вало. Я ставлю тарелку с чечевицей и встаю.
– Все вроде нормально, но я все же пойду гляну.
Я натягиваю куртку, застегиваю молнию до самой шеи и выхожу со второй лампой. Снаружи чернильная тьма, беззвездная ночь с режущим ветром. Переносная электростанция стоит сбоку в траве, накрытая небольшим деревянным коробом, который отчасти заглушает звук мотора. Мгновенно продрогнув, я поднимаю кожух, освещаю фонарем различные детали. Приводной ремень, статор, генератор тока… Открываю картер, уровень масла в полном ажуре. Ищу утечку, разболтавшуюся деталь, но ничего не нахожу. Значит, ложная тревога.
Внезапно неподалеку от меня слышится шум. Я направляю лампу в черную ночь. Луч высвечивает одну тень, потом другую, чуть подальше. Два гризли и впрямь приблизились к барьеру почти вплотную, они кружат вокруг лагеря, их толстые влажные носы жадно втягивают воздух.
Я возвращаюсь в палатку.
– Наша подстанция в полном порядке. Но медведи здесь, вокруг нас.
Габриэль ковыляет ко входу, шарит в темноте лучом лампы.
– Там ничего нет.
– И все же я видел их, как сейчас тебя.
После ужина Габриэль моет посуду, я вытираю. Убираем все, потом выходим наружу. Жена держит лампу в одной руке, а другой обнимает меня за плечи. Я помогаю ей идти. Любопытные гризли исчезли. Проверив, успеем ли мы проскочить, я открываю маленький проход, мы с трудом преодолеваем десять метров до лагеря номер один и, оказавшись в палатке, забираемся в спальники.
Завтра у медведей начнется пятнадцатый день диеты. Они по-прежнему теряют вес, а им положено набирать по полкило ежедневно, чтобы пережить зиму. Чем все это кончится?
Кстати, я сегодня не видел ни одного медвежонка.
Семнадцатый день без еды, мои нервы на пределе: я хочу, чтобы мы немедленно отправились в хижину.
Гризли стали очень настырны, они ушли от речного потока, вернулись на луг и на оконечность пляжа в поисках всего, что можно съесть: ракушек, корешков, ягод. Около десятка медведей кружат вокруг нашего жилища, пытаясь поймать наш взгляд, ворча, угрожая. Банн часто встает на задние лапы, возвышаясь над нами во всей своей мощи и великолепии. Габриэль любит снимать его таким. Он – воплощенная смерть.
Нам довольно сложно покидать свои тюрьмы, приходится дожидаться благоприятного ветра, то есть такого, который дул бы от долины к бухте, чтобы обмануть обоняние медведей и совершить вылазку за ограждение.
Только что во время моей перебежки между двумя лагерями на меня кинулась медведица. Я побежал и укрылся за электрической защитой. Увидел, как Габриэль снимает всю сцену, лежа на земле. Интересно, она продолжала бы снимать, если бы меня сожрали? Пошла бы она до конца, чтобы передать человечеству эти дьявольские кадры?
С ней решительно что-то не ладно.
Я тщательно убрал все холодные припасы в нашу палатку. Мы стремимся как можно меньше возбуждать медведей привлекательными запахами.
– Останемся еще на день, – попросила Габриэль. – Всего на один денечек. Возможно, мы больше никогда не увидим ни Банна, ни Джоша, ни Рейнольда, ни Алисы. Ни всех остальных… Мы не можем покинуть их вот так. Я хочу посидеть снаружи в последний раз и посмотреть на них, пока не наступит ночь. Завтра до рассвета, если будет нужный ветер, ты пройдешь вдоль бухты, доберешься до Уоррена, и вы вернетесь за мной, хорошо?
Габриэль погладила меня по щеке, по подбородку и грустно улыбнулась.
– Отлично, – кивнул я. – Еще один день и одна ночь.
Я открываю глаза и застываю, не в силах шевельнуться.
Меня разбудила непривычная тишина.
Та же тишина вырывает из сна Габриэль. Я зажигаю маленький фонарик и высвечиваю наши лица снизу. Наши черты кажутся резче, морщины словно провалы, в которых теряется свет. А темнота скрывает ледяную голубизну глаз.
Не обменявшись ни словом, мы оба понимаем: электрогенератор отключился. Я кладу руку на фонарик жены и гашу его.
Вокруг нас шелестит растительность. За эти годы я научился узнавать некоторых медведей по одной только походке, по размаху и ритму их поступи. И сейчас слышу медленные, тяжелые шаги Банна. Я представляю, как его пятнадцатисантиметровые когти глубоко погружаются в землю, выкорчевывая из нее цветы вместе с корнями. Он рядом, действительно совсем рядом.
Я сжимаю руку Габриэль в своей.
– Банн придет и сломает заграждение.
– Нет, – спокойно возражает она. – Банн не причинит нам зла.
– Он убьет нас без колебаний. Это свирепое животное, им движут инстинкты, хоть он и привык к нам за двадцать пять лет.
– В любом случае он никак не может знать, что заграждение больше не действует. Его столько раз било током, он запомнил границы…
Ее речь прерывается грохотом разбитой посуды. Мы с Габриэль перестаем дышать. Слышим шуршание пластика и нейлона, звон стекла, лязг металла. И неровное дыхание медведей. Собрав все свое мужество, я приближаюсь ко входу и, сжав челюсти, осторожно приоткрываю застежку-молнию. Гризли ворвался в лагерь номер два. Электрическое заграждение преодолено, все наши запасы продовольствия разбросаны по траве. Разодранная в клочья палатка валяется на земле. Медведь принюхивается, разрывает пакеты с макаронами и рисом… Подходят другие животные, привлеченные шумом. Я вижу, как из темноты возникают их черные морды. Они все исхудали и ослабели, но еще вполне способны убить нас одним ударом лапы. Габриэль подбирается ближе ко мне. Она держит свою камеру, которую переключила на инфракрасный режим, и снимает.
– Посмотри. Они сходятся сюда со всех сторон, я никогда не видела столько гризли в одном месте, да еще чуть ли не плечом к плечу, – шепчет она. – В обычное время они бы поубивали друг друга. Можно подумать, они знают, что это их единственный шанс. Что эта маленькая палатка с кучей незнакомых предметов – их последняя надежда. Я хочу донести эти картины до людей. Их покажут в школах, на предприятиях. Людям объяснят, что природа дошла до предела.
У меня не хватает мужества ей ответить, она слишком упряма. Я вырываю клочок травы и бросаю его в воздух. Былинки летят в сторону бухты. Я хожу по палатке и собираю кое-какие вещи.
– Мы немедленно уберемся отсюда и пойдем к хижине.
– Мы?
– Надо уходить. Рано или поздно они войдут и в этот лагерь и сожрут нас. Ветер подходящий, еще темно. Я помогу тебе, у нас все получится.
Габриэль качает головой со слезами на глазах. Я присаживаюсь перед ней на корточки:
– Мы больше ничего не можем для них сделать. Пожалуйста, не отпускай меня одного.
Габриэль стискивает пальцами свой спальник:
– Я все время буду тормозить тебя. Вдвоем у нас нет шансов. Ступай один и возвращайся за мной вместе с Уорреном.
Я долго колеблюсь и наконец принимаю решение. Надеваю теплую куртку, обуваюсь, кладу в карман фонарь. Вкладываю два наших газовых баллончика в руки жены.
– А тебе? – слабо возражает она.
– Я выпутаюсь. Если они накинутся, целься в нос, не в глаза.
Я нежно целую ее, прижимаю к себе.
– Мы продержались двадцать пять лет, – говорит она, – и мы все еще здесь, ты и я.
– Ты и я…
– Все обойдется.
Габриэль всегда хотела умереть вместе со своими медведями, она никогда этого не говорила, но я знаю уже очень давно. Мне страшно не хочется оставлять ее, но я хочу ее спасти. Вырвать из их когтей. У нас мало времени.
Я выхожу, прячусь за палаткой и пролезаю между двумя горизонтально натянутыми проводами ограды. Ветер сильный, но переменный, он то кружит вихрем, то хлещет меня по лицу, то сбоку. Я бегу так быстро, как только позволяют мои усталые ноги, оглядываюсь, проверяя, не преследуют ли меня медведи. Кажется, получилось. Я добираюсь до бухты, поднимаюсь к реке, перехожу на другой берег. Бурные волны леденят меня до самых колен. Последний раз оборачиваюсь на луг, вижу подмигивающий огонек камеры, снимающей в инфракрасном свете.
Чертов ветер меняет направление, теперь он дует мне в лицо. Не знаю, достаточно ли он силен, чтобы донести мой запах до медведей, но я ускоряю шаг. С включенным фонариком я продираюсь сквозь деревья, путаясь в переплетении мертвых ветвей и папоротников. Мое усталое сердце рвется из груди, я думаю о Габриэль, оставшейся в палатке.
Любой ценой мы должны вернуться за ней, вооружившись ружьями, еще до восхода солнца.
Где-то далеко впереди слышатся всплески. Я уже отошел далеко, этот маленький поток обозначает половину пути. Он совсем неглубок, мы с Габриэль перебирались практически вброд, почти не замочив ног, когда приходили на территорию гризли или уходили с нее. Но по мере приближения я слышу странный шум. Напоминающий аплодисменты…
От этих странных хлопков у меня сжимается горло, я освещаю фонарем поверхность воды: она похожа на серебряное море. Я не верю своим глазам: там тысячи лососей, попавших в ловушку на мелководье, зажатых между скалистыми берегами и не имеющих возможности развернуться – такое их множество. Только нескольким удается проскользнуть, а остальные бьются и подыхают, наваленные грудами, с раскрытыми пастями. Гибнущие от собственного количества. Они поднялись по слишком узкому и неглубокому потоку, всего в нескольких километрах от нашего лагеря.
С одной стороны – наши гризли, подыхающие от голода, а с другой – пропадающая пища.
Изобилие, убивающее точно так же, как и нехватка.
Мне хочется умереть вместе с этими несчастными животинами, которых подвел разладившийся инстинкт и не сработавшие гены – из-за человеческого безумия. У меня вырывается крик отчаяния, я бросаюсь в воду и начинаю десятками выкидывать рыбы на берег, пытаясь расчистить дорогу другим. Я сыт по горло своим невмешательством, они агонизируют из-за нас, это не вина природы, и самой ей не справиться. Но место, которое мне удается освободить, тут же заполняется другими рыбами, еще более крупными.
Сдавшись и признав безнадежность попытки, я продолжаю путь, цепляясь за мысли о жене. Я хочу ее спасти, и мы вместе уедем куда-нибудь. Я не желаю возвращаться в город, читать их газеты, слушать их радио. Я хочу окончить свои дни вдали от всего этого, на природе. В покое.