Генриетте за последние месяцы доводилось прозябать и в более худших условиях. Не говоря уже о том, что зачастую просто напросто нечего было жрать. Всё познаётся в сравнении. Поэтому ставшая её тюрьмой запылённая комната спустя какое-то время стала казаться девушке вполне себе приемлемым жильём. За шиворот не льёт, ветер до костей не пронизывает, под ногами не хлюпает. Плюс выданное чудовищным тюремщиком старое, латанное, но всё же толстое ватное одеяло. Очень неплохо. Да и пища, которой потчевал её Попрыгунчик, была сносной. По крайней мере, регулярной. И о воде не забывал. Так что замёрзнуть или умереть от жажды и голода ночной бабочке не грозило.
Так и привыкать начнёт! А привычка — это страшная вещь. И стоит ей привыкнуть к нынешнему заточению, как считай, что наполовину она проиграла. Привычка убивает стремление идти вперёд, преодолевать трудности. Привычка уничтожает волю и на корню губит любую борьбу. Зачем сражаться, когда можно спокойно довольствоваться малым? А то ещё не известно, на что нарвёшься! Вдруг огребёшь по голове? Так для чего усложнять себе жизнь? Лучше так, потихоньку. Жива вроде пока, ну и ладно. А дальше видно будет.
Она изо всех сил гнала прочь подобные мысли. Нет, ни за что. Она должна быть начеку. Всегда наготове. И при случае использовать любой шанс. Пол шансика, чтобы сбежать. В любой момент эта захламлённая кладовка может стать её могилой. Она зависит от настроения маньяка. Безумный мозг страшного преступника определяет, сколько она ещё проживёт и как. И нет никакой гарантии в том, что через несколько минут похитивший её подонок не вломится сюда, чтобы убить. Вот вам и привычки.
Попрыгун милостиво оставил зажжённым притулившийся у двери газовый рожок. И Генриетта радовалась желтоватому огоньку застеклённого фонарика как яркому жаркому солнцу. Приглушенный свет создавал хоть какой-то, но уют в её темнице. Правда, он порождал множество прячущихся по углам теней. Но Генриетта не боялась теней. Она давно поняла, что в этой жизни бояться больше остального нужно людей.
Как и обещал, Джек принёс ей ведро. «Надеюсь, ты не промахнёшься и не напрудишь лужу мимо» — сказал он, глумливо ухмыляясь ей в лицо. — «Мне бы не хотелось заставлять тебя вылизывать собственную мочу!» Генриетта покраснела от стыда как вареный рак. Но она была не в том положении, чтобы спорить. Без ведра ей точно никак! Так же Прыгун не преминул напомнить, чтобы она сидела тихо как мышка и не вздумала бузить. Иначе он не ручается за себя и свои кулаки. Бежать ей некуда, услышать её никто не услышит, и она должна молиться, чтобы с ним ничего не случилось, иначе сдохнет тут и успеет десять раз разложиться, пока её всё же по чистой случайности найдут лет эдак через пятьдесят.
Угрозы маньяка несли в себе совершенно определённый посыл. Генриетта не была дурочкой, чтобы не уметь читать между строк. Но какими бы угрозами не сыпал Попрыгунчик, он не мог запретить ей думать о побеге. Она не собиралась подыхать в этой затхлой норе. О нет. Не для того она едва ли не впервые в жизни решилась поднять голову и перестать прятаться на дне, уткнувшись носом в грязь. Нет. Безропотно подставляться под нож в планы Генриетты не входило никаким боком. Она что-нибудь придумает. Пусть она и совершила немало глупых поступков, но назвать её глупой как пробка мог только тот, кто её совершенно не знал.
Девушка сидела в углу комнаты на продавленном диванном пуфике, закутавшись в одеяло. Она не отрывала глаз от горевшего газового рожка. Огонёк освещал крепкие запертые двери. Там, за этими дверями, была свобода. Но что толку пялиться на них? Да хоть протри она взглядом дыру в двери, она от этого не откроется. Надеяться на то, что её кто-то ну совершенно случайно найдёт и спасёт, тоже не приходилось. Поимо прочего Генриетта знала, что сказок со счастливым концом в жизни тоже не бывает. Никто её не спасёт кроме неё самой. Поэтому она сидела, подтянув коленки к груди и думала. Под толстым одеялом было относительно тепло, в желудке ещё не переварился обед из куска свежего хлеба с сыром и колбасой. В комнате было тихо. Поэтому ничто не мешало ночной бабочке сидеть и думать. И слушать.
Любой посторонний шорох, любой необычный звук мог помочь ей. Всё что угодно, лишь бы разбавляло тишину. Самый незначительный шум извне, который подарил бы надежду. Чтобы спастись, она должна, сидя внутри, хотя бы приблизительно определить, где она находится. И тогда уже можно будет думать о дальнейших перспективах. Поэтому Генриетта сидела неподвижно, навострив уши и затаив дыхание. Конское ржание, скрип кареты, гудок паромобильного клаксона, свисток патрульного констебля, голос, крик, плач — всё что угодно.
Пока же Генриетта улавливала только шебуршание местных мышей и шорох скрывающихся от глаз тараканов. Вполне себе обычные звуки любой забитой запылённом скарбом кладовки, в которую хозяева заглядывают от силы раз в полгода, чтобы подбросить очередную отслужившую своё вещь…
Кстати о вещах. Генриетта вытянула шею и в который раз осмотрелась. Странно, она уже сидит тут не меньше суток, а так и не удосужилась как следует изучить своё узилище и покопаться в сваленном тут же скарбе. А ведь даже по вещам можно попытаться хоть примерно определить, где она находится. Выброшенные вещи много говорят о тех, кому принадлежали. Они могли рассказать о характере своих бывших хозяев, об их привычках и образе жизни… В её положении подобные знания могут оказаться весьма полезны. Должна же она, чёрт возьми, выяснить, в каком таком медвежьем углу и чьём доме находится эта вонючая конура, в которую её заточил Попрыгунчик!
Одно понятно точно, эта комната определённо находится внутри какого-то строения. Это не отдельно сложенный сарайчик, иначе бы хоть что-нибудь, но она бы уже услышала. Шум ветра, лай собаки, пение птиц. Что угодно. И в этой кладовке не было окон. К тому же, когда Джек в последний раз уходил, она увидела за дверью исчезающий из поля зрения её глаз такой же запылённый коридор, с протоптанной сапожищами маньяка дорожкой на полу. И уж точно, судя по газовому освещению, её тюрьма находится внутри городской черты. Вот только где?
Девушка поднялась на ноги, придерживая на плечах одеяло, и подошла к куче сваленного у стены житейского мусора. Отсюда же она вытащила пуфик, так своевременно спасший её задницу от холода бетонного пола. Ей повезло, пуфик валялся с краю, на самом виду. Вглубь остального присыпанного пылью и затянутого паутиной хлама она не совалась.
Очень быстро Генриетта поняла, что с наброшенным на плечи одеялом особо не повоюешь. С сожалением расставшись с согревающей накидкой, она присела на корточки и решительно закопалась в занимающий значительную часть комнаты бытовой мусор. Генриетта расположилась так, чтобы блеклый свет газового рожка хоть немного, но помогал ей. Брезгливо морщась, она щелчком отправила в полёт маленького паучка. Тот храбро восседал в центре паутины, сплетённой меж ножек продавленного стула. Девушка не любила насекомых, боялась их. Но сейчас преодолевала собственные давние страхи. Не букашек надо бояться, отнюдь не их…
Увлёкшись новым занятием, Генриетта даже потеряла счёт времени. Они увлечённо копошилась в хламе, не обращая больше ни на что внимания. Собственно, ей даже хотелось отвлечься, забыться. Но, не смотря ни на что, она не забывала об одном — о побеге. И все её мысли и стремления в данную минуту были нацелены на то, чтобы найти что-нибудь, способное помочь ей. Однако её плодотворные изыскания пока особым успехом не венчались…
В сторону были отложены после быстрого изучения и забракованные за явной ненадобностью следующие вещи: колченогий стул, забитая драными носками картонная коробка (Генриетта наморщила носик, торопливо закрывая крышку), сломанные настенные часы, разбитая оконная рама без стёкол, кусок замасленной тряпки, несколько перегоревших электрических лампочек, замызганная фуражка, изорванная, словно побывала в зубах тигра, книжка по истории Империи времён короля Виктора Второго… Генриетта отшвырнула в сторону пустую жестяную банку из-под леденцов и откинулась на пятки. Она горестно обвела взглядом свои сложенные во вторую кучу трофеи. Сплошь покрытый пылью никому не нужный мусор. Обрывки чьей то чужой жизни, остатки бытия неизвестных ей людей. И ничего, совершенно ничего полезного!!! Ничего, что можно было бы использовать для побега из этой проклятущей норы!!
Девушка яростно зарычала сквозь до боли стиснутые зубы и провела грязной рукой по лбу. Да перерой она весь оставшийся хлам и перепугай всех здешних тараканов, ничего она не добьётся! Она же врёт сама себе. Ну что тут может быть такого, что натолкнёт её на гениальную мысль, как отсюда свалить, что придаст ей сил одолеть чудовищного маньяка⁈ Что⁈
Ругнувшись под нос, Генриетта запустила пальцы в ещё одну картонную коробку, полную старых потускневших ёлочных игрушек. А ведь скоро Новый Год. Её сердце внезапно заныло. Рождество. Рождество, что она проведёт на улице. Нет, тут же поправилась девушка, в этом пыльном каменном мешке. И если она вообще доживёт до января, это уже будет большой удачей. По щеке Генриетты побежала слезинка.
— А-а-а-а!!!
Схватив коробку, девушка с криком швырнула её в стенку. Коробка врезалась в камень, а звон бьющегося хрупкого стекла в уши ночной бабочки. Закусив губу, чтобы окончательно не разреветься, Генриетта поднялась на ноги. Под коленки она подложила найденную почти сразу пропылённую фуражку с покрытой слоем грязи бронзовой кокардой. Повертев фуражку в руках, Генриетта решила, что от этой штуки толку то точно никакого не будет. Размахнувшись, чтобы швырнуть фуражку куда подальше, она вдруг замерла. В куче хлама что-то тускло блеснуло. Девушка медленно нагнулась и подняла с пола несколько круглых тяжёленьких штучек. Да это же пуговицы! Обычные пуговицы.
Девушка учащённо задышала. Да нет, не обычные. Что-то подсказывало ей, что она нашла, пожалуй, действительно что-то стоящее. Сжимая в кулачке добычу, Генриетта подошла к газовому рожку. Ей захотелось изучить эти пуговицы с самым большим тщанием, словно от этого зависела её жизнь. Всего пуговиц было четыре. Не исключено, что в паутинных залежах выброшенного скарба были ещё такие же. Бронзовые, с одинаковым лицевым рисунком, увесистые. И что-то сильно ей напоминающие. И рисунок такой интересный. Девушка поднесла одну из пуговиц почти к самому носу. Птица. На бронзе было выбито изображение птицы. Кажется, чайки. Ну и что тут такого?