Любовь реальна. Все остальное — сны.
Я отказывался от лекарств — одного за другим — и вот наконец совсем перестал принимать их.
Я совершенное проявление совершенной Любви здесь и сейчас. Никаких увечий не останется.
Дело не в словах, дело в их воздействии на мой разум. Всякий раз, когда я или Сабрина произносим их, я вижу себя совершенным существом и мой ум считает это правдой.
Меня не интересует видимый образ моего физического тела. Я снова и снова вижу иную сущность — духовную и совершенную.
Видя это и чувствуя это, я соединяюсь со своим совершенным духом и дух кое-что делает — производит некий побочный продукт, дополняющий мою веру в тело, и в этом продукте отображается моя духовная сущность.
Имею ли я представление о том, как это работает? Ни малейшего. Дух живет за пределами иллюзий и исцеляет нас от нашей веры в них.
Моя задача — позволить истине духа восстать из его мира. Разве это так уж сложно?
Глава одиннадцатая
Лучшее, что мы способны сделать, — это жить по своей наивысшей правде, настолько гармонично, насколько мы можем, и позволить Принципу Совпадений действовать на этой основе.
Семь месяцев Пафф пролежала в ангаре с покореженными крыльями и распорками, с помятым хвостом и корпусом — застывшая картинка крушения.
Порой я захаживаю в ангар, чтобы повидать ее, но вижу только тело — как совсем еще недавно люди видели мое.
Как будто какое-то чудовище с немыслимыми пятнадцатиметровыми ладонями поймало ее, словно муху, смяло и швырнуло оземь. Когда же она замерла, разбросав огни по траве, зверь утратил интерес к ней и побрел себе прочь.
Она невредима — ее дух. Она спит, и ей снятся полеты.
Пафф сделала все, что могла успеть за две секунды, — и спасла мне жизнь. Теперь мой черед спасти ее.
Приехал Джим Рэтти — человек, который построил и отремонтировал множество самолетов-амфибий.
Совпадение. У него нет никаких особых дел на Северо-Западе — он работает в нескольких тысячах миль к юго-востоку отсюда, во Флориде.
Я очень обрадовался, что он тут, но радужных надежд не испытал. Скорее всего, он скажет, что случай слишком сложный — очень многое сломано. Проще и дешевле купить новый самолет.
Он не проронил ни слова, осматривая ее тело в ангаре, — увидел пробоины в корпусе, расколотый нос, смятый хвост, разбитый мотор и пропеллер, сплющенный радиатор, искореженные распорки и целый град разрозненных обломков.
Я заглянул в кабину. Через треснувший плексиглас видны поломанные приборы, панель погнулась, стрелки индикаторов застыли, где попало. Алюминиевые трубки рамы искорежены, одна толстая металлическая стойка разломалась надвое и вонзилась в пол в дюйме от того места, где была моя нога.
Обшивка одного крыла и хвоста смята, словно неудавшаяся страница в писательской мусорной корзине. Фонарь в дюйме над моей головой разбит вдребезги. Почему я не погиб?
Наконец тишину ангара нарушил голос Джима. Его слова потрясли меня:
— Случалось мне иметь дело и с худшими случаями.
Я просто онемел. Он восстанавливал самолеты в худшем состоянии?
Он ласково положил руку на разбитый корпус.
— Я могу починить ее для вас, если хотите. Погрузите все в крытый грузовик, включая, конечно же, поломанные крылья и хвост, и отправляйте в мою мастерскую. Ваша Пафф не так плоха, как вам кажется. Через несколько месяцев будет летать, как новенькая.
Это первый день после крушения, когда я рад за Пафф. К тому времени, когда я сдам экзамены и восстановлю свою летную лицензию, к тому моменту, когда я приеду во Флориду, она будет готова летать самостоятельно!
Так просто. Оказалось, что ее дорога еще не закончилась. В ангаре вдруг появляется Джим Рэтти и говорит: «Я могу починить ее».
И за считаные секунды — так же быстро, как произошло само крушение, — с моего сердца упал тяжкий груз.
Мы с Пафф будем летать — в точности так, как мы и обещали друг другу!
Глава двенадцатая
Если этот мир — вымысел, то стоит нам обнаружить этот факт, как мы открываем в себе власть над зримыми образами.
— Что происходит, Дон? Мои последние секунды крушения — это было безупречное приземление. Но теперь я знаю, что случилось… мои воспоминания, они были вымышлены!
— Все жизни — вымысел, Ричард.
— И ты — вымысел?
Он рассмеялся.
— Тот я, которого видишь ты, тот ты, которого вижу я, — мы все вымышленные.
— Я не так-то уж и уверен…
— Позволь рассказать тебе маленькую историю, — сказал он. — Однажды, еще до того, как родилась мысль о времени, во всей Вселенной была одна-единственная сила. Любовь. Она была, есть и всегда будет единственной Реальностью, единственным Законом всей жизни. Она не меняется, она никого не слушает. Ты можешь называть ее Богом или Демоном, можешь считать, что ее нет, можешь думать, что она жестока или нежна, — она не слышит, ей безразлично. Она — Всё. Точка. Абзац.
— Когда мы обрели свое кажущееся бытие, — сказал он, — когда мы обрели миры форм и фантазий, обрели нашу Вселенную переменчивых образов из звездной пыли, Любовь не приняла во всем этом участия — она не делала ничего. Любовь — Единственное, Что Есть, за пределами пространства, за пределами времени, везде и повсюду.
Он замолчал.
Я вслушался в тишину.
— И? — спросил я. — Что она сделала?
— Ничего.
— Продолжай свой рассказ. Я хочу услышать, что произошло.
— Уже услышал. Рассказ окончен.
— А как насчет нас?
— Ничего. Мы — вымысел. Разве реальность как-то связана со снами?
— Что мы можем сделать, чтобы стать реальными?
— Ничего. Мы и так реальны. Глубочайший источник жизни внутри нас — любовь. Ничего другого не существует. Отражая реальность любви, мы не можем умереть. Мы не живем здесь, в мире пространства-времени. Ничто здесь не живет. Ничто вообще не живет, помимо любви.
— А в чем цель жизни здесь? — спросил я.
— Где?
— В пространстве-времени. На это должна быть какая-то причина.
— Нет. Реальность не разговаривает с верованиями и не слушает их. Реальность не принимает форм, поскольку формы ограниченны, а реальность есть Всё, без границ.
— И нет никакого значения, добры мы или злы? — спросил я.
— Нет. Что добро для одного, то зло для другого. Слова ничего не значат для Всего. Оно неразрушимо, оно вечно, оно — чистая Любовь.
— А мы — ничто? С точки зрения… Всего.
— Вся наша жизнь, — ответил Дон, — есть проявление Бытия, проявление Любви. Важно не то, что мы делаем, но сама любовь. Тебе не под силу это понять, пока ты живешь в мире пространства-времени, на Земле, где есть вера в увечье и смерть.
— Ты говоришь, что я могу в любой момент умереть?
Он рассмеялся.
— Любовь не может умереть, и ты это знаешь. Раздражение, ненависть, желание, чтобы дела обстояли не так, как обстоят, — все это уходит в тот самый миг, когда ты отпускаешь кажущийся мир. Уходит. А то, что реально, то, что не рассеивается, — остается твоим навсегда.
— Как только ты поймешь, что бессмертен, — продолжал он, — начни провозглашать силу Любви даже тогда, когда она невидима, и ты выйдешь далеко за пределы иллюзии пространства-времени. На протяжении всей истории единственная сила, которую мы никогда не теряем, — это наша сила освобождаться от пространства-времени — радость смерти, которая отнюдь не является злом, ибо она ко всем приходит с любовью.
— Так кто же тогда ты? Ты — всего лишь образ? Или друг, представляющий собой мыслеформу, которая является мне в те минуты, когда я готов умереть?
— Мы все происходим из верований в собственную смертность, — ответил он. — Таков и я.
— А как ты выглядишь? Когда не облачаешься в свою мыслеформу для меня?
— Никак не выгляжу. Формы не существует. Возможно, маленькая искорка света, возможно, нет.
— Когда-нибудь то же самое будет и со мной? Я — твой друг — не имею формы?
— Когда-нибудь? А может, уже сейчас?
Глава тринадцатая
Я не молю Сущее признать меня.
Я обращаюсь с молитвой к себе, чтобы признать Сущее — совершенную вечную Любовь, далеко превосходящую все мои глупые верования.
После одиннадцати месяцев веры в силу Любви я понял, что риск потерпеть неудачу остался позади. Я уже могу ходить, бегать, чувствую себя легким и здоровым — и нисколько не хочу быть таким, как прежде.
Мои помощники — те славные души, которые помогали мне каждый день, — отправились к другим пациентам, и история моего успеха стала частью истории их успехов.
Я готовлю себе нехитрую еду, самостоятельно выполняю упражнения, забочусь о своих шелти.
Оглядываясь назад — а я делаю это каждый день, — я задаю себе вопросы. Я понимаю, что нет такого явления, как смерть, полное прекращение осознания. Я понимаю, что мы можем переключиться с одного состояния сознания на другое — очень простой и легкий переход, простой, как пробуждение от сна.
Но для чего мне был нужен тот опыт в комнате-дирижабле, где никто не сказал мне ни слова? Другие, оказавшись на пороге смерти, получают словесные послания от людей, остающихся здесь. Тем не менее кто-то же повесил табличку: «Не выпади через дверь». Честно говоря, мне этот знак не был нужен. Я бы предпочел иметь проводника, который объяснил бы мне то, что я увидел:
— Добро пожаловать в сон о посмертной жизни. Я твой проводник в этом путешествии. Мы бы с удовольствием предоставили тебе аэроплан, но из-за того, что это твое путешествие было столь внезапным, я воплотил такую идею летательного аппарата, какую смог. Надеюсь, что тебе здесь комфортно. Ты получишь три шанса остаться здесь либо вернуться на Землю…
Тут кто-то его поправил:
— …или вернуться на Землю, как ты ее знаешь. Пожалуйста, выскажи свои три ответа ясно и четко.
— Какую-то часть своего путешествия ты не вспомнишь, поскольку она представляет варианты выбора, отличающиеся от того жизненного курса, который для тебя намечен. Мы надеемся, тебе понравилось твое путешествие, и надеемся также, что ты никому о нем не расскажешь. Твое путешествие предназначено исключительно для тебя, а не для других.