Чейз долго стоял под горячим душем, а затем, подойдя к зеркалу, беспристрастно оглядел свое отражение. Его стройное сильное тело исхудало и покрылось новыми шрамами. Чейза заинтересовало, как тяжелые испытания отразились на его лице. Жидкая бороденка, выросшая на его подбородке за три недели путешествия, сильно отличалась от густой бороды, которую он сбрил накануне своего исчезновения. Но если бы даже она была такой же, как прежде, Чейз все равно бы ее сбрил. Он не сомневался, что очень скоро в газетах появятся его фотографии. Он не может позволить дотошным журналистам узнать в нем Чейза Карлтона, в то время как подпись под фотографиями будет гласить, что это Чейз Кинкейд.
А как быть с волосами? Их надо подстричь, но с этим пока можно не спешить. Пряди, спадавшие на глаза и закручивающиеся на концах, были длиннее, судя по фотографиям, чем волосы брата, но все же они были короче тех волос, которые он сам носил годами.
Закончив бриться, Чейз начал выбирать себе рубашку из тех, что принадлежали брату, когда внезапно почувствовал это. Это, как бы оно ни называлось, было зловещим, невидимым посланием смерти, которое так хорошо было ему знакомо. Оно, как всегда, вторглось в него без предупреждения, холодное как лед послание, от которого у него перехватило дыхание, выдуло из тела все тепло и заморозило руки и ноги.
Чейз Карлтон стал жертвой собственного дара. Он не мог ни контролировать его, ни вызывать, ни подавлять. Оно появлялось, когда хотело, заполняло его мозг, и его чудовищная сила заставляла Чейза выполнять его смертоносные послания.
Что оно сейчас хотело ему сообщить? Чейз не знал. Он отлично выспался, рассудок был ясным, свободным от демерола, но сигналы настойчиво поступали в мозг. Кто их ему посылал? Зеленоглазая красавица? Душа его брата? Ответа на этот вопрос Чейз так и не нашел.
Вдруг сигнал исчез так же быстро и загадочно, как и пришел, и Чейз, освободившись от его ледяных объятий, глубоко вдохнул в себя воздух, чтобы загасить адское пламя, горевшее в его груди.
Быстро одевшись, он вышел из спальни и направился к Джиллиан. Чейз решил постоять около ее двери, прислушаться и, может быть, обнаружить, что это дьявольское послание исходит от нее.
Но Чейзу не пришлось стоять около комнаты, в которой спала Джиллиан. Дверь была распахнута, словно приглашая его войти, и он, ни минуты не раздумывая, шагнул через порог. Ему надо поближе подойти к ней, чтобы почувствовать то смертельное послание, которое скорее всего все еще витает в воздухе. А если она проснется, когда он склонится над ней? Но разве уж так необычно для мужчины, потерявшего память, смотреть на свою когда-то столь любимую жену, чтобы помочь ее образу выплыть из темных глубин сознания? Нет, решил Чейз, бесшумно приближаясь к кровати по мягкому ковру.
Если Джиллиан проснется, его присутствие можно будет легко объяснить. Но проснется ли она? Может ли глубокий, всегда стоящий на страже инстинкт внезапно вырвать ее из сновидений о смерти, сигналы о которой она ему посылала, лишь для того, чтобы, открыв глаза, она увидела перед собой бледный, изможденный, с новыми шрамами на лице призрак?
Джиллиан даже не пошевелилась, а в воздухе не было холодных следов зла. Обведя глазами комнату, Чейз почувствовал тепло, яркое, сияющее, золотистое и очень мирное. Золотистое тепло исходило от пробуждающегося рассвета. Его мягкий желтый свет заливал комнату. А откуда это чувство покоя? Может быть, от пушистого бледно-лилового ковра и драпировок или от расписанных вручную весенних цветов на стенах? Или от обещания чудесного покоя, которое исходило от Джиллиан, пока она спала?
Вглядевшись в спящую Джиллиан, Чейз подумал, что жена его брата очень красива. Портрет ангельской невинности, обрамленный нимбом темно-рыжих кудрей. Чудесные глаза ее были сейчас закрыты, и длинные ресницы веером лежали на щеках. Когда она проснется, испуганный взгляд изумрудных глаз насторожится, а пока Чейз мог спокойно рассматривать ее лицо: хорошенький носик, пухлые красивые губы, нежно и ласково улыбающиеся даже во сне. И здесь он впервые увидел тонкие швы. Раньше он их не заметил, они терялись в игре мышц ее выразительного лица. Но в неподвижности сна тонкие белые шрамы, окутывающие ее щеки словно осенняя паутина, были отчетливо видны и указывали на то, что она делала себе пластическую операцию.
Почему Джиллиан Кинкейд делала пластическую операцию? Ей всего лишь двадцать девять лет. Неужели она уже так насладилась своей юностью и красотой, что ей потребовалось исправлять первые предупреждения природы? Чейзу внезапно захотелось, чтобы Джиллиан не принадлежала к такому сорту женщин, он хотел верить, что не ошибся в ней, но тут же напомнил себе, по какой причине он сейчас стоит у ее постели.
Он тихо покинул спальню. А вместе с ней и то золотистое тепло и мирный покой, которые от нее исходили. Чейз с трудом передвигал ноги, словно пробирался через глубокий снег, и пришел к выводу, что теперь ему, наверное, будет трудно сохранять ясность ума. Джиллиан Кинкейд затемнила его сознание. Возможно, точно так же она затемнила и сознание его брата, заставив его поверить в ее волшебные чары.
Когда Чейз достиг основания лестницы, его с радостным визгом встретило грациозное золотистое существо — еще одно чудесное любящее существо для человека, по которому никто никогда не скучал. После бурного приветствия Энни побежала на кухню.
Оказавшись там, она выжидательно уселась перед дверью, ведущей в сад, хотя в нижней ее части была прорезана маленькая дверца специально для нее. Чейз открыл дверь, и Энни помчалась вперед, даже не оглянувшись. Чейз заключил из этого, что ему не стоит ее сопровождать. Но он также понял, что после возвращения она будет ждать от него угощения.
Размышляя над тем, где, по логике, должен лежать собачий корм — наверняка не рядом с продуктами для людей, — он открыл полку над раковиной и сразу его нашел.
Как он догадался? Рвущееся из груди сердце подсказало ему, что сам бы он не смог догадаться, если бы им не руководила незримая душа его брата. В доме брата, где Энни отводилась важная роль, ее корм должен был находиться в специальном месте.
К тому времени как Энни вернулась, Чейз прочитал указание на одной из жестяных банок и решил, что разумнее всего скормить собаке сразу всю банку. Наблюдая за тем, как Энни подбежала к своей миске и стала поглощать корм с одобрением и без всякого удивления, Чейз понял, что поступил правильно.
— Доброе утро.
— Доброе утро, — ответил Чейз, повернувшись от плиты на звук ласкового, застенчивого голоса.
— Хорошо спал?
— На удивление хорошо. Я скормил Энни целую банку собачьего корма, а сейчас варю овсяную кашу. Ты будешь?
— Конечно. Спасибо. — На ее лице промелькнула надежда, когда она спросила: — Ты вспомнил?
— Что именно?
Что он должен был вспомнить? Сколько корма давать Энни? Что его брат, как и он, любит овсяную кашу?
— Ты вспомнил, что надо пользоваться задней горелкой. Мы всегда так поступали из-за Энни. Правда, она никогда не дотрагивалась до плиты, но мы все время боялись, что она может поставить лапы на передние конфорки.
Нет, конечно, это просто был инстинкт, а не память. У себя на «Морской ведьме», где Чейз жил в полном одиночестве, он почти каждый день варил овсянку и всегда использовал переднюю горелку. Но здесь, когда он стоял у плиты, а у его ног сидела собака с золотистой шерстью, он по какому-то наитию включил заднюю горелку, подальше от Энни.
— Я не уверен, что это воспоминания, а не инстинкт, — произнес он извиняющимся тоном. — Я даже не могу вспомнить, почему она не пользуется собачьей дверью.
— Мы никогда не знали почему. Когда мы принесли ее в дом и попытались приучить к собачьей двери, она очень испугалась. Мы решили, что это как-то связано с прежними хозяевами, которые плохо с ней обращались. Она так ни разу и не воспользовалась этой дверцей, а мы и не настаивали. — Джиллиан ласково улыбнулась собаке, которая, казалось, знала, что хозяева говорят о ней, потому что они очень ласково смотрели на нее. — Просто это очень приятно, когда человек проявляет о тебе заботу и открывает для тебя дверь, да, Энни? — Подняв смеющиеся глаза на Чейза, Джиллиан, хихикнув, добавила: — Энни так вымуштровала нас, что мы всегда исполняем все ее желания.
Чейз улыбнулся в ответ, но его улыбка моментально исчезла, когда он увидел выражение обеспокоенности на ее лице.
— В чем дело?
— Ты побрился.
— Да.
Чейз внимательно наблюдал за ней, чтобы убедиться, что она не ищет доказательств, что он не призрак с того света, а просто самозванец. Но на ее задумчивом лице не было ни замешательства, ни торжества, а только любящая забота.
— Ты сильно потерял в весе.
«Так же как и ты», — подумал Чейз. Джиллиан была гораздо более худой, более хрупкой, чем та элегантная женщина, которую он видел на видеокассете в «Кентукки-дерби». Он был бледным и изможденным, но и для нее последние несколько недель не прошли бесследно.
— Я скоро наберу вес, — пообещал он, в то время как потаенный уголок его сердца нашептывал: «Мы оба наберем». — Мне еще надо постричься.
— О!
— О? Ты не хочешь, чтобы я постригся?
— Ну… это тебе решать. — Джиллиан слегка пожала плечами. — Мне нравится такая длина.
Ее щеки порозовели, и она казалась скорее польщенной, чем торжествующей, что он будет носить волосы той длины, которая ей нравится, и глупое, никогда не знавшее любви сердце Чейза кричало: «Хочешь, я отращу их еще длиннее, Джиллиан? Возможно, тебе нравятся волосы такой длины, какие всегда носил Чейз Карлтон?»
— Чем бы ты хотел сегодня заняться? — спросила Джиллиан, когда они съели кашу и налили себе по второй чашке кофе.
Чейз решил, что она ведет себя как гостеприимная хозяйка, словно он был человеком, которого она не знала, но о котором знает со слов своего друга, и вот сейчас она спрашивала своего гостя, чем бы ему хотелось заняться, что хотелось бы посмотреть.