— По очереди поцелуй в лоб бабу Машу и маму, — раздался над ухом голос бабушки Кати из большого города.
Как сомнамбула я двинулся к гробу, в котором лежала бабушка, и поцеловал ее в лоб.
Теперь, чтобы поцеловать маму, мне нужно было обойти гробы. Я не знал, как это сделать. Мой дед двумя руками взял меня за плечи и подвел к маме.
Я наклонился к человеку, дороже которого у меня не было. На моей шапочке по-чешски было написано: «Bud fit». «Будь здоров». Эту шапочку среди многих других вещей привез отец, когда ездил в составе советской делегации на чемпионат мира по хоккею в Прагу. «Будь здоров». Как же безумно это выглядело со стороны, если кто знал чешский.
Я качнулся и притронулся к маминому лицу губами. Мама уже не пахла мамой. От нее исходил странный запах, который я впервые почувствовал, войдя в дом священника Михаила. Я не знал источник этого запаха, но решил вцепиться в него зубами, чтобы унести с собой. Это был последний запах моей мамы.
Очнулся я во все той же палате.
Моя кровать напротив входа, справа — тумбочка. Ни стола, ни стульев. Слева окно с решеткой. Дверь без замка. Пахнет чистотой.
— Кушать хочешь? — ласково спросила меня медсестра, вся в белом.
Я бросил на нее взгляд, который даже мне показался пустым.
Я замолчал.
Нет, это не была забастовка или мой ответ Богу отца Михаила. Я замолчал потому, что утратил способность говорить. Последний раз я слышал свой голос, когда задавал вопрос отцу.
Ни одноклассники, ни друзья семьи, ни Сашка, который уходил из моей палаты вечером и приходил сразу после уроков, ни даже отец с бабушкой не могли заставить меня произнести хотя бы слово. Я молчал, словно в этом крылась истина моего сегодняшнего состояния, непостижимая для окружающих, непонятная им, но ясная для меня настолько, что говорить было не о чем.
Но за два дня до выписки случилось невероятное. Дверь скрипнула точно так же, как и тысячу раз прежде, и я подскочил на кровати. Каждую минуту, любую секунду своего существования на этой пустой планете я ждал появления мамы. Вопреки здравому смыслу, всему увиденному и услышанному, собственному разуму. Так ждал свою маму в далеком сорок седьмом году мой отец. Он дождался, значит, смогу и я. Все говорят, что я похож на своего отца как две капли воды. Так почему же у меня не должно получиться то, что вышло у него?
Дверь распахнулась, и на пороге появилась Галка.
Со слезами на глазах, растрепанная, озабоченная — прежняя, она бежала ко мне. Халат слетел с ее плеч и остался на полу как молоко, вылившееся из бидона.
— Галка… — пробормотал я и впервые за много дней услышал свой голос. — Галка!
— Молчи, — прошептала она и зажала мне рот ладошкой. — У нас нет времени. Я прокралась к тебе обманом. Меня скоро обнаружат, и тогда я не успею сказать главного.
— Ты была дома? Там с ума сходят…
— Молчи и слушай! — Она рассердилась, но тут же обмякла, и по щекам ее покатились слезинки. — Я все знаю. Мне так жаль…
— Поцелуй меня, — попросил я.
Она прижала ладошки к моим щекам и впилась губами в мои. Я снова чувствовал этот чарующий, ни с чем не сравнимый аромат лавра. Словно вернулось прошлое…
— Сейчас я снова уеду, — заговорила она, часто дыша. — Я живу в большом городе, учусь. Обо мне не беспокойся. Я просто прошу тебя об одном. Вылечись скорее, подрасти и найди меня. Разыщи в большом городе, когда вырастешь! Во что бы то ни стало — найди!
Меня обдало жаром, вспотели ладони.
— А я тебя люблю, всегда любила и буду любить. Помнишь, ты рассказывал мне о тамплиерах и магистре де Моле?
— «Что бы ни случилось…»
— Да! Да!.. Что бы ни случилось, я буду любить тебя одного. И умоляю, найди меня. Сколько бы лет на это ни ушло.
В коридоре раздались шаги.
Она прильнула ко мне в последний раз, жарко поцеловала в лоб и губы.
— Девушка?.. — Мой лечащий врач был крайне удивлен происходящим.
— Я уже ухожу, — пообещала Галка, поднимая с пола халат.
Она тут же сдержала свое слово.
Через полчаса пришел Сашка, принес пряников и кулек конфет «Осенние». По-хозяйски затолкав подарки в мою тумбочку, он уселся на кровать рядом со мной.
— Рыба пошла. Вчера вот такого судака вытащил. — Он показал, какого именно. — Как голова?
Я дал ему знак наклониться.
— Ты помнишь, мы договаривались с тобой пойти на реку, а я не пришел?
— Конечно, помню, свин.
— Так вот, я на «К-700» катался.
— Врешь поди? — с сомнением в голосе спросил Сашка.
— Водитель предложил прокатиться. — Я рассказал Сашке историю от начала до конца. — Этот самый мужик сидел за рулем «К-700», который нас… ну, переехал.
Сашка выпучил глаза.
— Кто еще об этом знает?
— Это не все. Этот самый водитель и убивает наших пацанов.
Сашка перестал теребить рукав.
— Я еще раз спрашиваю, как голова?
— Почему ты мне не веришь? — вскипел я, чувствуя, как лоб и затылок охватывал стальной обруч боли. — Вспомни, мы видели сами, и милиционеры потом говорили, что у каждого места преступления был отпечаток резинового сапога с дыркой! Зови ко мне того, кто дело расследует!
— Чтобы меня дома выпороли?
— Никто не выпорет, наоборот, похвалят.
Я вилял, точно зная, что если его и похвалят, то сначала как следует выпорют.
— Отец знает? — подумав, спросил Сашка.
— Пока нет. Я ему не рассказывал. Потом это случилось… Но он-то тебя точно бранить не будет. А меня сейчас пороть нельзя, я больной.
Пришли, конечно, все, даже те люди, которых я увидеть не ожидал. Следователь, его помощник, Сашка и наши отцы. Не хватало только священника отца Михаила и деда Фильки.
— Осталось найти резиновые сапоги, один из которых с дырой, провести экспертизу и раскрыть преступление, — выслушав меня, заключил следователь.
Свою иронию при этом он выразил так, чтобы она и до меня, малолетнего, дошла.
— Их не надо искать.
Следователь, мужчина с крючковатым носом и седыми висками, круглыми, как у голубя, глазами посмотрел на своего помощника.
— Я знаю, где сапоги. Он бросил их за водительское сиденье в «К-700».
Оставив папку на стуле, следователь вышел. Отсутствовал он минут пять.
За это время отец успел спросить меня:
— Что еще я не знаю?
Дядя Саша хмыкнул и сказал:
— Эти двое много чего знают, только их как следует расспрашивать надо.
С ремнем в руке, надо полагать. Именно это он и имел в виду.
Вернувшись, следователь оседлал стул, глянул на меня ласково, как на теленка, потом спросил:
— Сынок, а ты сейчас не пытаешься заставить дядю водителя ответить за беду, которую он вам причинил не по своей воле?
Экспертиза установила, что в аварии на федеральной трассе водитель «К-700» не был виновен. Производя экстренное торможение, он сделал все возможное для предотвращения катастрофы. Отец мой тоже не виновен, потому что той же экспертизой был установлен отказ системы рулевого управления. Никто не виноват. Бог отца Михаила, конечно, тоже. Сейчас следователь думал, что я хотел затащить водителя в тюрьму если не через парадное крыльцо, так через запасный выход.
— Это он убил мальчиков, — стиснув зубы, настойчиво произнес я.
— Доказательства?
— Сапоги и колючая проволока. Если сапоги он обменял на водку, то тот же самый солдат мог вынести ему и колючую проволоку.
Сашкин отец уважительно кивнул и тронул моего за руку.
Следователь только улыбнулся и заметил:
— Ну, проволоку можно взять где угодно. Мы выяснили, что все обрывки изготовлены из разных видов стали. — Он посмотрел на моего отца. — То есть, как вы понимаете, они не из одного мотка. — Кстати, мы попросили людей, у кого во дворах есть «колючка», проверить ее наличие. Все на месте. Значит, убийца берет проволоку за пределами города. Он настолько же не глуп, насколько бесчеловечен, этот убийца.
— Значит, он имеет возможность часто выезжать за город? — уточнил отец.
— Таких людей много. Водители, работающие в магазинах, например. Да мало ли кто. — Крючконосый следователь посмотрел на отца с упреком в глазах, почти обидчиво. — Пацан-то ладно, но вы?.. Мы эту версию обязательно проверим. Как уже сто пятьдесят других прокрутили.
Через открытое окно я услышал визг тормозов «уазика», остановившегося у крыльца больницы. Так умеет визжать только эта машина, настоящая истеричка. Еще через минуту в палату вошел мужчина лет тридцати, может, чуть больше, но явно не ровесник отца, младше.
— Говори, — разрешил следователь. — Как ни странно это звучит, но тут все свои.
— Товарищ полковник, я внимательно изучил протокол осмотра места происшествия, составленный после столкновения «Москвича» и «К-700». Резиновые сапоги в протоколе не значатся.
— Зачем в том протоколе было указывать резиновые сапоги? — изумился отец, но даже мне было ясно, что старательный исполнитель тупит. — С чего бы ГАИ указывала сапоги? Там и без них было что описывать!
— Он понял, что я буду жить, значит, останусь свидетелем, и выбросил их из кабины! — вскричал я, чувствуя, как от разочарований поднимается температура.
— Зато зеленые сапоги, где правый с трещиной на каблуке, обнаружены среди вещей цыган в их таборе, — спокойно проговорил приехавший человек.
— В таборе?.. — Я изумился так, что потерял дар речи.
— Мы проезжали мимо и заметили, что цыгане свои шмотки ворошат у дороги, — рассказывал приехавший человек не мне, а следователю. — Один из моих сотрудников заметил, что на земле валялся сапог с глубоким протектором, очень уж похожий на тот, что мы ищем. Мы тормознули, придержали. Нашли и второй сапожок. С трещиной на весь каблук. Можно проводить экспертизу, тут хлебом не корми — тот самый!
— В общем, выяснили, — закончил следователь. — Ребята, будут еще мысли — немедленно приходите.
Уже в коридоре я услышал:
— Связаться с воинской частью в областном центре! Мне нужна блокада цыганского поселка. Всех, кого сегодня задержали из цыган, — ко мне. Сапоги опечатать и отправить в город…