Человек ответственный, глазастый и внимательный. Есть на примете такой?
— Поищем, Виктор Алексеевич, — кивнул Селуянов, но, впрочем, не очень уверенно. — Но я бы предложил Мишу Доценко. Он так много работал по установлению примет убийцы и по составлению рисованного портрета, что этого человека наверняка во сне уже видит. Миша лучше всех представляет себе его внешность. Да ведь, Мишаня?
— Ты не у Мишани спрашивай, а у меня, — строго осадил его Гордеев. Доценко загружен не меньше вас всех, а ты предлагаешь снять его со всех дел, которыми он занимается, и посадить в больнице? С твоими доводами я согласен, они мне представляются разумными, действительно Михаил помнит приметы «дяди Саши» лучше любого другого человека. Но кто, скажи мне на милость, будет его дела раскрывать? Ты, Николай, как сверчок, только свой шесток и видишь.
Но было ясно, что Колобок-Гордеев упирается только для виду. Конечно, даже младенцу понятно, что лучше Миши Доценко с этим заданием никто не справится.
Убийство медсестры детского отделения было как две капли воды похоже на убийство сестры Марфы, в миру — Раисы Петровны Селезневой. Обе женщины были задушены, оба убийства произошли среди бела дня, то есть как раз тогда, когда, кроме постоянных обитателей и персонала, вокруг находится множество посетителей, не знающих друг друга в лицо, и потому появление убийцы не вызвало ни у кого ни малейшего подозрения. Медсестра Алевтина Мырикова погибла в комнате, где хранится верхняя одежда детей, в которой их и доставили в больницу. Какой-то девочке было холодно, погода в последние несколько дней резко испортилась, и дети, разомлевшие от долгой жары, стали простужаться один за другим. Алевтина отправилась в эту комнату, чтобы принеси девочке теплую кофточку, и уже не вышла оттуда. Комната, где хранилась одежда, была расположена в подвальном помещении, спуститься туда можно было и по лестнице, и на лифте. Никто не обратил внимания, каким именно путем медсестра отправилась в подвал. Время было самое горячее, начало шестого, с пяти часов разрешены посещения родителей, и народу в отделении было огромное количество. Такая же картина была и с убийством сестры Марфы, с той только разницей, что посещения обитателей дома инвалидов разрешались не в определенные часы, а в течение всего дня.
К работе по обоим преступлениям были подключены оперативники из территориальных отделов милиции, но все равно постоянно возникало чувство, что людей не хватает, да и времени тоже. Тут вон префектов и крупных функционеров убивают, а вы с какими-то монахинями, пенсионерками и медсестрами...
Главный врач дома инвалидов был не особенно доволен назойливым присутствием работников милиции. Он, как и любой хозяин, не любил, когда в дом приходят посторонние и начинают наводить свои порядки. Настю Каменскую искренне позабавил тот факт, что лечащий врач Галины Терехиной нервничал и постоянно оглядывался по сторонам.
— Знаете, если главврач увидит, сколько времени я трачу на беседы с вами, он меня убьет, — виновато объяснил он.
— Но вы же не бездельничаете, — удивилась Настя. — Помогать милиции это ваш долг, и никто не имеет права вас в этом упрекать.
— Это как в старом анекдоте, — усмехнулся врач. — «Скажите, а я имею право?..» — «Да, имеете». — «Значит, я могу?..» — «Нет, не можете». Никто не может мне запретить беседовать с вами, тут вы правы, но если, не дай Бог, какой-нибудь больной пожалуется, что не смог долгое время попасть на прием или дождаться меня в своей палате, потому что я полностью отключился от работы и занимался только вами, мне не поздоровится. Все-таки я в первую голову врач, на мне тяжело больные люди, инвалиды, которым в любой момент может понадобиться моя помощь. Я бы хотел, чтобы вы отнеслись к этому с пониманием.
— Я отнесусь с пониманием, — пообещала Настя. — Скажите, как Терехина восприняла тот факт, что в ее комнате была убита сестра Марфа?
— Сначала, конечно, она была в шоке. Но потом появилась положительная динамика. Кощунственно так говорить, но трагическая смерть сиделки повлияла на Галину благотворно.
— В каком смысле?
— У нее стали появляться воспоминания о том периоде, который предшествовал травме черепа.
— И вы молчите?! — почти закричала Настя. — Это же очень важно!
— Почему? — искренне удивился он. — Какое это имеет отношение к убийству?
Да, он прав, подумала Настя. Откуда ему знать, что корни этого убийства тянутся как раз в тот период, о котором несчастная Терехина не может ничего вспомнить. И вообще, как он может знать, что убийство сестры Марфы связано с Галиной?
— Что именно вспомнила Терехина? — спросила она уже спокойнее.
— Ну, я бы не стал так ставить вопрос, — улыбнулся доктор. — Пока ничего конкретного она не вспомнила, до этого еще очень и очень далеко. Просто у нее стали появляться некие размытые неуловимые образы, не связанные с ее настоящим. Но я называю это положительной динамикой, потому что на протяжении всех лет, что она здесь находится, и этого не было. Ее память была как чистый лист бумаги, а сейчас, я бы сказал, это лист, на который нанесены отрывочные, беспорядочные штрихи и пятна. И нужно очень много работать, чтобы из этих штрихов и пятен сложилось хотя бы подобие картинки.
— Но вы будете с ней работать?
— Это все не так просто, — вздохнул он. — Я в этом деле не специалист, а здесь нужен именно специалист. У нас в доме инвалидов таких нет, нужно приглашать со стороны, но это стоит денег и значительных усилий. Этим должен заняться как раз главный врач.
— Вы ему говорили о Терехиной?
— Конечно, сразу же.
— И как он отреагировал?
— Сказал, подумает, что можно сделать.
— Он у вас как, очень суровый? — спросила Настя.
— Когда как. Он — человек настроения. Когда в хорошем расположении духа — милейший человек, а если под горячую руку ему попадешься — только и думаешь, как бы ноги унести. Вы собираетесь с ним поговорить?
— Собираюсь. Но чуть позже. Скажите, вы плотно занимались Терехиной после того, как в ее комнате обнаружили труп монахини?
— Разумеется. Видите ли, так вышло, что труп обнаружила сама Галина. Она, по-видимому, долго ждала сестру Марфу в парке, потом ей надоело ждать, и она попросила, чтобы ее отвезли в здание. Коляска у Галины хорошая, но руки слабоваты, после переломов они плохо срослись и сильно болят, ей трудно самостоятельно проехать такое большое расстояние. Из парка ее привезла наша сестричка, и когда они поднялись в лифте на третий этаж, где живет Галина, дальше она уже сама поехала, там недалеко до палаты. Въехала в комнату, а там на полу сестра Марфа лежит. Галина принялась кричать, визжать, потом с ней был обморок, и меня сразу же вызвали, я был на месте, рабочий день еще не закончился. И пока ей не стало лучше, я постоянно ее наблюдал.
— Расскажите мне о Терехиной побольше, — попросила Настя. — Характер, образ мыслей, привычки.
— Почему вас это интересует? Разве Галина имеет какое-то отношение к смерти сестры Марфы?
Настя подумала, что, может быть, не стоит темнить и устраивать тут тайны мадридского двора. Но, с другой стороны, уж очень предусмотрительным и опасным был неуловимый убийца, так что следовало где только можно предотвращать утечку информации. Как знать, кому можно доверить секрет и попросить молчать, а кому нельзя? Всем в душу не заглянешь...
— Я хочу понять, какой была сестра Марфа, — солгала Настя на голубом глазу. — Она столько лет ухаживала за Галиной, сблизилась с ней, и если я буду хорошо представлять себе саму Галину, может быть, я и Раису Петровну начну лучше понимать.
— Раису Петровну? Кто это? — вздернул брови врач.
— Так звали сестру Марфу до того, как она стала монахиней, — пояснила Настя. — Раиса Петровна Селезнева.
— Надо же, — он покачал головой, — а я и не знал. Все привыкли называть ее сестрой Марфой, никто про мирское имя и не вспоминал. А что касается Галины Терехиной, то это, я вам скажу, дамочка с норовом. Характер тяжелейший. Капризна, нетерпима к чужому мнению, авторитарна. При этом любит прикидываться овцой, жалуется на жизнь. Очень часто сетует на то, что старшая дочь ее терроризирует.
— Что, вот прямо так и говорит? Терроризирует? — не поверила Настя.
Ей трудно было представить себе Иру Терехину в роли человека, терроризирующего собственную мать. Конечно, девушка далека от того, чтобы называться ангелом во плоти, она резка и грубовата, но все-таки не стерва. Младших-то как любит!
— Да, так и говорит, — кивнул доктор. — Более того, она искренне считает, что дочь делает все ей назло. Приносит специально не то, что Галина ей заказывает.
— Как это «не то»? — не поняла Настя.
— Мыло не того сорта, зубную пасту не такую, как она любит, платок не того цвета. Терехина вечно всем недовольна. И мной в том числе. Она считает, что я мало ею занимаюсь, и если бы я был к ней более внимателен, то мог бы успешно поставить ее на ноги. Полагаю, что сестра Марфа была бесконечно терпелива и добра, если сносила это достаточно долго. Поговорив с лечащим врачом Терехиной, Настя отправилась искать кабинет главного врача. Кажется, ей повезло, во всяком случае, главный врач показался ей именно милейшим человеком. Стало быть, ей удалось попасть на хорошее настроение. Сергей Львович Гуланов был румяным брюнетом с весело блестящими глазками и лукавой улыбкой, говорливым и добродушным.
— Прошу, прошу, — радостно приветствовал он Настю, вставая и делая приглашающий жест. — Присаживайтесь. Догадываюсь, что вы пришли по поводу сестры Марфы? Удивительная была женщина, поистине удивительная! Море доброты и терпения! Вот что значит набожность. Разве от атеистов можно ждать такого самопожертвования?
Сергей Львович охотно рассказывал о монахине, не переставая хвалить ее и восхищаться ее душевными качествами. Наконец Насте удалось перевести разговор на Галину.
— Сергей Львович, вы собираетесь предпринимать что-нибудь, чтобы помочь Галине восстановить память?