возь этот огромный тоннель, откуда как будто бы вырывается сквозняк: я чувствую, как мне в щиток дует ветер.
– Здесь как в аду, – говорит Смит. – Давай-ка свалим отсюда.
Она медленно разворачивается и отправляется в обратный путь. Я поступаю так же.
Оказавшись снаружи, она в отчаянии бросает свою жестяную банку, та раскрывается, и из нее высыпаются собранные несколько минут назад камешки. От яркого света зрачки голубых глаз Смит становятся крошечными, как булавочные головки. Мы возвращаемся к нашему транспортному средству. По дороге я спрашиваю, есть ли у нее какие-нибудь соображения насчет того, что могло случиться с саламандрами. Болезнь? Вирус? Что-то еще?
– Понятия не имею, – отвечает она. – Но это ужасно, и лучше нам не приносить эти камни в купол.
Бортовой журнал, день 120-й
Дорогой журнал,
спустя неделю после нашей жуткой находки в гроте Уотсон и Джонсон пешком исследовали окрестности базы. И менее чем за час обнаружили в тени скал еще девять засохших, обуглившихся на солнце трупов саламандр. Один из них находился всего в нескольких метрах от наружных стенок Литл-Бокса.
Джонсон приказал ни к чему не прикасаться и изложил проблему Льюису. Учитывая нашу находку в гроте, более чем в тринадцати километрах отсюда, Уотсон не видит иной причины, кроме вируса или бактерии, способной быстро распространяться и в рекордные сроки истреблять популяцию саламандр. Что-то вроде птичьего гриппа, версия зверушек пустыни. Уотсон информирует нашего референта, что надо бы оповестить санитарные службы страны. Льюис не желает ставить миссию под угрозу. Поэтому предлагает прекратить выходы и оставаться взаперти в куполе до нового распоряжения. И просит Джонсона следить за тем, чтобы его рекомендации соблюдались: больше никаких разведок.
– Послушайте меня, Льюис, – рявкает Оппенгеймер прямо в микрофон, – видимо, Уотсон высказалась недостаточно ясно! Дохлые зверушки – в двух дюймах от нашего купола и почти повсюду в этой чертовой пустыне. Так что предупредите чилийцев или придите и заберите эти скелеты, чтобы как можно скорее исследовать их. У меня нет ни малейшего желания подцепить какую-нибудь дрянь. Ствол, поломка, мертвые животные – я на это не подписывался, о’кей? Иначе, я вам гарантирую, дело кончится плохо. И прекратите изображать глухого, отвечать на наши вопросы молчанием или своим излюбленным «я уточню». На сей раз так не пойдет.
Продолжая что-то бубнить, он отрывается от микрофона и запирается у себя в спальне. Уотсон первая возвращается на рабочее место. Остальные следуют ее примеру. У Джонсона суровый вид, он избегает встречаться с нами взглядом и явно не имеет желания разговаривать. Может, он в курсе чего-то, что мне неведомо? Узнать невозможно. Некоторое время он неподвижно сидит за своим столом, а затем втыкает в цветочный горшок рядом с компьютером маленький американский флажок.
Завтра в Америке выборы.
День 122-й
6:55. Все, кроме Оппенгеймера, сгрудились вокруг радио в ожидании узнать имя нового президента Соединенных Штатов. Джонсон и Смит плечом к плечу приникли к экрану; они явно волнуются. Я разглядываю лица, позы, вижу общее нетерпение перед приемником и вспоминаю своего отца, когда я был еще ребенком, задолго до появления Интернета и мобильных телефонов. Таких моментов, когда уже само остановившееся время доставляет удовольствие, в нашем мире, где надо получить все и сразу, больше не существует.
Семь часов. Потрескивание. Женский голос:
Взгляд на мир 9 ноября 2016 года.
Иберийская рысь официально объявлена вымирающим видом.
Австралия: семья с четырьмя детьми застрелена в Ньюкасле.
Франция: рост ограблений в сельской местности на 24 % по сравнению с 2015 годом.
Население Земли только что превысило семь с половиной миллиардов человек.
Новые испытания водородной бомбы в Северной Корее. Хиллари Клинтон избрана сорок пятым президентом Соединенных Штатов.
До завтра, команда.
Джонсон и Смит ликуют, а потом хлопают по нашим подставленным ладоням. Краткий миг всеобщего ликования. В одиночестве сидя за столом в кухне и не сводя глаз с фотографии сына, Оппенгеймер ложками заглатывает восстановленный творог.
– Ну что, Оппенгеймер, видишь! Американский народ не столь дебилен, как ты думал! Прости, но тебе придется еще несколько месяцев терпеть меня.
В ответ Оппенгеймер показывает Джонсону средний палец и выходит из кухни. Он возвращается к своим платам, а я иду в ванную.
Избрание Клинтон – это хорошая новость: первой мировой державой не будет руководить больной человек, способный предать нашу планету огню и мечу. И вдруг я слышу крики Уотсон. Она срочно зовет нас.
Завернувшись в полотенце, я бегу на ее зов. Уотсон так и осталась возле приемника, мы собираемся вокруг столика. Сквозь помехи мы различаем мужской голос, тонущий в потрескивании и мировых новостях, которые по-прежнему читает дикторша. Хотя на экране сплошная рябь, можно все-таки различить лицо. Мне кажется, это мужчина.
Население… «Мэй-дэй»![6] «Мэй-дэй»!… планеты только что… умерли… превысило… Все умерли. Пожалуйста… семь с половиной миллиардов… Если меня кто-то слышит… обезумел… Шшш… На помощь!.. человек… Шшш…
Новые испытания водородной бомбы в Северной Корее. Хиллари Клинтон избрана сорок пятым президентом Соединенных Штатов.
До завтра, команда.
Новости непрерывно повторяются по кругу, но помехи пропали, а экран погас. Приложив палец к губам, Джонсон призывает к молчанию. Мы переглядываемся, не открывая рта, и ждем пять минут, до восьми часов. Приемник молчит. Я встречаюсь глазами с Уотсон.
– До того, как мы все пришли, было не так много помех? Ты что-нибудь поняла?
– Нет, – отвечает Уотсон. – Постоянно повторялось это: «мэй-дэй», «мэй-дэй». Мне показалось, я расслышала слово «экипаж». И…
В сомнении она проводит пальцами по губам.
– И что?
– Перед самым вашим приходом в какой-то момент экран не так рябил. И… мне показалось, я различила логотип НАСА. Вроде как в кабинете Льюиса. На заднем плане, крупно.
– Ты уверена?
– Я… это было очень неотчетливо. Но думаю, да.
Оппенгеймер принимается нервно ходить из угла в угол:
– Тот, кто отправил это сообщение, вступил во взаимодействие с нашей системой, – объясняет он. – Это означает, что он подключился к нашей частоте.
– Специально?
– Понятия не имею, главное – что он где-то недалеко. Он передает на нашей частоте, мы находимся на пути его сигнала и улавливаем его обрывки. Это не самолет и не корабль, они не передают на этих частотах. Кто сегодня передает «мэй-дэй»?
– Я бы послал «мэй-дэй», если бы мне надо было позвать на помощь. Ты говоришь, он где-то недалеко… А конкретнее?..
– Не знаю… Километров тридцать, пятьдесят… Может, он в этой пустыне. Если это действительно НАСА, то какого черта?..
Я вспоминаю парней в комбинезонах, которые приезжали заполнять наш резервуар. Робот Хронос наталкивается на наши ноги, меняет направление и удаляется. Пэтиссон хочет что-то сказать, но Оппенгеймер тычет пальцем в ее сторону:
– Только не говори мне про тест.
Джонсон отправляет сообщение, чтобы проинформировать Льюиса о том, что только что произошло. Я слышу, как он описывает ситуацию, и с трудом в это верю. Некий экипаж, который отправляет сигнал SOS посреди пустыни? Безумие какое-то, мне кажется, это кошмарный сон. В том сообщении я слышал слово «умер». Много раз. Кто умер? Что случилось?
Спустя час появляется лицо нашего референта. Он преспокойно сидит у себя в кабинете и сообщает нам, что спутники не зафиксировали поблизости от нас ничего аномального. Никто в НАСА не перехватил подобного сигнала бедствия. Уотсон не сводит глаз с экрана. Когда Льюис прерывает сеанс связи, она убеждена: это был тот самый логотип НАСА, помещенный в том самом месте. Как если бы сигнал SOS был послан из кабинета нашего референта.
В боксе сингулярности я, используя тайный шифр, спрашиваю у Элен, знает ли она что-нибудь о разыгравшейся в Чили драме с НАСА или о том месте, где мы находимся. Чуть позже она отвечает, что ничего не нашла: все новости сосредоточены на избрании Хиллари Клинтон.
Несмотря на окружающий маразм, в тот вечер за ужином Джонсон пытается стимулировать нашу команду: реализация проектов идет в хорошем темпе, потребление ресурсов не превышает норму, нет поводов беспокоиться о здоровье. Чуть больше чем через две недели резервуары воды снова будут заполнены. Иными словами, можно быть почти уверенными, что все в порядке.
Но достаточно послушать Оппенгеймера, который разговаривает сам с собой по ночам. Понаблюдать за Уотсон, не спускающей глаз с трупа саламандры, превращенного неумолимым солнцем в скелет. Или же за Пэтиссон, которая убеждена, что за всеми нашими проблемами стоит НАСА с его единственной целью – тестировать нас. А тут еще это достойное фильма ужасов сообщение о бедствии, в котором говорится об экипаже и смертях.
Нет, на самом деле все плохо.
День 140-й
День доставки воды. Резервуар почти высох. Из десяти с половиной тысяч литров нам остается всего четыре литра драгоценной влаги, которую мы перелили в три бутылки. В восемь часов иллюминаторы были задраены, и мы все ждали наполнения резервуара около девяти, как и семьдесят дней назад. Но вот уже девятнадцать часов, и по-прежнему ничего. Невзирая на возражения Джонсона, Оппенгеймер сорвал все заслонки и устроился возле одного из круглых окошек, чтобы наблюдать. Шеф махнул рукой – лишь бы не подливать масла в огонь.
Я заперся в боксе сингулярности – мне уже несколько дней было не по себе. Происходит что-то необъяснимое – плюс еще одна странность. Через неделю после американских выборов была годовщина нашего с Элен знакомства. Я поздравил жену и попросил прислать мне ее фотографию в том месте, где мы познакомились, – в парке, который находится в пяти минутах ходьбы от дома. Она ответила, что у Натана сильный насморк, она не может выйти и пошлет фотографию позже, когда ему станет лучше. Про этот насморк она говорила мне впервые.