Невидимка понял, что он шепчет и сказал:
— Сынок, молитвы тебе не понадобятся. Господь и так всё видит. Мы сейчас близки к нему, как никогда.
Аткинс придирчиво осмотрел инструменты. Он всегда говорил, что внимательность и дотошность — лучшие друзья любого творческого человека. Старая добрая пословица гласила — семь раз отмерь, один отрежь. Он был готов отмерять двадцать раз, но и отрезать не меньше.
Операционная палата просто сияла холодной кристальной чистотой. Безжизненный свет специальных ламп отражался от блестящего начищенного металла и стекла. Не пылинки и не соринки. Здесь, в этой комнате, даже микробам нечего было делать. Работающие тут люди знали, что заметь директор поликлиники хоть самое маленькое пятнышко грязи на полу или каком-нибудь приборе, и отвечающий за уборку разиня тут же окажется на операционном столе взамен подопытного.
Разумеется, наличие в Мерсифэйт этой палаты и смежной с ней лаборатории находилось под большим секретом. Кроме весьма ограниченного круга лиц, никто и близко не догадывался, что в больнице имеются такие комнаты и такое оборудование. Да окажись в этих стерильных стенах кто-нибудь из городского совета или ассоциации андерских врачей, и у них к Аткинсу сразу же возникнет множество крайне неприятных вопросов. Очень многие из имеющихся в распоряжении психиатра инструментов вот уже без малого полсотни лет находились под запретом. Гуманность по отношению к пациентам, никаких несанкционированных опытов, запрет на ряд испытаний. И при этом любой член городского совета, не колеблясь, переступит через приползшего к ступеням парламента нищего.
Аткинс мысленно рассмеялся. Ах, Империя, государство невероятных парадоксов! Он любил свою страну. Ему не нравились установленные в ней порядки. Иногда Аткинс задумывался, как бы сложилась его карьера, да и жизнь в целом, если бы к исследованиям и опытам над людьми относились чуточку попроще, как в старые добрые времена? Стал бы он тогда связываться с наивными глупцами из Форгентума, подмазывать кое-кого из вышестоящих чиновников и прятаться в собственной поликлинике? Наверняка нет и ещё раз нет! Он бы добился того, к чему стремился, гораздо раньше и затратив при этом намного меньше усилий и денег.
Жаловаться на превратности судьбы было не в принципах главы Мерсифэйт. Он привык лично брать своё. Да, он многое скрывал, лавировал в мутной воде современного мироустройства, как хитрая щука, прикидывающаяся безобидным пескариком. Он частенько наступал на собственное эго в угоду общественному мнению. Но разве он когда-нибудь хоть на шаг отступил от намеченной цели?
Доктор Аткинс считал, что всеми живыми существами на земле движет некая цель. Только у всех она разная. Животные хотят спариваться, жрать и вести вольный образ жизни. Сильные пожирают слабых. Слабые бегут от сильных. Люди… Люди были точными копиями животных. Во многом похожими на зверей. Те же повадки, та же натура. Люди хотели того же и с наименьшими усилиями. Только люди были хуже, много хуже братьев своих меньших. Животные подчинялись заложенным в них природой инстинктам. Они были неразумны и бессловесны. Человек же, встав на высшую ступень эволюции, по своей сути недалеко ушёл от зверя.
Сильный пожирает слабого, слабый бежит от сильного. Разве не в таком мире они живут? Абрахам знал об этом не понаслышке. Но человеком ещё движет жажда власти и денег. Стремление разрушать и убивать. Он же хотел творить. Он хотел создавать. К сожалению, его устремления для многих оставались совершенно непонятными, богохульными, негуманными. Ха! Аткинса всегда поражало, насколько лицемерным может быть общество. Общество, в котором не стесняются покрывать детские притоны для богатых извращенцев и продают в рабство себе подобных. Становилось порою смешно. Но за смехом всегда проступали слёзы.
Иногда Аткинс задумывался, а кем же был Господь бог, создавая этот такой несовершенный и престранный мир. И думал, что нашёл ответ. Очень просто. Господь был творцом. И не был застрахован от ошибок. Аткинс считал себя апостолом божьим, способным в дальнейшем сравниться с создателем. Он тоже творил. И он так же хотел изменить мир к лучшему.
К Аткинсу подошёл высокий человек в белоснежном халате, шапочке, с натянутой на лицо стерильной повязкой. Руперт Лоутон, блестящий хирург, с громким скандалом уволенный из Королевского госпиталя несколько лет назад. Лоутон мог на спор, с завязанными глазами настолько искусно сшить любую рану, что впоследствии даже и шрама почти не оставалось. Редкостного таланта человек. Решительный и целеустремлённый. Он был виноват лишь в том, что приторговывал на стороне обезболивающими препаратами. Лоутон настолько сильно увяз в сбыте наркотиков, что когда его прижали и потянули за ниточки, всплыло немало интересных подробностей о его постоянных клиентах. Разумеется, его вышибли в тот же день, взяв слово, что если он заговорит о большем, то вслед за карьерой пострадает и его жизнь.
Доктор Аткинс был напрочь лишён всяческих предрассудков и приветствовал смелых и талантливых людей. Руперт Лоутон был одним из таких. Неофициально числясь в медицинском штате психиатрической поликлиники, он до последнего пени отрабатывал оказанное Аткинсом доверие.
— Доктор, пациентка полностью готова к операции, — тускло-зелёные глаза Лоутона как всегда выражали полное спокойствие, а голос звучал по-деловому беспристрастно. — Анестезия подействовала, не вызвав отрицательной реакции.
— Прекрасно, — улыбнулся Аткинс, пригладил клинышек бороды и натянул марлевую маску. — Доза рассчитана?
— Да, колбы с препаратом так же готовы к применению. Всякие осложнения абсолютно исключены.
— Мы на пороге великих свершений, верно, Руперт?
Ассистент директора Мерсифэйт развёл затянутыми в тончайшие прорезиненные перчатки руками.
— Мы слишком долго шли к этому, сэр.
— Но с каждым шагом мы всё ближе и ближе, — сказал Абрахам. — Кто знает, Руперт, вдруг именно сегодня наступит тот миг, когда мы будем праздновать окончательную победу. Признаться, последняя неудача несколько выбила меня из колеи.
— Вам не в чем себя винить, сэр. Опытный объект не выдержал вторичных перегрузок.
— То-то и оно… — задумчиво протянул Аткинс. — По пройденным тестам и по всем анализам это был отличный образчик для операции. Сердце. Как мало мы всё-таки знаем об этом удивительном органе!
Лоутон согласно кивнул.
— Позвольте заметить, что я уже говорил о выносливости женщин. Нам давно следовало сосредоточить внимание на испытуемых женского пола.
Абрахам Аткинс отвернулся от созерцания разложенных в кювете хирургических инструментов, изготовленных из редких сплавов. В упор посмотрел на Лоутона.
— Эта девушка молода и полна энергии, да?
— Хокинс самым внимательным образом осмотрел её и не выявил никаких отклонений. Очень здоровая и крепкая девица, способная много рожать.
Если бы Лоутон сейчас говорил о корове, тон его равнодушного голоса нисколько бы не изменился. Он был профессионалом и никогда не позволял эмоциям возобладать над разумом. Невероятно ценное качество. Дэниел Хокинс был главным специалистом в поликлинике по лабораторным исследованиям. От его желчного хищного взгляда не могла ускользнуть ни одна болячка. Он назубок знал все известные науке вирусы и прекрасно разбирался в алхимии. И если доктор Хокинс ставил диагноз о годности пациента к опытам, то его слово никогда не оспаривалось. Другое дело, что сами процедуры, которым подвергал пациентов доктор Аткинс, были связаны с огромными рисками. И зачастую даже самые здоровые люди не выдерживали и умирали прямо на операционном столе.
— Эта девушка очень интересна. И она вполне здорова, даже навскидку, — подтвердил Аткинс и непроизвольно усмехнулся. — Признаться, даже жаль её. Но она должна гордиться тем фактом, что служит великой цели.
Психиатр ничуть не кривил душой. За пафосом и громкими словами стояла твёрдая убеждённость в своей правоте. Он действительно верил, что служит во благо всего человечества, что совершает пусть и не принятые обществом, но исключительно полезные дела. Потомки поймут. Они станут жить в совершенно ином мире. Лучшем, нежели нынешний. Абрахам не жаждал славы. Он хотел процветания для народа, для страны. Но у него во многом связаны руки. Что ж, он развяжет их. Так или иначе разорвёт путы. И эта девушка, Элен Харт, будет одной из тех, что помогут ему.
Дверь в операционную отворилась и по облицованному плиткой полу заскрипели колёсики. Аткинс не оборачиваясь, понял, что Хокинс вкатил в палату медицинскую тележку с погружённой в анабиоз подопытной.
— Наша маленькая пташка готова, — прокаркал Хокинс. Голос у него был сиплый и неприятный. Но Абрахам ценил в алхимике совершенно иные качества.
Глава 14
Тележка остановилась посередине операционной, рядом со столом. На помощь Хокинсу пришёл Лоутон и вдвоём они легко переложили молоденькую девушку на застеленную клеёнчатой простынею холодную стальную поверхность. Аткинс отрегулировал лампы, направляя поток холодного безжизненного света на бесчувственную Элен.
Дэниел Хокинс, невысокий костлявый старик с длинными руками и на удивление крупными кистями, удовлетворённо сказал:
— Чертовка спит как младенчик.
Его выцветшие маленькие глазки азартно блестели на скрытом марлевой повязкой лице. Хокинс отсидел несколько лет за запрещённые опыты с алхимическими препаратами. Страсть к знаниям, стремление добиваться цели, не считаясь с косыми взглядами, на корню загубили карьеру многообещающего специалиста. Под крышей Мерсифэйт доктор Аткинс дал престарелому алхимику вторую жизнь. У Хокинса было много недостатков, но все они носили характер, не имеющий отношения к его профессиональным навыкам. А противоестественную тягу к молоденьким мальчикам и девочкам Аткинс уж как-нибудь был готов простить.
— Она очень красива, — Хокинс дотронулся своими корявыми пальцами до мерно вздымающейся под накрахмаленной простынёю груди девушки. Её глаза были закрыты, ресни