Великая книга – та, с которой вы пройдете через множество душевных испытаний и под конец почувствуете себя слегка изнуренным. Потому что, читая, вы проживаете несколько жизней.
УИЛЬЯМ СТАЙРОН, ИЗ «БЕСЕД С УИЛЬЯМОМ СТАЙРОНОМ»[14]
Все это время я доказываю, что «я» как непрерывный, цельный нарратив – это фикция. Или, если совсем безжалостно, иллюзия. Мелкие ее подробности будут отличаться у разных людей, но основные шаблоны в основном одни и те же, а наполнение их, скорее всего, впитано нашим мозгом откуда-то извне. Вы можете возразить, что это уже чересчур. Все-таки нельзя сказать, что наш личный нарратив вымышлен целиком и полностью. В нем отражены события, которые могут подтвердить и другие люди. Наверное, вернее будет сравнить его с исторической прозой – повествованием, основанным на реальных событиях.
И как положено героям исторического романа, на протяжении этого повествования мы встаем перед выбором, определяющим нашу дальнейшую судьбу. До сих пор я преподносил впитывание чужих идей и представлений как довольно пассивный процесс, тогда как в действительности мы все же в какой-то мере выбираем сами, кого слушать, какие книги читать и какие соцсети и СМИ просматривать. «Человек есть то, что он ест» – к потреблению информации это тоже относится. И теперь, в последней части этой книги, мы посмотрим, насколько мы способны активно менять свое «я», выбирая, что впитывать. Если истории формируют наше прошлое «я», они с таким же успехом могут изменить наше будущее «я».
Для этого нам сперва нужно будет разобраться, как же, собственно, истории меняют наш мозг. Нейронаука, пробираясь все глубже в его недра, ищет объяснения конструктам, которые прежде считались социальными, то есть мыслились как культурная начинка, создающая ощущение общности между нами. До недавнего времени культура виделась чем-то коллективным, принадлежащим большим группам, но ведь носителями культуры выступают отдельные люди, а значит, где-то в нашем сознании – и в конечном итоге в мозге – должны обнаруживаться ее отпечатки. Немалую часть этих отпечатков составляют истории.
Подразумевается, что все когда-либо пережитое человеком – в реальности, в интернете, в книге – так или иначе трансформирует мозг. Сейчас эта идея кажется набившим оскомину штампом, однако если взять, например, чтение, то большинство людей и в самом деле вполне могут назвать конкретную книгу (как правило, прочитанную в подростковый период), которая изменила их образ мыслей. Стивен Кинг признавал такой «Повелителя мух» Уильяма Голдинга, подвернувшуюся ему в двенадцать. «Впервые мне попалась книга с руками, – писал он. – С сильными руками, которые тянулись ко мне со страниц и хватали за горло»[15]{130}. Можно не сомневаться, что это он не для красного словца: в произведениях Кинга масса отсылок к «Повелителю мух», предполагающих заложенную у детей потенциальную склонность как к добру, так и к злу.
Влияние книги – это результат взаимодействия между ее материалом и психическим состоянием читателя. Вот технические факты: большинство взрослых читает от 200 до 300 слов в минуту, а значит, на книгу среднего объема – около 80 000 слов – у них должно уйти от 4 до 7 часов. Если вы дочитали до этих строк, моя книга, надо полагать, вас увлекла (хотя, может быть, вы были вынуждены дочитывать ее по заданию, тогда сочувствую). В любом случае вы наверняка прочитали (или прослушали) за свою жизнь сотни, а то и тысячи книг. Если мы с вами похожи как читатели, вам тоже трудновато бывает помнить большинство из них в подробностях. И тем не менее каждая книга на моих полках представляет собой физический артефакт, объединяющий в себе ее содержимое и пережитое мной в процессе чтения. При взгляде на книгу я вспоминаю не только о чем она, но и, что важнее, обстоятельства, при которых я ее читал.
В 12 лет я оформил подписку в клубе любителей научной фантастики. К счастью, когда нам начали присылать книги коробками, родители не отправляли их обратно, а разрешали держать, пока я их не прочту. Это было справедливо. До сих пор помню, как меня оглушило «Основанием» (Foundation) Азимова и «Дюной» (Dune). Если бы меня спросили про книгу, сформировавшую мое мировоззрение, я бы назвал одну из этих. Отчасти сказалось то, что созданные авторами миры в корне отличались от знакомого и привычного мне, но гораздо более важную роль сыграли герои. Я представлял себя и психоисториком Гэри Селдоном, прогнозирующим будущее Вселенной с помощью математики, и Полом Атрейдесом, укрощающим песчаного червя. Даже сейчас, глядя на свой экземпляр «Дюны», я мгновенно переношусь мыслями в комнату своего детства. Вот я валяюсь в кровати с книгой, силясь разобрать сложный язык, придуманный Фрэнком Гербертом для своей вселенной. Прочитай я эту книгу на каком-то другом жизненном этапе, она повлияла бы на меня совершенно иначе.
Если человек утверждает, что некая книга изменила его жизнь, проделанная его сознанием гигантская работа наверняка должна была как-то изменить и мозг. Вопрос в том, можно ли как-либо обнаружить эти изменения. И если можно, что они будут означать?
Утверждая, что мозг под тем или иным воздействием меняется, мы говорим о двух типах изменений. Первый – изменения мимолетные, преходящие. На этом явлении построено большинство психологических экспериментов. Преходящие изменения отследить относительно нетрудно: выбрать контрольное условие, а затем предъявить испытуемому стимул, призванный вызвать определенную реакцию. Экспериментатор предполагает, что после исчезновения стимула реакция вернется к исходным значениям. Реакция может быть какой угодно, главное, чтобы она была измеримой и наблюдаемой. Это может быть нажатие на клавишу, а может быть физиологический отклик – изменение частоты сердцебиения или уровня электропроводимости кожи. Может быть и реакция мозга, отмечаемая с помощью фМРТ. Такие эксперименты вполне эффективны: их можно повторять снова и снова, пока исследователь не соберет достаточно данных для анализа.
Изменения второго типа сохраняются дольше, но труднее поддаются отслеживанию. Возникающие в мозге в результате мимолетных трансформаций, они почти эфемерны, поэтому большинство специалистов рассматривают их как кратковременную обработку информации, а не оставляемый отпечаток. Зрительная кора, например, реагирует на перемены в поле зрения, которые по самой сути своей не могут быть долговечными. Как только пропадает стимул, пропадает и реакция мозга. Но культурные отпечатки, которые оставляет литература, – другое дело, и нам очень хотелось бы выяснить, вызывают ли они какие-то долговременные структурные изменения. Для этого и обнаруживать их следы придется иначе.
Общее правило для всех биологических систем – приспосабливаемость. Зрительная система, в частности, приспосабливается к изменению освещенности. Вы вряд ли заметите разницу в освещенности между улицей при ярком полуденном солнце и комнатой при нерезком белом искусственном свете. Из-за приспосабливаемости отслеживать изменения в мозге оказывается намного труднее – в основном именно поэтому в исследованиях отпечатков, которые оставляют в мозге прочитанные книги, пока нет большого продвижения.
К 2011 г. появились новые методы нейровизуализации, позволяющие отмечать устойчивые паттерны активности в мозге. Раньше с помощью фМРТ удавалось замерить только мимолетные изменения, исчисляющиеся секундами. Альтернативой была структурная визуализация, которая представляла собой что-то вроде моментального снимка анатомической структуры мозга, но и такие снимки были недостаточно подробными, чтобы уловить изменения, предположительно возникающие в результате иммерсивных переживаний. И как я выяснил лично, даже в мозге убийцы никаких очевидных аномалий не обнаруживается. Новый же метод назывался фМРТ в состоянии покоя – фМРТп, или фМРТ покоя. Состоял он в том, что человек находился в томографе в полном сознании, но ничего не делал. Если минут десять непрерывно сканировать с помощью фМРТ мозг в состоянии покоя, начинают вырисовываться паттерны: проявляется координированная активность в отстоящих друг от друга областях мозга – измеряемые сигналы там усиливаются и ослабевают одновременно. Это так называемые сети пассивного режима работы мозга, или дефолтные сети (сети по умолчанию, сети покоя), поскольку они отражают состояние активности мозга, когда человек не делает ничего{131}.
По поводу функциональной значимости сетей пассивного режима ученые еще спорят. Одно из предположений состоит в том, что такая активность – не более чем фоновый шум мозга, что-то вроде общего гула жужжащего улья, и никакой особой функции у нее нет – просто нейроны, как рабочие пчелы, прилежно занимаются своим делом, поддерживая жизнь в мозге и в организме. Согласно другой, довольно занятной версии, сети пассивного режима отражают анатомию создания мысленных образов (грез наяву){132}. Сторонники теории улья апеллируют к тому, что сети пассивного режима действуют даже под легкой седацией, когда притупляются произвольные когнитивные процессы{133}. Однако всякий, кому доводилось подвергаться этой легкой седации (при стоматологических процедурах или колоноскопии), знает, что ее никак нельзя приравнивать к полноценному наркозу.
В действительности термин «состояние покоя» немного некорректный, поскольку в этом режиме сети могут отвлекаться на другие задачи{134}. В ходе одного эксперимента студенты проходили фМРТп дважды – перед подготовкой к стандартизированному вступительному тесту для юридических вузов (LSAT) и спустя 90 дней{135}. После подготовки связи в лобно-теменной сети пассивного режима оказались прочнее, а потому исследователи заключили, что эти паттерны крепнут при интенсивной проработке логических вопросов. Возможно, во время фМРТ-сканирования студенты думали о предстоящем экзамене. Но, вероятнее всего, к физическим изменениям в мозге привела сама подготовка, зубрежка, тем более повторявшаяся изо дня в день неделями, и эти изменения сохранились до более спокойного послеэкзаменационного периода.