– А полицию вызвать?
– А что полиция? За убийство кота не посадят, а он потом еще как-нибудь отомстит. Соседки его иначе как антихристом не называют…
– Дмитрий Сергеевич, – распорядился Полежаев, – берите двух крепких городовых и вот что: Никишина – в кутузку за нарушение общественного порядка, а револьвер – к нам на баллистическую экспертизу! И если мои подозрения подтвердятся, я скажу вам, кто – и, главное, зачем – убил литератора Ремизова!
– Но это же просто невероятно, в голове не укладывается, – Александрина покачала головой. – Убить безвинного человека только для того, чтобы…
– Чтобы закрыть счет, так сказать, – Полежаев кивнул. – Ведь поначалу ничто не предвещало никаких трагедий! Просто в мастерской собрались разные люди, двое из которых, Никишин и Маршанов, отчаянно нуждались в деньгах. Два ленивых подлеца и бездельника. И тут между Бережковым и Сафоновой вспыхивает роман! Сафонова сама первой попросила Никишина снести любовнику записку – за небольшое вознаграждение, а Никишин охотно предложил ей свои услуги постоянного курьера – хоть копейки, а все же деньги. Ну а потом об этом узнал Маршанов и предложил Никишину продать ему парочку писем… для шантажа. Однако дальше у шантажиста все не заладилось. Жена-изменщица, вместо того чтобы отдать за письма все свои бриллианты, расхохоталась шантажисту в лицо. Муж ее, вместо того чтобы выкупить письма, приказал лакею спустить шантажиста с лестницы. Ну а любовник… ему было что терять, ведь тетушка вечно грозилась лишить его наследства за «разврат» – интрижки с замужними дамами. Бережков пришел в такую ярость, что в гневе швырнул негодяя в лестничный пролет…
– Ужас какой.
– А потом Бережков опомнился, он очень боялся и пил. И допился… А еще за день до него умерла эта несчастная девочка, Соня Бауткина. И вот тут-то Никишину приходит в голову дерзкая идея: использовать эту череду смертей для того, чтобы подобраться к наследству тетушки Осинкиной. Один из ее наследников, Бережков, уже умер, между ним и наследством стоит теперь только доверчивая Поленька. Но убивать ее никак нельзя: сразу встает вопрос: Cui prodest? – кому выгодно? Очевидно же кому – Никишину! А он хочет выглядеть непричастным, он хочет устранить Полину так, чтобы никому не пришло в голову, что он, Никишин, приложил к этому руку. А значит, нужно убедить Поленьку, что единственный шанс для нее – принять постриг, иначе спасения нет. Девушка внушаема, а жуткая череда смертей и исчезновений убеждает красноречивее любых доводов. А значит, чтобы зловещая угроза выглядела совсем уж бесспорной, нужно убрать последних двоих, кто еще жив, здоров и благополучен, хотя и позировал для злосчастной картины.
Итак, сначала он приходит к Сафоновой и дрожащим голосом говорит, что боится сам не знает чего, но чего-то мистического. В самом деле, мадам, череда ужасных смертей, и возможно, мадам, мы с вами следующие на очереди… Он говорит так убедительно, что женщину охватывает страх, и она отправляется в монастырь – то ли каяться перед Всевышним, то ли прятаться от маньяка.
– И остается только Ремизов, а его в монастырь уехать не уговоришь. Единственный выход – убить.
– Да, и, что самое печальное, он ведь вообще ни при чем. Просто оказался в неудачное время в неудачном месте. А мы-то! Мы искали мотив убийства Ремизова, а мотива-то и не было.
– Господи, откуда такие Никишины берутся?
– Не знаю, – вздохнул Полежаев. – Но самое интересное, вы были правы, когда, посмотрев на картину, сказали, что Никишин тут главный злодей, только так и не объяснили, как вы догадались?
– А это из-за теней. Вы заметили? – Александрина подняла палец с весьма многозначительным видом. – Тени на картине, вопреки всем правилам, имели длину не такую, какую следует иметь, а в зависимости от того, сколько вреда может причинить этот человек! Смотрите: длинные тени были от Маршанова, шантажиста, и от Бережкова, который, как оказалось потом, был способен убить, пусть и в пылу раздражения. Но эти еще не самые жестокие. А вот от Никишина тянулась тень какая-то особенно гадкая, зловещая, черная и половину потолка закрывала…
– Но тени – их же просто художник нарисовал, – пожал плечами Полежаев.
– Но вы же помните, что он нам сказал?! – воскликнула Александрина. – Что когда он пишет картины, он словно в эйфории, словно некая сила водит его рукой! Он написал то, что увидел душой! Или кто-то свыше ему подсказал…
Изображая жертву[20]Татьяна Уварова
#сестринская_любовь
#последний_перформанс
#а_жертва_кто?
Десять лет назад, Германия,
поместье Штольцев
– Натали, как же меня достали твои истерики! – выкрикивал мужчина на ломаном русском в спину уходящей женщине. – Если бы не дочь…
– Если бы не дочь, меня бы вообще тут не было! – Не дойдя до двери, женщина вдруг остановилась, обернулась и, вытирая слезы, махая руками, завопила: – Посмотри на себя, тебе же никто не нужен! Мы для тебя – трофей, который ты забрал себе, привез сюда и поставил на полку! Ненавижу!
– Истеричка!
– Мне надо было остаться в России, и оба моих ребенка были бы со мной! Если бы не дочь…
За всей этой сценой наблюдала маленькая девочка, которая съежилась и притаилась за креслами, между старинным шкафом из красного дерева и стеной. Притаилась и даже дышать боялась, прикрывая рот рукой, чтобы ни единым шорохом не выдать себя. Она не вышла из своего укромного места, даже когда Штольцы, устав скандалить, ушли.
Девочка сидела в углу долго, пока в комнате не стало совсем темно. Она даже задремала, прислонившись к стене, и открыла глаза, только когда услышала шум. Выглянула из-за кресла и первое, что увидела, – силуэт женщины, висящей в воздухе на фоне окна, освещенный холодным лунным светом. Этот силуэт еще долго будет сниться ей – в ночных кошмарах.
Наши дни, 20 сентября, Санкт-Петербург,
по дороге к особняку Шевченко
– Шерлок, нам обязательно ехать к этой Марине Шевченко? – спросил Ватсон и недовольно отвернулся к окну. На улице шел ливень, а машина то и дело попадала колесом в ямы. – Чем же творчество этой художницы так тебя заинтересовало?
– Мой друг! На этот раз не просто картины – целый перформанс! Она собирается провести занятный эксперимент, позволив посетителям делать с ней то, что они хотят. С удовольствием на это посмотрю.
– По-моему, что-то такое уже было, – вздохнул Ватсон. – Помнишь, мы как-то читали статью, что в семидесятых некая Марина Абрамович уже устраивала нечто подобное. Ей тогда раскромсали одежду, раздели, изрезали и вообще чуть не убили. А теперь, когда у всех телефоны, я сильно сомневаюсь, что кто-нибудь захочет быть снятым на видео и стать объектом осуждения.
– Ну, для чистоты эксперимента всех зрителей попросят сдать телефоны, – ответил Холмс. – Кстати, у художницы есть еще цель. С ней два года как живет младшая сестра Анна. Девушка, урожденная Штольц, всю жизнь прожила в Германии, пока были живы ее родители. С Мариной Шевченко они сестры по матери. Так вот, в детстве она, по мнению Марины, испытала сильный стресс, когда нашла мать повешенной. И теперь Марина пытается ее реабилитировать. Даже задумала сегодняшний перформанс. Предполагается, что если Анна побывает в жуткой атмосфере ее перформанса, это поможет ей избавиться от детских страхов.
– Или только усугубит ее состояние, – поморщился Ватсон.
Ровно в шестнадцать часов Холмс и Ватсон высаживались у нужных ворот.
– Впечатляет, – отметил Ватсон, рассматривая открывшуюся перед ним усадьбу. Трехэтажный особняк в окружении вековых сосен выглядел очень внушительно. – Наверняка особая гордость его хозяина.
– Хозяином был известный в Санкт-Петербурге бизнесмен Никита Шевченко, отец Марины. Он умер пять лет назад, говорят, спился. После того как лет пятнадцать назад мать Марины ушла от него к Штольцу и уехала в Германию, дела Шевченко шли неважно. Этот дом – единственное напоминание о некогда роскошной жизни, – сообщил Холмс. – Здесь теперь хозяйничают Марина и ее престарелая бабушка по материнской линии. Анна Штольц приехала по приглашению сестры два года назад, Марина оформила над ней опеку, пока той не исполнится восемнадцать лет.
– А ты неплохо проинформирован.
– Я подготовился, – улыбнулся Холмс. – Кстати, нам – вот в это помещение, пристроенное к особняку справа. Судя по внешнему виду, когда-то это был амбар.
Перед входом стояла молодая блондинка лет двадцати пяти, в строгом светло-сером костюме, с аккуратным пучком на голове. Она встречала гостей, регистрировала их и просила оставлять телефоны, складывая их в бархатный мешок.
– Шерлок Холмс и доктор Ватсон! – разглядывала сыщиков блондинка, слегка смутившись. – Я куратор сегодняшнего вечера – Вера. Помогаю Марине. А вы проходите.
– Изнутри оно не такое огромное, каким выглядит снаружи, – войдя в здание, отметил Ватсон.
– Взгляни-ка наверх, – указал рукой Холмс. – Держу пари, там, между балками и крышей, еще куча пространства. Возможно, там находится какая-нибудь рабочая зона, крепления для кулис, например.
В помещении площадью около двухсот квадратных метров собралось человек сорок. В приглушенном освещении они бродили по залу, рассматривая развешенные повсюду картины в мрачных тонах и такие же мрачные инсталляции, все посвященные теме смерти.
– Мрачновато, – отметил Ватсон. – Вон на той картине, где изображен голодранец с протянутой рукой, цвет неба мне напоминает свекольный суп миссис Хадсон.
– И называется это «Страх нищеты», а вон та картина, где за человеком следует тень с косой, – «Страх смерти».
– А та, где повешенный…
Ватсон осекся, заметив стройную темноволосую женщину в красивом платье до пят, которая стояла возле одного из самых больших полотен с изображением висельника. Холмс проследил его взгляд, улыбнулся, взял под локоть и повел к незнакомке.