ане!».
Возможно, именно в Покровском о. Илиодор получил еще одно доказательство бесстрастия своего друга, о чем вскоре рассказал пастве: «у старца Григория не может появиться плотская страсть к женщине, так как он убил свою плоть молитвой и постом, даже с законной женой своей по обоюдному соглашению уже семь лет живет как брат с сестрой».
Жирную точку в покровских событиях поставила беседа с местным священником о. Петром Остроумовым, к которому о. Илиодор явился, самонадеянно намереваясь «изобличить» его в клевете на Григория, в чем, однако, не преуспел. Напротив, беседа с о. Петром, по-видимому, поколебала веру иеромонаха в святость его друга.
Под этим последним впечатлением о. Илиодор вместе с Григорием и его женой тронулся в обратный путь. Вновь ехали 80 верст до Тюмени на лошадях. Но теперь уж не видали ни ссыльных «освободителей», ни собственных лошадей, ни кучера, — такая была метель.
Наконец-то оставшись наедине со своими мыслями, о. Илиодор, по его словам, мучился сомнениями относительно Григория. «Думал, кто он: бес или ангел?».
Сам страдая от клеветы, иеромонах понимал, что людские толки могут быть очень далеки от истины. «…быть может, батюшка клевещет, ведь попы злы, а особенно на тех, кто подрывает авторитет их среди прихожан».
Свое душевное состояние о. Илиодор выразил с необычной для него глубиной: «Я недоумевал, соблазнялся, но разочаровываться не хотел. Мне больно стало».
Отголосок этих подозрений прозвучал в беседе с еп. Гермогеном по возвращении из Сибири, которую Труфанов передает так:
«Гуляя со мной по большому архиерейскому залу, он [Григорий] сказал мне: „А ну-ка, пойдем к Гермогену, да ты скажи, что я хожу с бабами в баню“. Пошли. Говорю, а Гермоген замахал руками и недовольно заговорил: „Зачем ходить, не надо, не надо“.
Григорий как-то лукаво, виновато, заискивающе осклабился, взял меня под руку, повел и сказал: „Вишь, ему не надо было говорить, он этого не поймет, а цари хорошо понимают“».
21. XII путешественники вернулись в Царицын. «Народ нас радостно приветствовал». Отслужив молебен о благополучном возвращении, о. Илиодор рассказал пастве свои впечатления о Сибири: живут там лучше, нет такого пьянства, как здесь, молодежь почтительна к старшим, а особенно к духовным пастырям. Но картину портит присутствие уже упомянутых ссыльных «освободителей», а также евреев. О. Илиодор утверждал, что представители гонимого племени стали в этом крае «золотыми королями», нажившись на сибирских богатствах и обирая крестьян. На железнодорожных станциях он лично видал много «вонючих, пакостных, толстопузых жидов» с сальными губами, сидевших в 1-м классе при электрическом освещении, раскуривавших и косо смотревших на проезжавший простой народ.
О Григории ни слова. Но полиция теперь уж не могла не заметить странного крестьянина, с которым так носился о. Илиодор. Любопытен откровенный отзыв умного Василевского, тогда еще не подозревавшего, с какой важной особой имеет дело: «„Брат Григорий“ по фамилии Распутин, крестьянин, по-видимому, фанатик, делает мелкие жертвования на монастыри, чем и втирается в дружбу к иеромонаху Илиодору и Епископу Гермогену, снискал себе особенное расположение. На меня он производит впечатление пронырливого человека, по-видимому преследующего личные интересы».
Рождество
Монастырское подворье готовилось к Рождеству. О. Илиодор еще до поездки сочинил к этому празднику восторженный гимн:
Торжествуйте, веселитесь,
Люди добрые, со мной
И с восторгом облекитесь
В ризу радости святой!
Ныне Бог явился в мире,
Бог богов и царь царей,
Не в короне, не в порфире
Сей Небесный Иудей.
Заканчивалось стихотворение так:
Бога вечно будем славить
За такой день торжества.
Честь имею вас поздравить
С днем Христова Рождества!
Этот гимн, положенный на музыку, был разучен прихожанами подворья и исполнялся после вечерних богослужений перед особо устроенной «звездой». То же песнопение звучало в Покровском после беседы, сказанной о. Илиодором, и даже было телеграфировано из Царицына в царский дворец за подписью Григория и «Илиодорушки».
В рождественский сочельник за всенощным бдением состоялась единственная, судя по всему, исповедь Григория у о. Илиодора, приступившего к ней «с большим страхом», «так как считал себя недостойным исповедовать праведника». Ее содержание Труфанов излагает в своей книге, по-видимому, считая себя после расстрижения не связанным тайной исповеди. Да это и была, скорее, духовная беседа о том, что беспокоило «старца»: «Что я буду делать, когда царица меня шугнет от себя». На что о. Илиодор мудро ответствовал: «Бог тебя возвысил, в Божьей воле и судьба твоя находится».
На святках иеромонах, по своему обыкновению, посещал с крестом дома своих почитателей. Григорий сопровождал своего друга.
Проводы Распутина (31.XII)
«Старец» покинул Царицын в ночь на 31.XII. О. Илиодор устроил торжественные проводы. По его просьбе около 3-х часов ночи в храме собралась толпа прихожан — 1,5 тыс. по оценке полиции или 2 тыс. по словам Труфанова. Со «звездой» и фонарями, под духовные песни, шествие отправилось на вокзал. Здесь о. Илиодор обратился к народу, предлагая отправить «брата Григория» не в третьем классе со «стервятниками» и не во втором с «вонючими жидами», а в первом. Когда это было устроено, Григорий с площадки вагона произнес «речь о своем высоком положении», которую Труфанов аттестует так: «даже я ничего не понял». Ответную речь произнес Косицын.
Проводив гостя, шествие вернулось на подворье. «Звезда» погасла. «Вот и сгорела звезда Григория!» — дивились прихожане. Попрощавшись с ними, о. Илиодор, по его словам, ушел в келью и стал молиться так:
«Господи, открой мне, ангел Распутин или дьявол! Я заметил много странных вещей в его поведении; я слышал о нем много зла. Это неправда? Не клевещут ли газеты на меня всевозможными путями, не пятнают ли они меня и не угрожают ли мне, но Ты, Господи, знаешь, что я невиновен?
Открой его мне, Господи!».
Хорош, однако, сам о. Илиодор, если он, проведя бок о бок с Григорием целых полтора месяца, посетив его родину и даже получив уникальную возможность расспросить «старца» у аналоя, так и не составил себе никакого определенного представления о своем друге!
Скорее всего, эти сомнения и мучения преувеличены задним числом. Если они вообще имели место, то разрешились в пользу Григория. Иначе его не провожали бы так торжественно. Сергей Труфанов всегда преувеличивал свою дальновидность, особенно в этом деле, договариваясь до того, что он будто бы и в Покровское приехал, «чтобы присмотреться» к Григорию, и о. Петра посетил, чтобы у него что-нибудь выведать. Не сознаваться же, что, стоя так близко к развратному, по общему отзыву, «старцу», ничего плохого не заметил! Не будь дальнейших разоблачений, о. Илиодор бы и думать забыл о мелких эпизодах своей сибирской поездки.
Гонения. Круговорот проповедей
С осени 1909 г. бюрократическая «переписка» об о. Илиодоре приняла колоссальные масштабы. Поводом, несомненно, послужили его призывы не выходить на работу в праздники. Усугубили положение выступления еп. Гермогена по поводу «Анатэмы».
Преследуя о. Илиодора, министерство внутренних дел целило по его строптивому архипастырю, который никак не желал сводить свою деятельность к служению молебнов и панихид и претендовал на активную роль в общественной жизни губернии. Да и гр. Татищев жаловался министру не столько на иеромонаха, сколько на архиерея.
Неспроста именно после ноябрьских выступлений преосв. Гермогена министерство внутренних дел составило по делам Департамента полиции справку о незакономерной проповеднической деятельности о. Илиодора, препроводив этот документ обер-прокурору 18.XI.
Одним из главных двигателей бюрократической машины в илиодоровском деле стал начальник Саратовского губернского жандармского управления В. К. Семигановский. Оценки современников по его адресу расходятся. Стремоухов дает ему отличную аттестацию: «Полковник Семигановский был наилучшим из жандармских офицеров, встреченных на моем жизненном пути», а Мартынов, тоже симпатизируя ему, невольно рисует образ солдафона: «Полковник Семигановский был человек оригинальный, как оригинальна была и его внешность, человек высокого, даже слишком высокого роста, с мужественным профилем, но застенчивый и не любивший много говорить, особенно в большом обществе. В дамском обществе он терялся. Непринуждённо он чувствовал себя только в небольшой компании, в особенности без подчинённых. В присутствии посторонних он не находил нужного тона и не импонировал никому, что не вязалось с его, казалось бы, внушительной внешностью». Те же внешние черты передавало и царицынское духовенство: «старший жандармский чиновник очень высокого роста», весом «пудов 15», с «дерзким выражением» «солдатского лица».
Именно полк. Семигановский представлял Департаменту полиции донесения об о. Илиодоре, на основании которых министерство внутренних дел со временем развернуло кампанию против иеромонаха. Поэтому полковник считался одним из главных гонителей царицынского проповедника. «…он собственноручно подписывал ложные доносы, писанные на меня разными лжецами и клеветниками», — говорил о. Илиодор. Как он, так и преосв. Гермоген «очень энергично» обвиняли Семигановского перед губернатором в клевете по этому делу. В судьбе о. Илиодора полковник сыграл роковую роль.
В Царицыне Семигановский действовал через своего уездного помощника. Эту должность в илиодоровские годы последовательно занимали ротмистры Мертц, Елагин и Тарасов. Наиболее радикально был настроен третий, считавший, что «церемониться» с о. Илиодором «в случае надобности нечего».
Понимая, чего ждет начальство, Семигановский и его помощники исправно выполняли свою задачу — поставлять в Петербург как можно больше материала. Напротив, Василевский долго не мог понять, чего от него хочет губернатор, и на тревожные запросы гр. Татищева: что делает иеромонах Илиодор, почему не доносите? — отвечал, что о. Илиодор служит и проповедует, а плохого ничего не делает. Вскоре, впрочем, полицмейстер заразился общей истерикой. Например, о речи о. Илиодора с призывом чаще посещать храмы Василевский сообщил, помимо губернатора и Семигановского, еще и товарищу прокурора!