Мне будет не хватать дома и птиц за окном каждое утро. Просто откройте на рассвете окно — и поймете. Те, кто спит на рассвете, просыпаются в тишине.
Новенькие в поэтическом кружке всегда хотят знать, где я жил в детстве. Далеко, говорю я. Они думают, я мудрый — думают, у меня есть история. Но чем старше я становлюсь, тем меньше понимаю.
Поэтому я придумываю. Запах сена. Сон под деревьями. Поездку на велосипеде через всю округу, чтобы собрать овощи в поле. Нет смысла разглагольствовать о голоде, или отцовских кулаках, или о веревках и том, как я кричал — не столько от боли, сколько от того, что любил его и хотел, чтобы наша жизнь была другой.
Хотя я и в самом деле вырос в старой кузнице. Зимой лучше места не найдешь, всегда добавляю я, потому что печка там больше, чем обычно.
Внутри, продолжаю я, пол каменный, в одном месте вытоптан. Там ставили лошадей. Подбирали подкову. Лошадиную ногу надо поднимать с усилием и нежностью.
Снаружи брели по холмам коровы.
Наверное, 1938-й.
Отец убедил городских, что я старше, чем был на самом деле.
Думал, что помогает мне.
Сказал, когда вернешься — привет всем евреям.
ДжонФранция, 1944
Джон проснулся в каше из грязи и опавших листьев с чудовищной болью в ноге. Часы на его запястье остановились за пару минут до девяти.
Он ждал, что враги вернутся, что приведут еще людей и собак, поэтому быстро выпутался из кустарника.
Перед Джоном был пейзаж, какие ему всегда нравились. Корни пробивали землю по дороге в глубину. Тяжелые мхи окутывали мертвые ветки и сглаживали сучья на умиравших стволах. Старый лес, видевший много войн, когда-то он приютил даже шайку дезертиров из Grande Armée Наполеона; их форма и оружие по-прежнему были спрятаны в дупле мертвого дерева.
У Харриет было несколько блокнотов с рисунками Джона. Рисунками буйными и небрежными. Харриет нравилось их рассматривать. Она надеялась, что со временем Джон научит ее рисовать. Это могло бы стать общим занятием, способом заполнить грядущие воскресенья.
Бегство Джона из этого места должно было стать произведением искусства, чем-то оригинальным, чем-то, чего не смог бы предвидеть враг.
Он медленно шагал по лесу, стараясь не хрустеть мелкими веточками под ногами, когда его схватили сзади две руки. Он боролся и яростно лягался, но человек, который его держал, был гораздо крупнее. Чей-то голос велел ему успокоиться, и он успокоился. Крепкие руки разжались.
На человеке, стоявшем перед Джоном, был длинный непромокаемый плащ и высокие фермерские сапоги.
— Я знал, что ты где-то здесь, — сказал он с французским акцентом. — Видел, как ты приземлился, но ты сбежал, прежде чем мы до тебя добрались.
Фермер повел Джона через лес к груде картошки на краю распаханного поля. Еще там была телега и мускулистая лошадь, вскинувшая голову, когда они приблизились. В проволочной корзине сидели фазаны, прижавшись пернатыми телами к сетке.
Он сказал Джону, что ферма его двоюродного брата по другую сторону деревни и что туда они и направятся. Джон смотрел, как он набрал несколько мешков картошки, а потом забросил их на телегу.
Подняв последний мешок, фермер кивнул Джону, чтобы залезал внутрь. Потом насыпал сверху несколько пригоршней картошки и поставил мешок к другим.
Они рывком тронулись с места. Вскоре послышалось внезапное эхо копыт, и Джон понял, что они выехали с поля на дорогу. Фазаны били крыльями о стенки корзины. Джон закрыл глаза и попытался заглушить боль в ноге, но было слишком трудно не шевелиться.
Когда телега остановилась, вокруг быстро заговорили по-немецки. Фермер ответил по-французски:
— Гляньте, что я нашел.
Солдаты умолкли и пошли за ним.
Фермер вручил фазанов солдатам, потом Джон услышал, как чиркают спички. Запахло сигаретным дымом. Все молчали.
Ногу так дергало, что Джон опасался, как бы его не предало собственное тело. Едва он начал шевелиться, телега просела под тяжестью, и Джон почувствовал, как к нему прислонилась широкая спина.
Когда они добрались до дома, Джона занесли внутрь и выпустили из мешка. Фермера звали Поль. Он наблюдал за вторжением с полей. Полное небо парашютов. Застрявшая в грязи техника, вращающиеся колеса. Грохот пулеметов, настигавший любого, кто сопротивлялся. Поль сказал, что люди, которым он когда-то верил, наживались на чужом несчастье или открыто гуляли с солдатами по площади, то ли из страха, то ли ради карьеры. Он присутствовал при публичных казнях своих друзей, помогал их потом хоронить и слушал истории о солдатах, которые украдкой выбирались из казарм в поисках девушек, которых заприметили. Всем грозит опасность, сказал он.
Он рассказывал Джону и о другом: о своих лошадях и о погоде.
О том, как поднялась река.
Напоил американского гостя горячим кофе и спросил, как ему приготовить картошку. Джон поблагодарил и закатал рукава, чтобы помочь, но ему пришлось сесть из-за ноги.
За едой Джон признался, что, как ему кажется, убийца из него не очень. Поль кивнул.
— Мы все что-то такое чувствовали поначалу, — сказал он. — Возможно, даже некоторые из них тоже, но теперь уже слишком поздно.
Когда Поль спросил про его экипаж, Джон сказал, что все погибли, и сменил тему.
Джон участвовал в операции «Саквояжник». Вылетели в 23.12 с базы королевских ВВС Хэррингтон. В-24 «Либерейтор» Джона носил имя «Звездолет». Его лучшим другом был Лео Эрлин из Бруклина, который летал в другом экипаже. Бомбардировщики В-24 переделали для спецопераций и выкрасили в черный.
Безопаснее будет, если Поль ничего не узнает, даже если он из маки.
Джон видел много французских агентов. Частью операции «Саквояжник» была доставка нужных людей в нужное место в нужное время. У лучших сотрудников не было ни имени, ни семьи. Большей частью они пропали без вести. Их судьба осталась загадкой. У некоторых были при себе ампулы с цианидом. Если захват оказался неизбежным, смерть наступила бы всего через пару мгновений.
Захваченных агентов пытали, потом расстреливали или обезглавливали. Выявленных родственников могла ждать такая же судьба, независимо от возраста. Джон думал об этом, глядя на коробку с игрушками и кукольную семью, рассаженную за чаепитием на полу.
Одежда двоюродного брата Поля была Джону велика, но Поль сказал, что рукава и брюки можно подшить. К тому же вещи оказались сыроваты, и Поль развесил их в кухне над печкой.
Пока Джон подбрасывал дрова в огонь, Поль вышел и вернулся с металлической ванной. Из очага торчала пара тяжелых стержней с крюками, на которые Поль повесил котелки с водой. Когда вода нагрелась, Поль снял котелки тряпкой и вылил их в ванну.
Когда Джон разделся, оба они с изумлением увидели, в каком состоянии его нога. После ванны Поль дал Джону веревку, чтобы тот ее закусил, пока Поль чистит рану.
Пока Поль бережно бинтовал распухший сустав, Джон спросил, когда его двоюродный брат с семьей будет дома, завершив перевязку, Поль дал Джону палку, чтобы опереться, и вывел его во двор.
Воздух приятно холодил кожу, небо было полно звезд.
За фермой виднелся ряд низких построек, где спали куры. Джон не понимал, что Поль хочет ему показать. Идти было больно, он тревожился, что его заметят.
Когда они добрались до купы молодых фруктовых деревьев, Поль остановился. Джон собирался что-то сказать, но взглянул вниз и увидел четыре земляных холмика с неглубокими отпечатками рук. Над каждым стоял крест, все разного размера.
Поль склонился и коснулся самого маленького.
— Жаки было всего три, — сказал он. — Но все равно.
До особого распоряжения Джону полагалось проводить светлое время в погребе. Поль выводил его наверх после наступления комендантского часа, поесть у огня, поговорить или поиграть в карты.
В погребе пахло, как от мокрых журналов. Джон сочинял в уме письма к Харриет. Переживал заново их поездку на Кони-Айленд, порыв ветра, сорвавший с него шляпу, рыбачьи лодки в Монтоке, ощущение ее руки, лежащей в его руке.
Поль обеспечивал Джона обезболивающим, от которого он делался усталым и сонным. Шум воды в сточной трубе наполнял его трепетом. Проливные дожди были точно музыка.
В основном они проводили ночи у огня в молчании. Поль часто засыпал, потому что обрабатывал еще и землю двоюродного брата, помимо своей.
Джон отрастил бороду, потому что Поль сказал, что с усами он будет выглядеть слишком по-английски. Еще он отыскал Джону крепкую пару башмаков по ноге.
Шли дни, и здоровье Джона ухудшалось. Поль лечил его ногу, как мог, но она меняла цвет. Как-то ночью Поль осмотрел ее у огня и сказал, что постарается найти врача. Джон впал в зависимость от обезболивающего. Поль показал ему, где лежит лекарство, на случай, если с самим Полем что-нибудь случится.
На следующее утро Джон услышал, как щелкнула задвижка, и подумал, что это врач. Кто-то позвал его по имени, потом чиркнула спичка, чтобы зажечь свечу. В люке погреба появилось лицо, и рука поманила Джона наверх. Когда он засомневался, старик спустился по лестнице, держа свечу в руке. Осторожно приблизился к Джону, потом протянул ему револьвер.
— Можешь мне доверять, — сказал он.
Они сидели в кухне и пили кофе. Обои были желтые, потертые возле выключателя. Старик накормил Джона паштетом и горбушкой, которую принес, завернув в кухонное полотенце. Он был мэром городка, он сказал, что Поль пытается найти врача, но трудно кому-либо верить.
— Твоя нога может нас всех прикончить, — рассмеялся он.
Потом полено за поленом уложил в печь дрова. Когда дровяная корзина опустела, старик стал собирать игрушки, разбросанные по полу. Джон встал, чтобы помочь.
— Он сперва рассердится, — сказал мэр. — Но так ему будет лучше.
Некоторые куклы были липкими. Им карандашом нарисовали улыбки.
Когда Поль в тот вечер не вернулся домой, Джон собрал кое-какие вещи и тихонько ушел через черный ход.
Дни превратились в недели.