Что бы там ни говорили, Базанов не был человеком с болезненным складом души. Здоровущий был мужик. Любому из нас дал бы сто очков вперед.
IX
Еще одна фотография. Верижников — базановский сотрудник периода войны с Френовским. Черные, взлохмаченные волосы, толстые губы, широкоскулое лицо, отчаянно пристальный взгляд. Во всяком случае, именно таким запечатлен на фотографии инженер Верижников, молодой специалист.
После окончания вуза его направили по распределению в наш институт. Кочевал по разным отделам, то не уживаясь, то не находя дела по душе. Однажды Базанова спросили:
— Вам нужен сотрудник?
— Нужен.
— Тогда берите.
Так распорядилась специалистом Верижниковым судьба. Так распорядилась она Базановым.
В комнату постучали, и молодой человек, робко переступив порог, тихо сказал:
— Здрассте.
Базанову пришлись по душе его скромность, вдумчивость, осторожность в суждениях, способность смотреть на вещи по-своему. Виктор сторонился ординарно мыслящих людей, быстро уставал от них, пресыщался, в этом они с Ларисой оказались схожи. Только не знаю, в каких уж там фантомов превращались его скучные собеседники, через какой воображаемый перевернутый бинокль он на них смотрел.
Очень скоро Базанов убедился, что как экспериментатор Верижников обладает рядом драгоценных качеств: аккуратностью, тщательностью подготовки и проведения опытов, критическим отношением к полученным результатам. Он верил, что именно такого склада люди способны обнаружить тропинки, в конце которых как раз и находятся волшебные клады. К тому же Верижников не считался со временем, задерживался допоздна, много читал, то есть вполне отвечал основным требованиям базановской системы. Он не был женат, на женщин реагировал сдержанно и даже, пожалуй, избегал их.
Вот и прекрасно, — решил Базанов. — Лучшего желать не приходится. Правда, новый сотрудник не сработался с Рыбочкиным, но это дело житейское, уладится как-нибудь. С божьей помощью, как любил выражаться Рыбочкин.
Верижникову поручалась опытная проверка и широкое исследование эффекта, предсказанного Базановым на основе более ранних расчетов и экспериментов.
Это был достаточно ограниченный в то время круг химических реакций, чутко реагирующих на релаксационные характеристики среды. Базановская гипотеза предсказывала возможность подбора таких крайних условий, при которых тот или иной процесс мог подавляться или, наоборот, ускоряться одними и теми же веществами, взятыми в одинаковой концентрации. То есть, по Базанову, ничего не стоило превратить плюс в минус, лед — в пламя.
Верижников имел склонность, опять-таки поощряемую поначалу Базановым, многократно проверять собственные результаты. За год было сделано несколько впечатляющих опытов, целиком подтвердивших гипотезу. Каждый опыт воспроизводился, и у Базанова не возникало сомнений в том, что пора двигаться дальше. А у Верижникова сомнения оставались.
Их поджимали сроки, дергал Френовский. Они снова и снова обсуждали полученные результаты, приходили к согласию, к тому, что пора ставить новые опыты, а через неделю вновь выяснялось, что двигаться дальше нет никакой возможности. Верижников опять сомневался. И вновь упорствовал. Еще раз совещались, достигали договоренности, но все повторялось сначала. Колеса крутились на одном месте, машина буксовала, время шло. Терпение Базанова и его доброе отношение к новому сотруднику иссякали.
— Что вас теперь останавливает?
Верижников молчал.
— Я вас спрашиваю.
— Многое.
— Что именно?
— Все неясно.
— То есть как? — взрывался Базанов.
Верижников молчал.
— Вы ведь сами убедились. Десятки опытов. Воспроизводимость хорошая.
Верижников молчал.
— Так есть, по-вашему, эффект или нет?
— Кто его знает…
— Несите рабочий журнал и графики.
Приносил.
— Здесь, — тыкал Базанов пальцем, — есть эффект?
— Вроде бы.
— А здесь?
Молчал.
— Есть, — отвечал за него Базанов. — И здесь. И здесь.
Верижников молчал.
— Тогда в чем сомневаетесь?
Верижников молчал, краснел, пыжился.
— В чем?! — срывался Базанов.
— Во всем, — тихо отвечал Верижников.
— Не устраивает тема?
Верижников молчал.
— В чем дело?
Верижников молчал.
— Завтра же начинайте новый эксперимент. Записывайте условия!
Записывал.
— Вопросы есть?
Молчал.
— В ваших интересах скорее продвинуть дело.
— Какие у меня интересы? Все занимаются одним и тем же.
— Кто это все?
— Рыбочкин.
Вот оно что! Базанов объяснял, доказывал: совсем другим занимается Рыбочкин.
— Поняли?
Опускал голову.
Базанов снова объяснял, терпеливо, вразумительно:
— Вы путаете разные вещи. Действительно, и Рыбочкин, и я, все мы занимаемся в некотором роде одним и тем же. Одна группа, одна проблема. Но ведь какая! Конца-края ей нет. Материала не на один десяток диссертаций.
Верижников врезал замок в ящик своего стола. Приходил — открывал, уходил — запирал. Обедать — ящик на ключ, в уборную — тоже. Прятал записи от постороннего глаза. Сначала только записи. Потом образцы. Потом химическую посуду, приборы и реактивы, чтобы никто, кроме него, не мог с ними работать. Завел отдельное хозяйство, чего никогда раньше в группе не было.
На очередной вопрос Базанова — «Как дела?» — ответил: «Спасибо», чем окончательно вывел шефа из равновесия.
— Я спрашиваю: как дела? — взревел Базанов.
— Ничего.
— Принесите рабочий журнал.
Приносил.
— Что сделали за последние две недели?
Аккуратные записи: «Мыл посуду», «Работал на овощебазе». Дальше несколько непонятных значков. Шифр. Снова шифр. Не только постороннему — Базанову не разобрать.
— Расскажите.
— Там написано.
— Не понимаю.
— Мыл посуду.
— Вижу. Что еще?
— Лаборантки нет, приходится самому.
— У Рыбочкина тоже нет лаборантки.
— Так то у Рыбочкина.
— Чем он хуже вас?
— Он знает, зачем работает.
— А вы?
Молчание.
Это была восточная музыка без конца. Та, которая когда-то так нравилась Базанову.
— Чем еще занимались, кроме мытья посуды?
— На овощной базе работал.
— Вы что, издеваетесь?
— Нет, — тихо говорил Верижников, — отвечаю на ваш вопрос.
Вот уж кто был полной противоположностью Рыбочкину! Тот крупно работал, норовисто, с размахом, а этот — ножичком ковырял, и все в одном месте. Трудился, старался, десятки экспериментов, но без толку — в пустоту, в бездну, в песок. Его направленные, казалось бы, в одну точку усилия рассасывались куда-то, растекались, как капля по промокашке. Увязал в деталях, аккуратно расщеплял каждую своим маленьким ножичком. Одна деталь превращалась в десять других. Каждую из новых вновь расщеплял. И так без конца. Стержня в нем не было. Цели не чувствовал.
Свое хозяйство, недоверие к Рыбочкину, ювелирная работа, запирание ящика — все это ежедневно подливало масла в огонь, которым горел Базанов и, разумеется, Рыбочкин. Времени в обрез, нужно тянуть из последних сил, а тут этот тип, озабоченный тем, как разделить шкуру неубитого медведя. Мелкие стычки с Рыбочкиным, споры с руководителем о том, кому тащить газовый баллон — ему или Рыбочкину.
— Пусть женщины принесут.
Они более свободны.
— Вам не стыдно, Верижников? Женщины понесут шестидесятикилограммовый баллон?
— Они здоровее меня. Сколько я трачу сил на работу — и сколько они. Если я заболею, обо мне заботиться некому.
Раскраснеется. Глаза злые. Ох, как люто ненавидел он женщин!
— Хорошо, я сам принесу. Игорь, пошли.
— Несите.
Это был вызов.
Как-то Верижников сказал:
— Максим Брониславович считает вашу тему бесперспективной.
«Максим Брониславович», «в а ш у тему». Это было уже что-то новое.
Несколько раз Базанов заставал Верижникова в кабинете Френовского. Они наедине беседовали о чем-то. При его появлении замолкали. Раньше не придавал значения, а вот теперь вспомнил.
Видимо, Френовский чем-то зацепил Верижникова, запугал, задобрил, что-то пообещал. Это он умел, как никто другой.
Потом наступило время, когда Френовский начал отбирать у Базанова сотрудников, растаскивать группу. Верижников продолжал работать. Его он не трогал.
Фронт имел свою передовую линию и свои тылы. В стратегическом замысле Френовского Верижникову отводилась роль пятой колонны. Во всяком случае, Игорь Рыбочкин рассказывал мне именно так. Вряд ли он ошибался. Многое, что не должно было выйти за пределы группы, становилось известно Френовскому. Верижников вел себя вызывающе, но порядка не нарушал. Выполнял все, что требовал от него Базанов. До буквы. До точки. При этом работа не двигалась с места. Такой, видимо, была установка Френовского.
До сих пор не могу до конца понять Верижникова, истинных, практических, так сказать, причин его лютой ненависти. Зависть? Болезнь? Биологическая несовместимость? Многие считали виноватым Базанова с его эксцентричным характером. Люди у него не приживались. Люди от него уходили. Тихого, безобидного Верижникова он подавлял. С Френовским, пожилым, уважаемым человеком, руководителем лаборатории, предоставившим ему все условия для работы, — воевал. Только Рыбочкин не умещался в эту схему. И поэтому кое-кого он тоже стал раздражать.
Слухи о дурных человеческих качествах Базанова распространялись, страсти накалялись. Шла война. Снаружи — Френовский, внутри — Верижников. Ни лишнего, неосторожного слова. Постоянно нацеленный в спину нож. Представляю себе их с Игорем тогдашнее состояние. Ни слабости, ни усталости обнаружить. Не дай-то бог.
Верижников саботировал по всем правилам. Видно, Френовский ловко его окрутил. Товарищ работал на совесть, во имя б у д у щ е г о.
О каком будущем могла идти речь? Трудился, засиживался по вечерам, шифровал в своем рабочем журнале и по-прежнему чувствовал себя несчастным, всеми обиженным. Однако за Френовского держался крепко.