коровы, собаки живут гражданским браком, — вот чего они добиваются! Дети для образованных — не дети, а куски мяса, против которых они придумали порошки, шарики, — всякую гадость. У них на уме только верблюжье дрыганье, зовущееся танцами».