— Появление в четыреста двадцать третьей палате гостя — это что-то вроде явления Христа народу.
Коротким взмахом руки я попрощался с докторами и покинул это славное местечко. До палаты — десяток шагов.
Я вошел и остановился. Шесть кроватей в два ряда. Воздух, пропитанный миазмами. Под каждой кроватью емкости, наполненные фекалиями и мочой. Шестеро горемык в положении лежа. Кто без ног, кто без пальцев на обеих руках. У одного на бритой голове виднелись два длинных, словно по лекалу исполненных, шрама от оперативных вмешательств. Глаза есть у всех, взгляда нет ни у одного.
Эти шестеро очень похожи на горшки с посаженными и позабытыми растениями. Данные автоматы по производству нечистот никого не интересовали в этой больнице, своем последнем приюте. Даже неизвестно было, придет ли сегодня кто-нибудь, чтобы вынести из палаты их параши. Организмы, оставленные умирать из соображений гуманизма не на улице, а в больнице, вынутые из социальной среды. Я рассуждал так не потому, что не имел представления о добре и зле. Я просто описываю сейчас то, что видел так, как оно было на самом деле.
Меня интересовал только один. Вот этот. Безногий, с вывалившимся поверх простыни членом, в который был вставлен катетер. Он уже не мог мочиться сам, жидкость выводилась из него принудительно.
Очки его, кажется, не изменились с той поры. Только теперь толстые, требующие шлифовки линзы держались не на дужках, а на резинке от трусов.
Придвинув ногой стул, я нащупал в кармане нож, завернул полы пальто так, чтобы причинить им как можно меньше ущерба, и сел рядом с ним.
Сколько ему сейчас? Шестьдесят? Семьдесят?
Мы смотрели друг другу в глаза достаточно долго, чтобы он увидел связь между нами.
— Ты узнал меня, — облегченно произнес я. — Я вижу это.
Он пожевал губами и издал какой-то звук. Кажется, отрыгнул. Или ответил: «Да». Какая разница. Главное, он меня узнал. Не могу сказать, по каким приметам. Я сейчас очень не похож на того рыжего восьмилетнего мальчика, но он узнал. Если он и не припомнил мои приметы, то его инстинкт вряд ли утратил способность бояться неожиданных встреч.
— Сколько ты жил в страхе? — тихо спросил я. — И жил ли вообще?
Я вынул руку из кармана и нажал на кнопку. Тугая пружина мгновенно выбросила из рукоятки швейцарского ножа острое как бритва лезвие.
Он не увидел это, а услышал. Я все понял по зрачкам, свернувшимся за линзами.
— Гадкая падаль, ты изувечил и развешал на березах четверых детей, — глядя мимо него в окно, я произносил слова, пытаясь до краев наполнить их смыслом. — Тридцать два года. Невероятно. Тридцать два года я жил в надежде на встречу с тобой, а ты — на то, что никто так ничего и не докажет.
— Какая бредятина, — проговорил он грудным голосом еще человека, но уже не жильца.
— Разве? — Я улыбнулся. — Ты обречен.
— У тебя есть для меня еще какие-то хорошие новости? — Он закашлялся и с трудом перевел дух.
— Разве появление правосудия не хорошая для тебя новость?
Он долго и старательно разглядывал меня, шевеля огромными, налитыми кровью белками.
— Ты тот мальчишка, которого я катал на тракторе, да?
— Тот самый, которого ты хотел прикончить в спортзале.
— Разве тебя, рыжего, спутаешь с кем?.. До сих пор горишь как костер.
Он опустил голову и посмотрел на лезвие. Чтобы ему было понятнее, я повернул его. Солнечный луч отразился от ножа и ударил калеку по глазам. Я вдруг заметил, что он в раздумьях.
— Каком спортзале?..
Тварь!.. Меня тошнило уже не только от здешних запахов.
— Ты хоть знаешь, что вместо тебя казнили человека? По приговору суда поставили к стенке, убили ни в чем не повинного цыгана. Ты знаешь?.. Его звали Харман!
Он молчал долго. Что-то обдумывал. Уж не сценарий ли спектакля, который мог бы отвести от него беду?
— Делай то, зачем пришел.
Наверное, он не смог ничего придумать. Когда бывший тракторист выдавил это из себя, на меня словно кто-то дунул из выгребной ямы. Поморщившись от вони, я не сводил с него глаз.
— Наконец-то появилась возможность миновать ад, — хрипел он. — Я ждал… я все эти годы молил, чтобы кто-то из родителей этих щенков пришел и пролил мою кровь. Но они тупы до безобразия. Даже не ищут!.. Моя смерть от твоего ножа — искупление.
— Ответь мне только на один вопрос, — попросил я.
— Ну?.. — простонал он, и лучше бы я не спрашивал, потому что дышать было уже невозможно.
Кажется, во время разговора этот тип умудрился еще и сходить под себя.
— Зачем?
Некоторое время он лежал молча, а потом вдруг улыбнулся, как тогда, в кабине «К-700».
— Я цыган ненавижу.
— Ты не цыган ненавидишь! Ты просто больной сукин сын. Твоя история о похищенной сестре — ложь.
Он снова улыбнулся, демонстрируя неровный ряд зубов.
Надо же. Одного-двух всего-то и не хватает. Почти все сохранил. А у меня на пятнадцати протезы.
— Ну, скорей же! — издевательски заторопил он меня. — Сюда редко заходят. Сделаешь дело и уходи спокойно.
Я покачал головой.
— Как же ты жалок. С этим резиновым шлангом, торчащим из члена. Без ног, без будущего. С одним лишь прошлым. В очках — подзорных трубах, по локоть в крови, доживая свой век здесь, в зловонии. Как же ты жалок! — Я поднес лезвие к его левому уху. — Ты настолько мерзок, что мне хочется перерезать твое горло и сидеть здесь до тех пор, пока из тебя не выйдет последняя капля грязной крови.
— Давай. — Он посмотрел вверх и приготовился.
— Жалеть умеют все. — Я говорил и не узнавал свой голос. — Но я этому не обучен, тварь, вот в чем твоя проблема.
— Хватит болтать. Делай!..
— Искупления захотел? — Я покачал головой. — Боишься, что скоро прилетят мириады маленьких ужасных существ, подхватят тебя под руки и унесут туда, где ты не хотел бы оказаться? А смерть грешника от руки его несостоявшейся жертвы резко повышает шансы на полное прощение. — Я убрал нож от его уха, а из кармана пальто вынул яблоко. — Но тебе не повезло. Твой посетитель — милосердный человек.
Одним движением я рассек яблоко и положил половинки на грязную тумбочку.
— Тебе нужны витамины. Я попрошу сестру принести тебе второе одеяло.
Я поднялся и направился к выходу.
— Вернись! Иди назад, щенок!.. — прохрипел он в изнеможении.
Даже сейчас этот тракторист видел во мне того мальчишку, которого можно было без особых хлопот вздернуть на куске колючей проволоки.
Я вышел в коридор.
— Я специально убил твою мать! И тебя хотел, да мимо вышло! — спиной слышал я голос, дребезжащий, словно исходящий из треснувшего фагота.
Я прижался плечом к стене и закрыл глаза.
— Вернись и сделай то, что должен!
Он лгал. Ему нужно было сделать меня своим убийцей, раз уж в свое время не вышло наоборот. Он желает получить очищение, обвести меня вокруг пальца. Теперь я знаю, что это такое.
Я спустился по лестнице, вышел на улицу и стал жадно хватать ртом свежий воздух.
Уже сидя за рулем, я уронил голову на руль и разрыдался.
Я был пустой как ведро, водой из которого залили костер. Мне оставалось только дождаться, когда пустота заполнится той же водой, но уже чистой. Без осадка страха, боли и сомнений.
Выехав за пределы большого города, я остановился. Мою широкую дорогу, освещенную луной и фарами, пересекала другая, точно такая же. Темная жирная полоса перечеркивала мой путь. Машина, мягко урча двигателем, ждала моего решения.
Докурив сигарету, я выбросил ее в окно, включил передачу, сдвинулся с места и помчался. В открытое окно врывался ветер, наполненный ароматом застоявшихся лугов. Я дышал осенью и никак не мог ею насладиться. Мне было хорошо.
Пусть так будет и дальше.
Глава 22
— Пусть так будет и дальше, — повторил он и поднес к кончику сигареты огонек зажигалки.
Мой поезд прибывал на вокзал через полчаса. Имело смысл подняться и отправиться обживать временное гнездо — купе у туалета. Если бы поезд был проходящий, мне не пришлось бы ждать столько времени. Я заранее побеспокоился бы о билете. Но я понадеялся на отсутствие пассажиров, желающих сесть в состав, который формировался на вокзале этого города, и совершил ошибку. Так что хорошо, что мне досталось хотя бы это место на верхней полке. Впрочем, я не жалею о такой ошибке. Она сполна компенсировала мне все неудобства. Мне не хотелось уходить. Бутылка была пуста на три четверти, но меня останавливало вовсе не желание допить ее. Я хотел знать, что будет дальше.
— Вы выехали из большого города, — сказал я, тоже закуривая. — Когда это случилось?
— Три часа назад. Еще сто двадцать минут езды, и я увижу папу. Я давно уже грелся бы в его объятиях, но мне вдруг понадобилось выговориться.
— А вы были на кладбище большого города?
Он посмотрел на меня с удивлением, но потом, вспомнив, качнул головой и сказал:
— Могила существует, люди не лгали. Черный барон на белом коне. Правда, конь стал портиться. Из-за постоянного ремонта из аргамака он превратился в неизвестную науке породу. Но ничего не поделаешь, гранит долговечнее мрамора. Но не это главное. Важно не то, на чем ты сидишь, а кем являешься. Верно? — Он с прищуром посмотрел на меня из-за клубов сизого дыма.
Мой усталый собеседник был прав.
— Да, — сказал я, понимающе улыбаясь. — Это так. А я сейчас думаю, каким бы вы были, если бы не поездка на том тракторе. Что-то изменилось бы в вашем поведении, не так ли? Справедливость для вас выглядела бы иначе. Ничем-то вы не отличались бы от своих сограждан, охваченных приступом народного гнева. Значит, чтобы стать лучше, нужно пообщаться с убийцей. А сколько жителей вашего города не получили такую возможность? Так вправе ли вы осуждать их?
Он привалился к спинке стула, долго смотрел на стол и наконец-то произнес:
— Как верно вы заметили. Чтобы стать лучше, нужно пообщаться с убийцей… В восьмилетнем возрасте. С убийцей, который говорил так же, как и остальные жители города. Понять его суть. Интересно, сколько жителей моего города, которые были старше и прозорливее меня, общались с ним каждый день, оказались на это способны?