[10]. Насколько результаты нейровизуализации влияют на судей и присяжных, не очень понятно. Скотт Лилиенфелд, мой покойный коллега по Университету Эмори, доказывал, что влияют: снимки мозга выглядят более авторитетно и высоконаучно, чем психологические анкеты, и потому создают предубежденность. Но тогда, в 2002 г., такая процедура стандартной еще не была. Собственно, я не знал никого из коллег, кого бы пригласили в качестве эксперта на слушания по делу об убийстве. Надо ли говорить, что за возможность просканировать мозг предполагаемого убийцы я ухватился не раздумывая.
Нигде и никогда я не рассказывал открыто о том, что было дальше, и о самом этом случае упоминал только ближайшим друзьям. В ходе просмотра своих прошлых записей я решил связаться с Саммером и спросить, что он думает сейчас, 20 лет спустя, о том нашем взаимодействии. Но, к сожалению, выяснилось, что в 2016 г. Саммер скончался от бокового амиотрофического склероза. Ему было всего 56 лет.
Я тогда сразу предупредил Саммера, что с выстраиванием защиты на невменяемости я ему не помогу. В 2002 г. ничто не указывало на то, что МРТ или фМРТ могли бы надежно подтвердить вменяемость или невменяемость (это юридическое понятие, а не научное). Саммер заверил меня, что такой цели у него нет. Он просто искал смягчающие обстоятельства, чтобы спасти подзащитного от высшей меры наказания. На это я готов был подписаться. Я был и остаюсь противником смертной казни.
Я не знал тогда, что в юридических кругах Саммер прославился своей находчивостью, мастерски привлекая достижения биологии для защиты клиентов – особенно тех, которым грозила высшая мера. В 1995 г. Саммер выхлопотал генетическое тестирование для Стивена Мобли, убившего в 1991 г. при ограблении пиццерии Domino's ее сотрудника Джона Коллинза. Мобли признался, что застрелил Коллинза в затылок, не вняв мольбам о пощаде{110}. Задачей Саммера как назначенного судом адвоката заключалась в том, чтобы спасти Мобли от электрического стула, сославшись на смягчающие обстоятельства. Их было негусто. Мобли был белым, на момент совершения преступления ему исполнилось 25 лет. Семья относительно обеспеченная. Жестокому обращению не подвергался. Несмотря на это, большую часть своей жизни Мобли был ходячей проблемой – он мошенничал, обманывал, крал и в конце концов пошел на вооруженное ограбление. В ожидании суда по делу об убийстве Коллинза Мобли сделал себе на спине татуировку Domino.
Но когда Саммер выяснил, что среди родственников Мобли были как прожженные негодяи, так и успешные бизнесмены, он ухватился за свежую научную статью об обусловленности агрессивного поведения членов одной голландской семьи мутацией гена моноаминоксидазы А (МАО-А){111}. Что, если аналогичная аномалия имеется и у подзащитного? Она послужит достаточно весомым смягчающим обстоятельством, и смертной казни, возможно, удастся избежать. Саммеру даже вызывался помочь один из соавторов голландского исследования, но Верховный суд штата не внял доводам защитника и отклонил ходатайство о генетическом тестировании{112}. В 2005 г. Мобли казнили.
Ничего этого я не знал, когда познакомился с Саммером. Изменилось бы что-либо, если бы знал? Наверное, нет, но, готовясь защищать Алана Джонса (имя и фамилия изменены), Саммер действовал по той же схеме, которую разрабатывал для Мобли. Только теперь он делал ставку не на генетику, а на нейровизуализацию. И подозреваю, усвоив урок, полученный в деле Мобли, на этот раз он не собирался просить у суда разрешение на тестирование. Он намеревался провести его по собственной инициативе, а дальше, мол, пусть суд решает, что делать с результатами.
Фактическая сторона дела Джонса до оторопи напоминала дело Мобли. Мрачным декабрьским вечером Джонс с двумя приятелями вломился к соседям. Злоумышленники планировали только кражу и не ожидали, что хозяин окажется дома. Но он оказался, и Джонс его застрелил. Затем, осознав, что наделал, попытался скрыть следы преступления – сжечь тело и дом.
В первую нашу встречу Саммер выложил мне на рабочий стол стопку полароидных снимков с места преступления. Я упрекнул его в попытке надавить на меня, но, прежде чем Саммер, извинившись, собрал карточки, я все-таки увидел краем глаза обугленные останки. Саммер думал показать эти снимки Джонсу во время сканирования его мозга с помощью МРТ. Он хотел выяснить, будет ли отмечаться какая-либо аномалия в реакции мозговых структур Джонса на картинку со сценой преступления. Я объяснил, что нет никаких стандартных реакций на подобные изображения. Что будет означать отсутствие какой-либо реакции? Что Джонс уже бывал на месте преступления? Альтернативный вариант – сильный эмоциональный отклик, характеризующийся всплеском активности миндалины и гиппокампа, – может говорить об узнавании или отражать шок и отвращение, характерные для обычного человека. Научной базы для оценки не существовало.
В 2002 г. прецедентов использования фМРТ в судопроизводстве еще не было, поэтому мы метили в первопроходцы. Признаю, меня это во многом и подкупало. Мне очень хотелось попробовать себя в качестве эксперта-свидетеля. Но результаты тестирования, не имеющие научного обоснования, в суде рассматриваться не будут. Допустимость использования тех или иных данных в качестве доказательств регламентируется сложившейся судебной практикой – наш подход к применению фМРТ, в частности, ориентировался на два официальных документа. Первый касался допустимости представления в суде самого научного свидетельства. В деле «Фрай против Соединенных Штатов» (1923 г.) предлагалось воспользоваться прообразом детектора лжи: эксперт доказывал, что по кровяному давлению можно судить о том, врет человек или говорит правду. Для того времени идея была новаторская, и суд этот метод отклонил, постановив, что научные свидетельства должны рассматриваться в качестве доказательства только в случае полного одобрения практикующими специалистами в соответствующей области. Отчасти именно из-за постановления по делу Фрая проверка на полиграфе не рассматривалась и не рассматривается как доказательство, поскольку большинство специалистов не считает ее надежным свидетельством искренности или лжи. В современной практике постановление по делу Фрая трактуется как означающее, что основание для научного свидетельства должно иметь как минимум публикацию в рецензируемом журнале. Для демонстрации «полного одобрения» этого все равно могло оказаться недостаточно, однако, так или иначе, нам с Саммером в любом случае можно опираться только на опубликованные материалы. Реакция мозга на снимки места преступления явно не соответствовала стандарту Фрая.
В 1993 г. Верховный суд распространил этот стандарт не только на сами свидетельства, но и на экспертное мнение о них. При рассмотрении дела «Доберт против Merrell Dow Pharmaceuticals» суд установил ряд критериев, которыми обязаны руководствоваться судьи. В частности, научное свидетельство должно быть получено путем правильного применения научной методологии. Иными словами, анализ ДНК примут к рассмотрению, только если эксперт позаботится о том, чтобы не допустить перекрестного загрязнения объектов исследования. Критерии, добавленные к Федеральным правилам доказывания[11], периодически пересматриваются и уточняются для большей четкости. В 2002 г. преимущественную силу получил стандарт Доберта, который сводится, по сути, к трем следующим правилам: (1) свидетельские показания должны основываться на данных; (2) свидетельские показания должны быть получены с помощью надежных принципов и методов; (3) свидетель должен применять принципы и методы надлежащим образом.
Мы засели в переговорной и принялись препарировать три этих критерия из стандарта Доберта. С первым проблем не предвиделось. В 2002 г. фМРТ надежно зарекомендовала себя как технология измерения гемодинамических реакций в качестве коррелята нейрональной активности. Засада ожидала нас в пункте втором. Нам требовался тест фМРТ, утвержденный как метод исследования определенного когнитивного процесса, нарушение которого в мозге Джонса можно было бы убедительно продемонстрировать. Саммер полагал, что у его подзащитного какое-то нарушение процессов обработки информации, повлиявшее на его решения той роковой ночью. Но наличие оружия у грабителя указывало на предумышленность и преднамеренность преступных действий, поэтому преподносить поступок Джонса как импульсивный было бессмысленно.
Во мне боролись противоположные и незыблемые для меня принципы. Мне трудно было принять точку зрения Саммера. Роль Джонса в совершенном преступлении сомнений не вызывала. Он отнял жизнь у ни в чем не повинного человека, и в качестве расплаты государство намеревалось потребовать его собственную жизнь. Классическое «око за око». Но эти священные ценности – «Не убий» и «Око за око» – противоречат друг другу. Как нарратив каждая содержит тысячелетний багаж историй, явно слишком сложных для разъяснения и потому требующих сжимать их до простого правила.
Как разрешить этот конфликт нарративов, я не понимал. Кроме того, я находился на территории Саммера – юридической, которая очень сильно отличалась от научной. Я привык к оттенкам, полутонам и вариативности толкования полученных ответов. В юриспруденции же признавалось либо черное, либо белое. Либо виновен, либо невиновен. В душе я так и не смог примириться с принципом эквивалентного воздаяния. Убийство – это неправильно, а значит, убийством убийцы кармическое уравнение не решить. И если окажется, что у Джонса действительно что-то нарушилось в мозге, он все же будет не совсем виноват, рассуждал я.
Мы набросали список когнитивных процессов, которые могли происходить в мозге Джонса в момент совершения преступления. Страх, само собой. Страх самого Джонса, что его поймают, но вдобавок к тому страх жертвы. Может быть, Джонс не распознавал ужас, написанный на лице соседа? В психиатрии и психологии для этого есть отдельный термин – алекситимия, эмоциональная слепота, неспособность распознавать эмоции, как собственные, так и выражаемые другими. К счастью, у нас был обширный массив опубликованных результатов исследования структур мозга, связанных с распознаванием эмоций, особенно по выражению лица.