— Можно, Жанна Петровна, расторгнуть можно любой договор. Другое дело, что при досрочном расторжении придется платить большую неустойку. Но это уже вопрос денег, а не возможностей.
— У фонда нет таких денег, — вздохнула Дорошенко. — Мы, к сожалению, нищие, хотя что-то, конечно, пытаемся делать. Так что ваша идея, увы, несостоятельна.
— Деньги есть. Их хватит на то, чтобы выплатить неустойку. Более того, их хватит даже на то, чтобы вложить в прибыльное предприятие и получать солидный доход, который позволит содержать детишек в усадьбе и платить зарплату персоналу.
— Откуда эти деньги? Какой-нибудь криминал?
— Это мои собственные деньги.
— Вы меценат? Подпольный миллионер?
— Помилуйте, Жанна Петровна, я вовсе не подпольный, я самый обыкновенный российский миллионер. Деньги у меня абсолютно честные, я могу отчитаться перед вами за каждый рубль. Если вас это интересует, поясню: это наследство, которое я получил очень давно и к которому за все годы ни разу не прикоснулся, в том смысле, что не потратил из него ни копейки. Но я сделал все для того, чтобы оно приумножалось. Вы, вероятно, слышали о таком писателе Михаиле Богатове?
— Разумеется, — пожала плечами Дорошенко, — это классика советской литературы, мы его произведения еще в школе проходили. Да они почти все экранизированы. Кстати, я даже играла в двух экранизациях его романов на украинском телевидении. Почему вы вспомнили о Богатове? Он же давно умер. Кажется, погиб в катастрофе, если я не путаю.
— Потому что я — его наследник. К моменту гибели Михаил Федорович был мужем моей матери и невероятно состоятельным человеком, и все его деньги перешли ко мне. Потом стали поступать гонорары за многочисленные переиздания в нашей стране и за рубежом, так что можете себе представить, о каких суммах идет речь. Их должно хватить на то, чтобы возродить детский дом и поставить его на ноги, если вы сумеете правильно распорядиться этими деньгами.
— Заманчиво. И что вы хотите взамен?
— Взамен? Ничего. Ровным счетом ничего. Считайте это благотворительным взносом.
— Александр Николаевич, мы с вами взрослые люди и понимаем, что благотворительности на пустом месте не бывает. Времена не те, да и люди тоже. Какой у вас интерес в этом деле? Имейте в виду, пока я не пойму, что вами движет, я не приму ваше предложение. Вы гражданин России, так почему вы решили осчастливить своим широким жестом именно украинских ребятишек? Что, в России не осталось ни одного обездоленного ребенка?
— У меня такое впечатление, что вы ищете предлог для отказа. Я не ошибся?
— Вы ошиблись, — строго сказала Дорошенко. — У меня нет желания отказаться от вашего дара, что скрывать, он нам очень нужен. И проблема детских домов действительно больная. Но я не могу рисковать репутацией фонда. Если окажется, что вы затеяли какую-то аферу...
— Жанна Петровна, поверьте мне, в том, что я предлагаю, нет ничего незаконного или криминального. Я предлагаю вам чистые честные деньги. И хочу, чтобы в усадьбу как можно скорее приехали официальные представители фонда вместе с закарпатской администрацией и решили вопрос о досрочном расторжении договора. Да, вы не ошиблись, у меня есть определенные условия, на которых я передам вам взнос, но это именно условия, а не корыстный интерес.
— О каких условиях идет речь?
— Усадьба должна быть как можно быстрее освобождена от арендаторов. Мы с вами, как вы правильно заметили, взрослые люди и не можем не понимать, что за расселение детей из усадьбы и заключение договора аренды были заплачены огромные взятки и в Киеве, и во Львове, и в Закарпатье. Люди, эти взятки получившие, будут стоять насмерть, чтобы не допустить расторжения договора, тем более что арендаторы начнут на них давить. Это все очень серьезно, Жанна Петровна, и мне это не нравится. Мне не нравится, когда какие-то бандиты и взяточники решают свои вопросы за счет детей-сирот. Считайте, что это моя блажь. Я не истратил ни копейки из наследства писателя Богатова, потому что хотел, чтобы вложение этих денег было таким, за которое Михаилу Федоровичу не было бы стыдно. Вы читали его книги и даже снимались в фильмах, поставленных по его романам, и вы должны хорошо представлять себе, что сам Богатов поступил бы точно так же. У него было обостренное чувство справедливости и огромная любовь к детям.
Ташков лгал вдохновенно и не переставал сам себе удивляться: откуда только доводы берутся? Он тоже проходил в школе нетленные произведения классика советской литературы, и от этих повестей и романов у него осталось только ощущение занудности и соцреалистической лакированности. Никакого особенного чувства справедливости и никакой любви к детям он там не видел. Более того, этот «глашатай справедливости и счастливого детства» не остановился перед тем, чтобы жениться на женщине, которая бросила единственного ребенка. Но это было не важно. Важным было то, что он понял Жанну Петровну Дорошенко, почувствовал ее, проникся ее мышлением и теперь точно знал, какими словами с ней надо разговаривать, чтобы добиться того, чего он хотел.
— Я бы хотел, чтобы мое имя не предавалось огласке. Не знаю, как у вас, а у нас в России опасно обнародовать собственное благосостояние. Если станет известно, что я пожертвовал такие большие деньги на благотворительность, мне не дадут покоя всякие сволочи и вымогатели, полагая, что я отдал на детский дом лишь малую толику, а остальное припрятал. Я никому не смогу доказать, что отдал все подчистую, мне просто не поверят.
— Разумеется, — согласно кивнула Дорошенко, — если таково ваше желание...
Ташков понял, что сломил ее сопротивление, основанное на вполне объяснимой подозрительности к благодетелю. Дальше дело пойдет быстрее и проще.
Первое, что увидел Мирон, войдя утром в комнату к Наташе, были три толстые тетради с переводом книги Дюруа. Это был удар ниже пояса. Неужели опять провал? У них снова ничего не вышло, книгу нашли и привезли сюда, а милиция проморгала посланника.
Наташа держалась изо всех сил, но Мирон видел, что она с трудом сдерживает слезы. Тоже, видно, поняла, что вся их хитроумная комбинация ни к чему не привела.
— О, я вижу, тебе привезли «Логические основы современного анализа», — сказал он громко и как можно веселее, хотя у самого ком в горле стоял. — Это очень хорошо. Ты уже начинала читать?
— Нет еще, — еле слышно ответила Наташа. — Ее только сейчас принесли, минут десять назад.
— Тебе надо сначала внимательно прочитать все. Следи за тем, чтобы тебе все было понятно. Если чувствуешь, что не понимаешь, сразу спрашивай меня, ни в коем случае нельзя двигаться к следующей теореме, если не усвоила предыдущую. Давай, начинай, а я пока кое-какие задачки порешаю на компьютере.
— Мирон, неужели я правда такая тупая? Мне казалось, я все так хорошо понимаю, а ты говоришь, что все неправильно.
— Наташа, не передергивай, — сухо ответил он. — Я не говорил, что все неправильно. Я только обратил внимание на то, что многие теоремы ты просто выучила, но душой в них не проникла. Это школярский подход, и если бы ты должна была сдавать экзамен по математике на уровне третьего курса института, это было бы вполне нормально. Но мы с тобой занимаемся не вузовской математикой, не школярством, а настоящей наукой, большой наукой, понимаешь? Твои способности вполне позволяют это делать. А в большой науке школярство недопустимо. Прочитав доказательство теоремы, ты должна удивиться и сказать себе: «Ну правильно, а как же может быть иначе». А до тех пор, пока ты говоришь: «Ладно, я запомню и буду иметь в виду, что это так», у тебя ничего не выйдет. Для этого и написана книга Дюруа, чтобы помочь взглянуть на сложные вещи под другим углом зрения, дать новую логику и облегчить усвоение материала.
В комнате повисла тишина, прерываемая только шелестом переворачиваемых страниц и мягким щелканьем клавиш. Через некоторое время Наташа подняла голову.
— Мирон...
— Да? Что-то непонятно?
— Нет, мне плохо видно, текст очень бледный. Подвинь меня, пожалуйста, к окну поближе.
Мирон с трудом сдержал улыбку. Книга Дюруа, конечно, вещь полезная, но Наташе Терехиной совершенно не нужна, девочка все это давно усвоила, и усвоила блестяще. Но надо делать хорошую мину при плохой игре, раз уж он так старательно вливал в уши Василию байку о необходимости быстро раздобыть книгу. Раздобыли — теперь будь любезен, используй ее на благо общему делу демонстрации необыкновенных способностей девушки. Наташа терпеливо читает, но и о деле помнит. Переставить ее кресло поближе к окну означает посадить ее рядом с Мироном у компьютера. Этого она и добивается. Молодец. Он передвинул кресло, усадив Наташу рядом с собой, и начал быстро набирать текст.
«Не волнуйся, еще не все потеряно. Надо немного подождать. Может быть, все получилось».
Наташа, казалось, полностью углубилась в книгу.
— Я не поняла, — вдруг сказала она, — сколько итераций нужно проделать?
Мирон заглянул в книгу и пробежал глазами абзац, на который она указала. Про итерации там не было ни слова. Но он понял ее вопрос: «Сколько нужно ждать?» — и быстро напечатал ответ:
«Я думаю, дня три-четыре. За это время мы должны придумать следующий ход, если выяснится, что у нас ничего не вышло. Только не падай духом. Мы выберемся, я тебе обещаю».
А вслух при этом сказал:
— Прочти внимательно предыдущую теорему, там все сказано.
Еще через некоторое время Наташа закрыла тетрадь с переводом.
— Проверь меня, пожалуйста. Мне кажется, я теперь все поняла. Но ты был прав, после этой книги все доказательства выглядят совершенно по-другому.
— Сколько ты прочла?
— Всю первую главу.
Мирон открыл задачник.
— Реши задачи триста шестидесятую и триста семьдесят восьмую.
Он слегка подвинулся, чтобы Наташе удобнее было работать на клавиатуре. Она тренировалась каждую свободную минуту, теперь слова возникали на экране намного быстрее, и в них почти не было ошибок.