— Нет. Я абсолютно уверена, что он ничего не знал о тебе. — Клаудиа перевела дыхание. — Человек, который сказал мне, что ты умер, — Виктор Кинкейд.
— Мой отец сказал вам об этом? Когда? Почему?
Клаудиа храбро встретила взгляд серых глаз, наполненных сейчас собственными призраками, мучительными воспоминаниями о былом и собирающимися грозовыми тучами в преддверии правды, которую ему предстояло узнать.
— Он сказал мне об этом тридцать четыре года назад, одиннадцатого ноября, перед рассветом, на вилле Кап-Ферра.
— Вы там были? Вы были в Кап-Ферра, когда я родился?
— Я там была, — ответила Клаудиа, сделав глубокий вдох, — ей не хватало не только мужества, но и воздуха, но этот вдох принес ей только боль.
Она знала, была уверена в том, что одинокое детство Чейза было наполнено фантазиями о его родителях, о том, что они любят его и когда-нибудь обязательно найдут. Клаудии были хорошо известны эти фантазии. Очень долгое время она сама жила ими. Ее сын наверняка перенес ужасы своего детства с такой надеждой, несмотря ни на что оставаясь в приюте, боясь убежать, так как он верил, что не сегодня-завтра наступит день, когда его родители приедут, чтобы его спасти. Но в конце концов он был вынужден отвергнуть эту мечту, так же как когда-то отвергли его.
Но сейчас Чейз приготовился узнать правду о своих родителях, и среди боли и страха Клаудиа видела в его глазах проблеск надежды, уверенности, что его все-таки любили.
Клаудиа уже сказала Чейзу, что именно его отец солгал ей, сказав, что он умер. Но она видела, что в нем все еще теплилась древняя как мир надежда маленького мальчика, что ложь его отца все-таки оправдывалась любовью. Клаудиа знала, почему Виктор Кинкейд ей солгал. Она поняла это сейчас с болезненной ясностью. Причина была оправданна, но о любви тут не было и речи.
— Я была там, Чейз, — ответила она наконец. — Я именно та, кто дал жизнь двум близнецам-сыновьям. Я твоя…
Дальше продолжать она не могла. Она не могла выговорить слово «мать». Она знала, что оно означает для сироты, как наполняет его надеждой, любовью и счастьем.
Чейз тоже не мог говорить. Его сердце только отчаянно кричало: «Почему?»
— Почему? — спросил он Клаудию.
Почему? Клаудиа поняла мучительную подоплеку вопроса ее сына. Почему это была она, а не Рейчел Кинкейд? Почему Виктор Кинкейд сказал ей, что он умер? И почему, почему, почему его бросили?
Клаудиа правдиво отвечала на его вопросы. Она начала с того, кем она тогда была: тоже сирота, молодая девушка, которая не верила, что в ее жизни когда-нибудь будет любовь, и потому решила отдать самое дорогое, что она имела, — своего ребенка, — надеясь, что новые родители полюбят его и он никогда не почувствует себя сиротой.
— Я была молода, Чейз, и очень наивна. Я полагала, что подарить ребенка Рейчел и Виктору Кинкейдам — это дело хорошее, правильное, лучшее из всего, что может случиться в моей жизни. Они заплатили мне… но я сделала это не ради денег. Я бы сделала это просто так.
Ее голубые глаза были сейчас такими же серыми, как и у него, и она говорила с ним не как мать с сыном — родства здесь не существовало, — а как сирота с сиротой. Чейз Карлтон выслушал Клаудию Грин… и все понял. Потому что они были так похожи. Они оба вышли из приютов, где их никто не любил и где они были одиноки, и каждый из них пытался заполнить пустоту в душе, отдавая другим свою доброту.
Клаудиа с возрастом не утратила вкус к жизни и отдавала себя тем, кто в ней нуждался: раненым солдатам во Вьетнаме, Эдварду и Джиллиан, детям, которых спасли ее талантливые руки. Чейз тоже отдавал себя, совершая путешествия в умы убийц, подвергая себя этой пытке ценою собственного здоровья, потому что он был тем, кем был, и все, что имел, — это единственный дар, которым он обладал.
Встретившись с ней взглядом, Чейз сразу оценил ее, и прежде всего ее сердце, умеющее дарить.
— Если бы вы знали обо мне… — начал он осторожно.
— Я бы никогда тебя не бросила, — быстро ответила она. — Должно быть, Виктор знал об этом, поэтому и решил сказать мне, что ты умер.
— Но почему? Брэд говорил, что Брэдфорд Чейз потребовал от дочерей подарить ему внуков, но он не ставил условия, что у каждой должен быть лишь один ребенок.
— Тогда я ничего не знала о Брэдфорде Чейзе. Я только знала, как сильно Рейчел и Виктор хотели иметь ребенка. И только услышав горький упрек Брэда его деду, когда тот ультимативно заявил о своем желании иметь внуков, я поняла необходимость секретности, по которой мы провели все эти месяцы на юге Франции. Но мне даже в голову не могло прийти, что ты выжил. — Она сокрушенно покачала головой. — Может, я просто не допускала этой мысли, Чейз. Может, я боялась.
— У вас не было причин верить, что я выжил, — ласково произнес Чейз, почувствовав потребность ее утешить.
— Не было, — согласилась Клаудиа. — Во всяком случае, в то время.
— А сейчас? Вы знаете, почему они не захотели иметь нас обоих?
— Думаю, что знаю. Рейчел была очень хрупкой и очень болезненной. У нее было несколько выкидышей, и перед тем, как мы познакомились, врачи сказали ей, что новая беременность может ее убить. Думаю, Виктор решил, что никто не поверит, если Рейчел родит близнецов.
— И поэтому он решил бросить меня, — с горечью заключил Чейз и снова ощутил горячее желание ее утешить. У него не было желания ее наказывать. В этом не было ее вины. Она ничего не знала. А если бы знала, она бы его не бросила. Она была молода и считала, что недостойна любви, но она бы попыталась стать ему хорошей матерью.
Она была бы чудесной матерью. Она стала чудесной матерью женщине, которую он любил.
Чейз видел, как сильно Клаудии хотелось ему помочь, и на какое-то мгновение он позволил себе пофантазировать: он попал в аварию, его лицо изуродовано, кости переломаны, кожа разорвана в клочья, и вот он обратился с просьбой к своей матери, талантливому пластическому хирургу, создать ему новое лицо, совершенно изменив его, чтобы Джиллиан, глядя на него, больше не видела в нем зеркального отражения зла.
Чейзу так хотелось, чтобы его лицо было изуродовано, но вдруг он вспомнил, что Джиллиан рассказывала о пластической хирургии. Она говорила, что глаза не меняются. И руки не меняются, и сердце.
Чейз Карлтон никогда не поделится своими глазами, своими руками и своим сердцем с убийцами.
Клаудиа хотела помочь, но в данном случае оказалась бессильна. Ее щедрая душа не могла изменить правду.
Чейзу следовало бы заверить Клаудию, что гены зла, которые привели к тому, что его близнец стал убийцей, почти наверняка унаследованы им от Виктора, а не от нее. Виктор Кинкейд уже доказал, насколько он жесток, так же как она доказала свою щедрость. Она не должна винить себя за монстра, которого родила.
Чейзу следовало бы также сказать ей, что унаследованное от нее было самым лучшим из всего, что он мог получить: яркая голубизна в глазах, похожая на ее голубизну, когда он бывал счастлив… и нежность сердца, которое умело любить.
Но Чейз не мог сказать ничего. Слова, которые он хотел произнести, были слишком эмоциональными, и он уже погружался в боль, отчаянно желая поскорее оставить этот дом, чтобы подумать о близнеце, ставшем убийцей… об отце, безжалостно бросившем второго сына… о женщине, которая могла бы стать для него чудесной матерью… но больше всего — о женщине, которую он любил и потерял.
Ему было необходимо уйти прямо сейчас ради себя самого и ради Клаудии. Она, как и Джиллиан, заслуживала того, чтобы никогда больше его не видеть, никогда снова не смотреть в зеркальное отражение жестокости, предательства и зла.
Чейз не мог высказать все то, что он должен был сказать своей матери, но, перед тем как уйти, ему удалось выдавить из себя самые важные слова:
— Спасибо вам за то, что вы любите Джиллиан.
Чейз вышел из дома, вспомнив, как всего пару часов назад Джиллиан радостно согласилась провести этот день под теплым летним солнцем в саду, наполненном ароматом роз, слушая любовные серенады и давая возможность отдохнуть своему измученному телу.
Но сейчас в душе Чейза не было музыки, его сердце болело и кричало от этой боли, и он знал, что эти крики станут еще отчаяннее, по мере того как он будет отдаляться от нее.
Чейз начал свое путешествие в Сан-Франциско без цента в кармане, но это не имело для него значения: он мог идти пешком или ехать на попутных машинах. Спешить было некуда. Чейзу Карлтону не надо было спешить, чтобы достичь своей цели, потому что сейчас его единственной в жизни целью было как можно дальше убежать от любви, от счастья, от рая.
— Клаудиа.
Голос принадлежал Эдварду, но он был глухим и безжизненным, и еще до того как Клаудиа посмотрела на него, она уже знала, что он слышал ее разговор с Чейзом. Сейчас он знал все, всю правду… и всю ложь.
— Эдвард, — прошептала она, встретив его сердитый взгляд, который ясно сказал ей, что все годы их любви забыты, что в действительности их никогда и не было, поскольку в их основе были призрачные иллюзии, а не солидный фундамент, построенный на честности и доверии. — Эдвард, пожалуйста…
— Почему, Клаудиа? Почему ты ничего мне не рассказала?
— Потому что я боялась тебя потерять.
— Потому что ты знала, что я могу спросить тебя о мотивах, которыми ты руководствовалась, выходя за меня замуж?
— Какими мотивами?
— Чтобы жить в Лос-Анджелесе рядом с твоим сыном и постараться свести его с моей дочерью.
«Она и моя дочь тоже!» — хотела сказать Клаудиа, но промолчала.
— Нет, Эдвард, как ты можешь так думать?
— А как мне еще думать?
— Ты знаешь, что я не имею никакого отношения к знакомству Джиллиан с Чейзом. Ты это прекрасно знаешь.
— Я ничего не знаю, Клаудиа, — хмуро проговорил Эдвард. — Но зато я знаю, что весь наш брак построен на лжи.
— Я не могла рассказать тебе, неужели ты этого не понимаешь?
— Я понимаю одно: женщина, которая говорила о любви, на самом деле меня не любила.