«Мне кажется, ты меня просто утешаешь. Происходит чтото страшное. Я должна умереть, да? А ты? Ты не думай, я не очень боюсь. Самое страшное, это когда больно, а я столько боли вытерпела за последние годы, что уже не боюсь. Больнее не будет. А если не больно, то не страшно».
— Нет, — резко сказал Мирон, похолодев при виде этих слов на экране компьютера, — все неправильно. Совершенно неправильно. Ты пошла не тем путем. Начни сначала. Он щелкнул «мышью» и удалил так напугавшие его строки. Наташа отвернулась к окну и задумалась. Если в комнате есть телекамера, то у наблюдателя может сложиться впечатление, что девушка задумалась над другим способом решения задачи. Мирон бросил взгляд на свои руки, они дрожали, да что там дрожали — тряслись, как у алкаша в похмельное утро. Он сунул их между колен, ссутулившись и изобразив на лице глубокую задумчивость. Конечно, все правильно. И она должна умереть, и он, Мирон. Отсюда так просто не выпустят. Слишком серьезная здесь охрана, чтобы надеяться на то, что все это не более чем детские игрушки. Добрые работодатели. Как же, дожидайся. Они приедут, посмотрят на талантливую девочку, поговорят с врачом... И потом что? Отвезут ее обратно в Москву, в ту же больницу, где ее ждут милиционеры с вопросами, где была, у кого, зачем? Так не бывает. Или Наташу увезут в совсем другое место, и явно не с самыми лучшими намерениями, или она должна будет умереть. А судьба Мирона и того проще, это уж ясно.
Наташа снова повернулась к компьютеру, положила руки на клавиатуру и защелкала клавишами.
«Не надо меня утешать, я все понимаю. Ты не бойся, я не буду паниковать. Спасибо тебе за заботу и за то, что попытался меня вытащить отсюда. Ты не виноват, что ничего не вышло. Я тебя люблю. Я хочу, чтобы ты знал об этом». Сердце у него сжалось от сострадания к беспомощной девочке, которая успела прожить так мало, да и те годы, что прожила, были не очень-то радостными. Наверное, она права, ничего у него не вышло, надо с этим смириться и не питать напрасных надежд. Мусульмане народ жестокий, и как знать, какую мучительную смерть они могут для них припасти, если решат наказать за неповиновение и жалкие попытки спастись. Если же делать вид, что ничего не понимаешь, то можно надеяться на то, что смерть будет быстрой. Выстрел в затылок — и все. Что ж, коль девочке осталось жить совсем немного, пусть будет счастлива хотя бы в последние дни.
«Я тоже тебя люблю».
— Вот так будет правильнее, — сказал он, делая вид, что исправляет какие-то места в ее решении.
«Значит, я права, я должна умереть. Иначе ты не стал бы мне лгать. Ты не можешь любить меня, я же инвалид и никогда не поправлюсь. Не надо меня жалеть. Я просто люблю тебя, вот и все».
— Теперь все правильно, я уверена, — неожиданно громко сказала Наташа. — Я могу приступать ко второй главе?
— Да, — дрогнувшим голосом ответил Мирон, — теперь все правильно.
Она снова открыла перевод, и Мирон с ужасом увидел, как на раскрытые страницы капают слезы. Наташа сидела тихо, не всхлипывала и ничего не говорила, а прозрачные слезы все струились и струились по ее бледным бескровным щекам. Огромная, раздирающая душу жалость вдруг поднялась в нем, затопив все сомнения и трезвые резоны, и эта горячая волна накрыла собой ту пропасть, которая лежала между ним, двадцатидвухлетним здоровым мусульманином, и неизлечимо больной семнадцатилетней русской девочкой. Он не бросит ее, не может бросить. Или они оба спасутся, или умрут. Но они будут вместе до конца.
На следующий день после разговора с Ташковым Зоя Смирнягина отправилась по тому адресу, который он ей оставил. Дверь ей открыл молодой симпатичный парень.
— Вам кого?
— Мне нужна Ирина.
— А она на работе.
— На работе? Сегодня же воскресенье, — растерялась Зоя.
— Так она каждый день работает, без выходных.
— Не подскажете, где мне ее найти?
— Она на соседней улице, в шестнадцатиэтажке, лестницы моет.
— Спасибо, — пробормотала Зоя.
Шестнадцатиэтажный дом на соседней улице она нашла легко, все остальные дома были девяти- и двенадцатиэтажными. Зоя подошла к подъезду и через широкое окно увидела худенькую некрасивую девушку, которая мыла пол в просторном холле. На улице прямо перед окном стояла скамейка, Зоя уселась на нее так, чтобы видеть Иру. То и дело в подъезд входили люди, топая грязными ботинками по только что вымытому полу и оставляя следы, и Ира тут же принималась снова мыть то место, которое только что сверкало чистотой. Иногда она выпрямлялась и согнутой в локте рукой вытирала лицо. Сначала Зоя подумала, что она отирает пот, но потом поняла, что это не пот, а слезы.
Ира закончила мыть лестницы и холл, унесла куда-то ведро и тряпки и вышла из дома. Зоя хотела было окликнуть ее, но передумала, просто пошла за ней следом. Девушка дошла до того дома, где уже побывала Зоя, и скрылась в подъезде. Наверное, теперь она будет дома, решила Зоя, и через некоторое время можно подняться к ней. Ира чем-то расстроена, то и дело принимается плакать, и не надо вламываться в квартиру, как только она пришла с работы. Пусть немного отдохнет, выпьет чаю, успокоится. Однако очень скоро Ира снова вышла на улицу и направилась в сторону вещевого рынка. Зоя, сама не зная зачем, последовала за ней. Через полчаса ей стало понятно, чем Ира Терехина занимается на вещевом рынке. Зоя нашла скамейку неподалеку от лотка «Горячие закуски», где Ира брала еду и напитки на разнос, и стала ждать. Ждать пришлось долго, до четырех часов, пока рынок не начал понемногу пустеть. Наконец Зоя увидела, как Ира направилась к выходу.
— Простите, вас зовут Ирой? — спросила она, подходя к ней.
— Ну, Ирой, — не особенно вежливо ответила девушка. — Что надо?
— Поговорить.
— О чем?
— О вас. И обо мне. И о Валерии Васильевиче Волохове.
Лицо Иры моментально изменилось, выражение настороженной агрессивности исчезло, уступив место сочувствию.
— Вы его жена, да?
— Нет. Давайте отойдем куда-нибудь, здесь очень людно.
— Пошли, — скомандовала Ира, ловко пробираясь сквозь толпу, которая все еще была достаточно плотной. — Здесь есть одно место, где можно посидеть.
Она привела Зою на железнодорожную платформу. Здесь действительно было много скамеек, но все они были заняты людьми с сумками и рюкзаками, ожидающими электричку.
— Вы не смотрите, что народу много, сейчас поезд подойдет, и они все уедут. Поезда часто ходят, каждые десять-пятнадцать минут.
И в самом деле, из-за поворота железной дороги сначала послышался гудок, потом показалась электричка. Народ на платформе оживился, похватал свои сумки и котомки и ринулся в раздвинувшиеся двери. Скамейки опустели, теперь можно было выбирать любую.
— Пойдемте вон туда, там тень, — сказала Ира, показывая на скамейку, рядом с которой росло дерево. На самом деле росло оно внизу, за платформой, но было таким высоким и кривым, что его ветки действительно нависали над скамейкой, укрывая ее от палящего солнца.
Они сели, но Зоя вдруг утратила всю решимость и теперь не знала, как начать разговор и нужен ли он вообще. Что она может сказать этой девочке и о чем ее спрашивать? Но Ира первая прервала неловкое молчание.
— Вы уже все знаете про Волохова?
— Да, — коротко ответила Зоя.
— И знаете, что он мой отец?
— Да, мне сказали. Ира...
— Что?
— Вам очень трудно живется?
— Очень. Но ничего, нормально. Я справляюсь. А почему вы спросили?
— Сама не знаю. Вы меня простите, я, наверное, кажусь вам глупой. Дело в том, что я жду ребенка.
— От него?
— Да. И я не знаю, что мне делать.
Ира повернулась к ней, удивленно взглянула.
— А что же можно сделать? Рожать.
— Но как же... Я ведь теперь знаю правду. И я боюсь.
— Боитесь? Чего? Ах, да, понятно, вы такая же, как моя мама, тоже думаете, что его дети — чудовища. Никогда ее не прощу за то, что она сделала. Вам рассказывали о нас?
— Да, я все знаю.
— И ваш ребенок не простит, если вы его убьете, — очень серьезно сказала Ира. — Не берите грех на душу. Вас как зовут?
— Зоя.
— Вы давно... с ним?
— Меньше года.
— Бедная вы, бедная.
Ира осторожно взяла ее за руку и неловко погладила.
— Не бойтесь ничего, Зоя. Рожайте. А я вам помогу.
— Чем же вы мне поможете? — горько усмехнулась Зоя. — Вы сами нуждаетесь в помощи.
— Ни в чем я не нуждаюсь, — внезапно огрызнулась девушка. — Мне никто не нужен, я сама справлюсь. А если вам будет трудно с маленьким, я помогу. Может, у него будут те же болезни, что и у меня и моих младших, так я вам подскажу, что и как. Вы на меня не смотрите, я такая страшная и необразованная, но ваш ребенок будет другим. Вы бы видели мою Натку! Она такая красавица, прямо кинозвезда. И умница, очень талантливая. Вы тоже сможете гордиться своим ребенком. И не думайте ни о чем плохом.
— Зачем вы меня уговариваете? — устало спросила Зоя. — Что вам с этого?
— Пожалуйста, — Ира умоляюще заглянула ей в лицо, — пусть ваш ребенок родится. У меня ведь совсем никого нет...
Внезапно Зоя поняла ее. Эта девочка так одинока, и она, пусть неловко, пытается создать хотя бы видимость семьи. Потому и предлагает Зое свою помощь. У Иры и будущего ребенка общий отец, значит, они, хоть и наполовину, но все-таки родные. И Зоя — мать этого ребенка, тоже почти родственница. Ире так хочется, чтобы ее семья состояла не только из беспомощных инвалидов, о которых надо постоянно заботиться. Ей хочется нормальной жизни, хочется, чтобы ей звонили по телефону и приходили в гости и чтобы ей тоже было куда прийти в праздник или в день рождения. Прийти не в больницу, а в обычный дом, подарить подарок и сесть за празднично накрытый стол. Ташков рассказывал, что его коллега, решая какие-то свои задачи, познакомился с Ирой, поманил ее иллюзией теплых человеческих отношений, потом погиб. Но даже если бы не погиб, у них все равно ничего не вышло бы, потому что для него это была только работа. Связь, вызванна